Я, оперуполномоченный - Андрей Ветер

– Здравствуйте, – сказал Сидоров, входя в квартиру, и показал своё удостоверение. Твёрдыми глазами ощупал стоявшего перед ним мужчину и спросил: – Рассказывайте, что у вас стряслось?

Хозяин чуть попятился, пропуская вошедших милиционеров, и махнул рукой в сторону комнаты.

– Там…

Смеляков шагнул следом за Сидоровым и оказался в тесном помещении, почти клетушке, где плотно друг к другу стояли шкаф-стенка, диван, детская кроватка и небольшой стол. К спинке дивана была прикреплена деревянная полка, служившая, судя по всему, ещё одним спальным местом. На этой доске лежал десятилетний мальчик, всё его худенькое тельце было покрыто яркими пунцовыми полосами – следами от ударов ремня, кое-где кожа вздулась и полопалась, застыв кровавой пеной. Сидоров протянул руку и пощупал пульс.

– Он умер! – раздался женский крик из кухни, затем послышались захлёбывающиеся рыдания.

– Вот так… – растерянно пробормотал хозяин квартиры.

– Пульса нет, – констатировал капитан и повернулся к хозяину: – Как вас величать?

– Николай. – У него было сухое лицо с впалыми щеками и жёсткой складкой губ. – Николай Трофимович Байков.

– Вот что, Николай Трофимович. Сын ваш скончался… Я вызываю понятых. Будем составлять протокол. Виктор, сходи к соседям.

Из кухни опять долетел жуткий вой.

– Жена… – объяснил Байков, глядя в пол.

Виктор вышел в коридор и увидел на кухне женщину.

Она сидела за столом, мокрая и красная от слёз, и крепко прижимала к груди маленького ребенка, будто кто-то хотел его у неё отобрать.

«Сумасшедший дом какой-то, – подумал Смеляков, чувствуя, как от невыносимого давления окружающей обстановки у него начала болеть голова. – И это наша жизнь?..»

Когда пришли понятые, Виктор сел за стол заполнять бумаги.

– Что произошло? – спросил Сидоров, накрывая мёртвого мальчика простынёй. – Давайте по порядку. Это ваших рук дело, гражданин Байков? Вы избили сына?

– Это сын моей жены. От первого брака, – глухо, словно стараясь спрятать голос поглубже в себя, ответил Николай. Его глаза приковались к исполосованному ремнём тельцу.

– Я задал вам вопрос: вы исхлестали мальчика?

– Да.

– Как это случилось?

– Я наказал его…

– Наказали? – не выдержал Смеляков. – Да вы до смерти запороли его!

– Меня так воспитывал мой отец, а его – мой дед. На Руси всегда всех пороли. И люди вырастали крепкими и понятливыми.

– Мальчик уже не вырастет, – бросил Виктор.

– Где вы работаете, гражданин Байков? – сухо спросил капитан.

– В метро, мастер участка. Жена сейчас не работает, сидит с дочкой, годик ей только что исполнился.

– Что сегодня произошло? Вы всегда так сильно били сына?

Байков пожал плечами:

– Мог всыпать ему, когда считал нужным. А сегодня я просто погорячился… Понимаете, пришёл я с работы и вижу, что дочка в кроватке плачет. Димка-то должен был приглядывать за нею, но он на кухне торчал, тарелки мыл, что ли… Ну вот…

– Значит, вы стали бить его за то, что он не успокоил сестрёнку?

– Да, – уже громче заговорил Байков. – Ему велено, чтобы ни на шаг не отлучался от неё, когда мать в магазине. Вот я наподдал ему. А тут Рая пришла из магазина, ну, жена то есть…

– И что?

– Я ей говорю: «Вот тебе ремень, вдарь-ка ему, чтоб запомнил, как себя вести надо…»

Сидоров привёл в комнату Раису Байкову и обратился к ней:

– Расскажите, как было дело? Верно ваш муж говорит?

– Да, – едва слышно прошептала несчастная женщина. – Он ремень мне в руку сунул и велел бить Димку. А я не могу, мне жалко… И я чуть-чуть… Ну, для виду только… И Коля рассвирепел… Вырвал у меня ремень: «Жалеешь сосунка своего? Слабо бьёшь!..» И давай его хлестать со всей силы… И меня тоже… Димка кричать стал, а потом затих… И вот…

– Так всё было? – Сидоров перевёл взгляд на хозяина квартиры.

– Вроде… Я наказать хотел. Если бы она не вмешалась… А то цепляется за ремень… Я и разозлился, забылся чуток. Знаете, ослепление такое в сознании, когда бешенство накатывает…

– Не знаю, – ответил Сидоров. – У меня такого ослепления не случается, иначе я бы всякого мерзавца стрелял в упор. И вас бы сейчас пристрелить мог в ослеплении…

Он осмотрелся и остановил взгляд на крохотном шкафчике возле стола, в приоткрытой дверце виднелись школьные тетрадки.

– Это принадлежности Димы?

– Да.

– Шкафчик сами смастерили?

– Я всё сам делаю, – не без гордости отозвался Николай Байков. – Мы всегда в стеснённых условиях жили.

Мои родители никогда не жировали, весь быт собственными руками обустраивали и меня к тому же приучали. А если тут самому не постараться, то на этих девяти метрах ничего не разместить. Надо каждый сантиметр использовать с толком. У нас даже в гардеробе вещи в два яруса висят, чтобы место не пропадало. Я за этим строго слежу. Труд, порядок, ответственность…

– У вас ко всему строгий подход, – кивнул Сидоров и тяжело наклонился к тумбочке. – Что тут? Тетрадки? Учебники?

– Да.

– А это что? – Капитан раскрыл ненадписанную тетрадь. – Похоже на дневник. Виктор, прочти-ка, а то у меня глаза не очень теперь. Очками пора обзаводиться…

Смеляков взял из рук капитана тетрадь и стал читать то, что было написано старательным детским почерком:

– «Папа опять сегодня бил за то, что я не прочитал сто страниц книги. После он не дал мне кушать. Мама принесла мне кусок хлеба, чтобы папа не знал…»

Виктор посмотрел на Байкова, затем перевёл взгляд на побледневших понятых. По лицу одной из женщин текли слёзы.

– Это же дневник, Пётр Алексеевич, – сказал, внутренне содрогнувшись, Смеляков. – Дальше читать? «Сегодня я опоздал на две минуты со двора. Папа сильно избил меня. Всю ночь меня тошнило, болела голова. Папа сильно ругался из-за этого…»

– О-ох, – застонала та из понятых, что не могла сдержать слёзы, и медленно поползла по стенке вниз.

– Эх, ёлки-палки! – воскликнул капитан, подхватывая женщину. – Сомлела от этого ужаса. Виктор, помоги мне.

– Меня отец в строгости держал, я человеком вырос, – бубнил из-за спины Байков. – Что ж я, виноват разве, что Димка не моей породы оказался?..

С места происшествия Сидоров и Смеляков ушли почти в одиннадцать вечера. Под фонарями умиротворённо кружились в неподвижном воздухе редкие снежинки. Было настолько тихо, что звенело в ушах. Сидоров остановился и закурил, звук чиркнувшей спички показался Виктору неправдоподобно громким.

– Трудно тебе видеть такое? – спросил Пётр Алексеевич, заметив подавленное состояние Смелякова.

Виктор молча кивнул. Он никак не мог справиться с шоком. В душе царило опустошение, и казалось, что жизнь невозможна после увиденного на квартире Байковых. Он испытывал такое же удушье, как после посещения морга. Перед глазами снова и снова возникало тонкое тело мальчика, вздувшиеся пунцовые рубцы, воображение рисовало искажённое бешенством лицо Николая Байкова, охваченное приступом безудержной ярости. Всё казалось кошмарным сном, но Виктор понимал, что столкнулся не со сном, а с ещё одним ужасающим проявлением реальности.

«Мы ушли, а там осталось горе. И ничего исправить нельзя. Мальчик мёртв… – Виктор несколько раз мысленно повторил слово „мёртв“, будто пробуя его на вкус. – Мёртв… И пусть даже этого Николая Байкова теперь разорвут на куски, ребёнка всё равно не возвратить… Господи, откуда же берутся такие изверги? Как сделать так, чтобы мир не знал таких уродов? И для чего нужны мы – сотрудники милиции? Мы же не можем ничего предотвратить. Да, мы взяли этого Байкова, но уже после того, как он совершил убийство. И с другими происходит точно так же. Мы идём по следам преступлений. Только по следам… Мы идём позади, мы опаздываем, мы ничего не исправляем… Мы не способны повлиять на ситуацию. Мы бесполезны…»

– Пойдём перекусим, – предложил Сидоров. – Выпьем чаю с пирожками.

– Перекусим? – Виктор не сразу понял, что сказал наставник. «Перекусим? Да разве после случившегося, после такого соприкосновения со смертью можно думать о еде? Самый сладкий кусок в горло не пойдёт». Но вслух произнёс: – Ночь на дворе, всё закрыто.

– На конечной троллейбусной остановке есть круглосуточный буфет. Там и заморим червячка.

– Не хочу я, не могу… После всего этого… Нет, не могу…

– Тебе надо перестраиваться, Витя. – Сидоров ласково потрепал своего подопечного по плечу. – Если ты через себя пропускать будешь всё, с чем сталкиваешься на службе, ты не выдержишь. Ты даже не представляешь, как быстро ломаются люди, попав в уголовный розыск. Одни спиваются, вторые умом трогаются, третьи черствеют. А ни тем, ни другим, ни третьим в нашей системе нет места. Мы должны спокойно к делу подходить, иначе будем ремнём хлестать, как этот самый Байков, до смерти всех вокруг зашибём.

– Как же можно равнодушным оставаться?

– Не равнодушным, но в сердце эту боль пускать нельзя. Чувства – одно, работа – другое. Холодная голова нам нужна.