Незабудка - Евгений Воробьев

— Святая правда — соскучился. Не веришь?

Он приковался глазами к ее лицу и с нетерпением ждал ответа.

— Что же вы тогда, Михаил Дмитриевич, с таким опозданием наведались?

— Галя, ну к чему этот официальный тон? Ведь мы же с тобой на «ты».

— Совсем забыла. Так что же ты, Михаил Дмитриевич...

— Ну, Галя...

— Ладно, ладно... Так что же ты, Миша, с таким опозданием в гости заявился? Просто потому, что без женщин жить нельзя на свете, да?

— Лучше поздно, чем никогда. — Он беспомощно улыбнулся.

— Ты ошибаешься, Миша. В некоторых случаях — лучше никогда, чем поздно. Сколько мы не виделись?

— Кажется, с начала мая...

— Эх, Миша, Миша... Забыть так скоро, боже мой. Мы простились как раз за месяц до летнего наступления. Двадцать четвертого мая. А вернее сказать, распрощались. Помнишь высоту двести восемь и восемь?

— Вроде под Витебском...

— А теперь припомни, какая я ушла из медсанбата. Послать записку, узнать, что и как, следовало, во всяком случае. Это даже у хороших знакомых принято... Военврач ты неплохой и знаешь, конечно, побольше моего. А вот понимаешь меньше. Как человеческое сердце сжимается-разжимается, знаешь, а как оно чувствует, отчего болит — не знаешь... Помнишь тот мостик из спиленных телеграфных столбов? За насыпью железной дороги, за кривым семафором? Только не ссылайся на боевую обстановку. И попрощался со мной наспех, небрежно. Просто-напросто тяготился разговором. Ушел — и был таков. Я еще загадала: если оглянешься, махнешь на прощанье, половина грехов с тебя снимется напоследок. Куда там! И головы не повернул...

— Прости меня за это, Галя.

— А за все другое?

— Ты меня так коришь, будто я обманывал тебя, скрывал что-то. Будто при живой жене с тобой слюбился...

— А хоть бы и при живой жене? Но тогда полагается правду написать, чтобы без обмана и чтобы ребятишек разводом не обидеть. Даже если у того муженька осталась в тылу такая жена-крошка, после которой не страшна никакая бомбежка. От которой на войне только и спасаться. Помнишь Василия Теркина?

— Ты вот меня ругаешь, а я даже голос твой рад слышать, — признался он, беря ее под руку выше локтя и говоря вкрадчиво:— Какая ты красивая!

Руки своей она не отняла, но едва заметно передернула плечами, он заметил это и торопливо отпустил рукав ее шинели.

— Красивая? Это я знаю. Еще красивее стала, чем тогда, весной.

— С чего бы это? Может, немецкий воздух на тебя так влияет? Или вода тут, на фольварке, волшебная? — Он засмеялся невпопад.

— Моя весна только сейчас вот, поздней осенью, подоспела, — сказала она с горечью.

— А помолодела почему? Как тебе удалось? Научи меня!

Она покачала головой.

— Этому не научишь. Я душой помолодела.

— На сколько же лет? — Он неуверенно засмеялся.

— На много, — пояснила она серьезно. — Потому что влюбленная я теперь...

Он вытер лоб, отвернулся, поправил на себе новенькую портупею и стал пристально вглядываться в верхушки голых лип, словно там вдруг появилось нечто чрезвычайно интересное.

— В кого же?

Незабудка промолчала, но лицо ее посветлело, на лбу разгладились морщинки-сердитки, и она вдруг совершенно неожиданно запела:

Я вам скажу один секрет:Кого люблю, того здесь нет!Кого-то нет, кого-то нет,Кого-то жаль, кого-то жаль,К кому-то сердце мчится вдаль!..

Она вовсе не хотела уязвить его этим заочным объяснением в любви к другому. В эту минуту она вообще забыла, что майор стоит рядом.

— Кто же он? — Красивое лицо его стало жалким, он старался, но был не в силах изобразить спокойствие.

— Если жив останется, будет мне мужем. Это я точно знаю. Любовь нечаянно нагрянет... Хотя, между прочим, слово «любовь» не было вслух сказано. Даже не... — она слегка запнулась, — не поцеловались ни разу. Я даже имени-отчества, фамилии его в тот вечер не знала.

— Не муж, а сплошное инкогнито. Надеюсь, он-то был внимательнее к тебе? — спросил майор со смешком. — Он-то знал твое имя?

— До сих пор не знает, — ответила она серьезно, не принимая его тона. — Ни имени моего. Ни фамилии. Одно прозвище.

— Так можно и потеряться.

Она покачала головой.

— Если только в живых останется, он меня найдет. Я ведь его женой назвалась.

— А он знает об этом?

— Кажется, нет.

— Фу, совсем забыл, что ты любишь разыгрывать!

Он рассмеялся громко и с явным удовольствием, которого не скрывал. Ему хотелось думать, что она шутит. Но лицо ее было по-прежнему сосредоточенно, мыслями она была сейчас далеко-далеко. Он понял, что все сказано всерьез, и спросил:

— А где он сейчас?

— Не знаю. В каком-нибудь госпитале.

— Ну, а если он... не вернется? — Майор поспешно внес поправку: — Не вернется сюда, в батальон? Или его вообще отправят в тыл? Война все-таки на исходе. Что же ты — совсем одна в жизни останешься?

— Значит, по-твоему, обманывает песня — кто любит, тот дождется, кто ищет — тот всегда найдет?

— Пора уже к мирному времени судьбу свою примерить. Не пожалеешь, что от меня отказалась?

— Не пожалею.

— Сама же говоришь, он тебе никто...

— Да он — все для меня! — Она перешла на проникновенный шепот. — Муж он мой. Понимаешь — муж?!

— Таким мужем и я мог называться тогда, под Витебском. И кстати, — ему не удалось скрыть мужского самодовольства, — с большим основанием, чем твой новый друг.

— Муж из тебя, Миша, никак не получился. Разве что походно-полевой муж. Думаешь, потому, что не расписались с тобой в прифронтовом загсе? Или не подали командиру дивизии рапорт по всей форме? Так полагается в семейных случаях. Как бы тебе объяснить? Мужчина — одно, а муж — совсем, совсем, совсем другое. Пожалуй, тебе этого не понять... Ты, например, думаешь, что приласкать можно только руками или губами. А можно приласкать одним взглядом, одним словом. Прильнуть сердцем. Самое ценное — когда мне дарят чувства и мысли лучшие, чем мои собственные...

Она упрятала волосы, выбившиеся из-под каски, деловито ощупала ремень — ладно ли лежит на хлястике, — одернула шинель, чтобы не морщилась, в общем, дала понять: обо всем переговорено и свиданию конец.

А тут еще одна за другой метрах в трехстах разорвались две увесистые мины, и Незабудка обеспокоенно взглянула в ту сторону — не зацепило ли кого?

Он молча стоял, опустив свои по-бабьи полные плечи, затем спросил, не поднимая головы, не глядя по сторонам:

— Торопишься? Не смеешь меня задерживать?

— Зато под Витебском с тобой распрощались с опозданием. У того мостика, за семафором.

Он сделал вид, что не понимает, о чем она ведет речь. Она же не стала ничего объяснять, а лишь сказала, как бы адресуясь к самой себе:

— Зачем хитрить, обманывать себя? Тем более под огоньком. На переднем крае откровенность в большей цене, чем во втором эшелоне.

Когда он убедился, что между ними все кончено, что она тяготится встречей, он уже не старался выглядеть невозмутимым. Вид у него был подавленный.

Да, Михаил Дмитриевич переживает настолько сильно, насколько умеет, и не его вина, что сильные переживания его — тоже слабые, как Незабудка теперь поняла.

— Ты вот, Галя, ругаешь меня. Наверное, за дело ругаешь. А мне бы только голос твой слышать... Ну что же, бывай... Вижу, тебе даже мое присутствие неприятно.

— Зачем же обо мне так плохо думать? Провожу до полкового НП.

— Начальство полагается провожать? — усмехнулся он невесело.

— Вовсе не потому, что начальство. Тем более ты сюда не по служебному делу забрел. Просто не хочу, чтобы ты лишней опасности из-за меня подвергался... Видишь, во-о-от там, где каменный забор кончается? Взгорок правее зеленого домика? Немцы его просматривают и простреливают. Покажу тебе дорожку укромнее...

Шли след в след. Незабудка впереди, шаг ее становился все размашистее, а говорила она, не оборачиваясь:

— Эта дорожка потише и, между прочим, короче... А ремни на тебе скрипят! Небось новые?

— Хочешь, поменяемся? На память? Я тебе эту портупею, а ты мне свой ремень.

— Пожалуй, не стоит. Пусть на тебе скрипят-блестят. Или другой знакомой подаришь. А я твою сбрую сразу истреплю-измажу, по грязи ползая.

Снова шлепнулась полковая мина. На этот раз коричневый куст разрыва вырос поближе.

Она по-прежнему шла, не оборачиваясь, только заметно ускорила шаг.

— От меня, что ли, убегаешь? — донесся сзади сдавленный голос: он не мог совладать с одышкой.

Она не ответила на шутку, вновь не приняла его тона и сказала, не замедляя шага:

— Верно, походка у меня размашистая. Во-первых, строевые занятия... Потом всегда боюсь, как бы не отстать на марше. Больше устаешь, когда идешь не в лад со всеми. Придется мне, видимо, заново учиться девичьей походке. Сменю сапоги на туфли — и снова стану барышня! Или меня война навсегда к строевому шагу приучила? Буду топать по-солдатски в лакированных лодочках на французском каблуке. А впрочем, рано к мирному времени и походку свою, и судьбу примерять...