Асканио - Александр Дюма

— Да, и девиз: «Nutrisio et extinguo»[1].

— Так вот… Как-то, когда мне было пять лет, я сидел с отцом в комнатушке, где перед тем бучили белье. В очаге пылали дубовые поленья. Стояли сильные холода. Я взглянул на огонь и заметил среди языков пламени какое-то существо, похожее на ящерицу. Казалось, ящерица весело отплясывает в самом пекле. Я показал на нее отцу, а отец — прошу простить меня за вольность, но таков уж грубый обычай в наших краях — влепил мне внушительную затрещину и ласково сказал: «Ты ни в чем не провинился, сынок, и я ударил тебя, чтобы ты запомнил саламандру в огне. Не слыхал, чтобы еще кому-нибудь довелось ее увидеть». Не правда ли, ваше величество, это было предзнаменованием? Я верю в предзнаменования. В двадцать лет я чуть было не уехал в Англию, но чеканщик Пьетро Торреджиано, с которым я туда собирался поехать, рассказал, как однажды, еще мальчишкой, он дал пощечину Микеланджело, поссорившись с ним в мастерской. И все было кончено: ни за какие блага в мире я не поехал бы с человеком, который поднял руку на великого скульптора. Я остался в Италии, а из Италии попал не в Англию, а во Францию.

— Франция горда тем, что вы избрали ее, Бенвенуто. И мы сделаем все, чтобы вы не тосковали по родине.

— О, моя родина — искусство! Оно всегда со мной. А мой повелитель — тот, кто заказывает мне чеканку самой богатой чаши.

— А есть ли у вас какая-нибудь задумка сейчас?

— О да, ваше величество! Я хочу создать фигуру Христа, но не распятого, нет, а во всем блеске божественной славы и, если это возможно, передать всю несказанную красоту, которую Он явил мне.

— Неужели вы видели не только земных царей, но и Царя Небесного? — со смехом воскликнула Маргарита, бравшая все под сомнение.

— Да, мадам, — отвечал Бенвенуто с детской бесхитростностью.

— Так расскажите же нам и об этом, — попросила королева Наваррская.

— Охотно, ваше величество, — сказал Бенвенуто Челлини доверительным тоном, очевидно, не допуская мысли, что кто-нибудь может сомневаться в истинности его слов. — Незадолго до того я видел Сатану со всеми его присными; вызвал его мой приятель, священник-некромант. Сатана явился нам в Колизее, и мы с большим трудом от него отделались. Но жуткое воспоминание об исчадии ада навсегда покинуло меня только тогда, когда в ответ на мою горячую мольбу мне явился, дабы укрепить дух мой в заточении, божественный наш Спаситель в сиянии солнечных лучей, увенчанный ореолом.

— И вы действительно уверены… вполне уверены, что вам являлся Христос? — спросила королева.

— Вполне уверен, ваше величество.

— В таком случае, Бенвенуто, сделайте для дворцовой часовни фигуру Христа, — благодушным тоном произнес Франциск I.

— Ваше величество, будьте милосердны и закажите мне что-нибудь другое.

— Но почему же?

— Потому что я дал обет Господу Богу посвятить это творение только Ему.

— Превосходно! Тогда, Бенвенуто, мне нужна дюжина светильников для стола.

— О, это другое дело! Я с радостью повинуюсь вам, сир.

— И не просто светильники, а серебряные статуи.

— Ваше величество, это будет великолепно!

— Да, двенадцать статуй с меня ростом — шесть богов и шесть богинь.

— Как вам будет угодно, сир.

— Да вы заказываете целую поэму! — промолвила г-жа д’Этамп. — Чудесную, удивительную! Не правда ли, господин Бенвенуто?

— Я никогда ничему не удивляюсь, ваше величество.

— А я бы удивилась, — сказала герцогиня, задетая за живое, — если бы какой-нибудь ваятель, кроме античных, создал нечто подобное.

— Я все же надеюсь, что выполню заказ не хуже античных мастеров, — хладнокровно возразил Бенвенуто.

— А нет ли тут хвастовства, маэстро Бенвенуто?

— Я никогда не хвастаюсь, мадам, — проговорил Челлини, пристально глядя на г-жу д’Этамп.

И надменная герцогиня невольно опустила глаза, не выдержав его твердого, спокойного взгляда, в котором даже не было гнева. Анна затаила неприязнь к Челлини; она почувствовала духовное превосходство художника, хотя и не могла постичь, в чем его сила. До сих пор герцогиня воображала, что красота всемогуща: она позабыла о могуществе гения.

— Но какие же нужны сокровища, чтобы вознаградить талант, подобный вашему? — желчно спросила герцогиня.

— Разумеется, моих сокровищ мало, — заметил Франциск I. — Кстати, Бенвенуто, вы, кажется, получили только пятьсот золотых экю. Довольно ли вам будет того жалованья, какое мы платили нашему придворному живописцу Леонардо да Винчи, — семьсот золотых в год? Кроме того, все работы, заказанные лично мною, будут оплачены особо.

— Ваше величество, эти щедроты достойны такого короля, как Франциск Первый, и, смею сказать, такого ваятеля, как Челлини. И все же осмелюсь обратиться к вашему величеству еще с одной просьбой.

— Заранее обещаю, что она будет исполнена, Бенвенуто.

— Ваше величество, у меня неуютная и тесная мастерская. Один из моих учеников нашел помещение, более подходящее для создания объемных работ, которые, быть может, закажет мне мой повелитель. Это собственность вашего величества — Большой Нельский замок. Он находится в распоряжении парижского прево, но прево не живет там, а занимает лишь Малый Нельский замок, который я охотно ему уступлю.

— Да будет так, Бенвенуто! — сказал Франциск I. — Водворяйтесь в Большой Нельский замок, и, когда мне захочется побеседовать с вами и полюбоваться вашими шедеврами, мне придется лишь перейти по мосту через Сену…

— Как, ваше величество! — перебила короля г-жа д’Этамп. — Вы без всяких оснований лишаете права на владение замком дворянина, преданного мне человека?

Бенвенуто взглянул на нее, и Анна во второй раз опустила глаза, не выдержав его удивительно проницательного, пристального взгляда.

А Челлини продолжал с тем же наивным простодушием, с каким рассказывал о своих видениях:

— Но ведь я тоже благородного происхождения, ваша светлость! Мой род ведет начало от человека знатного, самого главного полководца у Юлия Цезаря, по имени Флорино, уроженца Челлино, что близ Монтефиасконе. Его именем названа Флоренция, а именем вашего прево и его предков, если память мне не изменяет, еще ничего не названо… Однако ж, — Бенвенуто повернулся к Франциску I, причем выражение его глаз и голоса тотчас изменилось, — быть может, я слишком дерзок… быть может, я вызвал к себе ненависть власть имущих и, невзирая на покровительство вашего величества, она в конце концов погубит меня. У парижского прево, говорят, целая армия…

— Мне рассказывали, — перебил его король, — что однажды в Риме некий Челлини, золотых дел мастер, не пожелал отдать незавершенную серебряную вазу, заказанную его высокопреосвященством Фарнезе, в те времена кардиналом, а ныне папой.