Французов ручей - Дафна дю Морье

– Идет, – ответила она.

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Дона переправилась через ручей и вышла на берег, а француз все стоял на палубе и смотрел ей вслед. Солнце спряталось за деревьями, ручей погрузился во тьму. Отлив закончился; вода отступила с отмелей и замерла, спокойная и неподвижная. Где-то в стороне, за излучиной, коротко прокричал кроншнеп.

Дона взглянула на корабль. Яркий, пестрый, с необычными наклонными мачтами, он казался сейчас далеким и нереальным. Она повернулась и торопливо двинулась к дому, виновато улыбаясь на ходу, словно ребенок, напроказивший тайком от взрослых.

Глава 7

Выйдя на лужайку, она увидела, что Уильям стоит у окна гостиной, делая вид, что протирает его, а на самом деле высматривая, откуда она придет. Она решила не объявлять ему обо всем сразу, а для начала немного подразнить.

Переступив порог гостиной, она остановилась и, вертя в руках косынку, проговорила:

– Уф, я отлично прогулялась, голова совсем не болит.

– Я заметил, миледи, – ответил он, пристально глядя на нее.

– У реки сегодня так хорошо: тихо, прохладно.

– Да, миледи.

– Представь себе, там, оказывается, есть ручей. Удивительное место: уединенное, таинственное – идеальное убежище для тех, кто хочет скрыться от посторонних взглядов… как я, например.

– Да, миледи.

– Ну а ты как съездил? Застал лорда Годолфина?

– Нет, миледи, его светлости не было дома. Я оставил цветы у лакея и попросил передать их миледи Годолфин.

– Спасибо, – сказала она. Затем помолчала, притворяясь, что поправляет ветки сирени в вазе, и добавила:

– Да, Уильям, пока я не забыла: завтра вечером я жду гостей. Ужин лучше перенести на десять.

– Слушаюсь, миледи. На сколько человек прикажете накрывать?

– На двоих. Нас будет только двое – я и еще один господин.

– Хорошо, миледи.

– Гость придет пешком, поэтому скажи груму, чтобы запер конюшню и ложился спать.

– Слушаюсь, миледи.

– И вот еще что, Уильям… Ты умеешь готовить?

– Когда-то у меня это неплохо получалось, миледи.

– В таком случае приготовь завтра ужин для меня и моего гостя.

– Хорошо, миледи.

– Слуг можешь отпустить. Им совсем необязательно знать, что я буду ужинать не одна.

– Понимаю, миледи.

– Как видишь, Уильям, я тоже способна на безрассудные поступки.

– Вижу, миледи.

– Тебя это шокирует?

– Нисколько, миледи.

– Вот как? Почему же?

– Ни вы, ни мой хозяин ничем не можете шокировать меня, миледи.

Дона расхохоталась, прижав руки к груди.

– О, Уильям, значит, ты обо всем догадался? Но как? Чем я себя выдала?

– Походкой, миледи. Как только вы вошли в комнату, я сразу понял, что что-то случилось. Да и глаза у вас, с позволения сказать, стали совсем другие: живые, веселые. А когда я увидел, что вы к тому же пришли со стороны реки, я мигом сообразил, в чем дело, и сказал себе: "Ну вот, наконец-то они встретились".

– Почему "наконец-то"?

– Потому что я верю в судьбу, миледи. Рано или поздно она должна была свести вас с моим хозяином.

– Несмотря на то, что я – почтенная замужняя дама, мать двоих детей, а твой хозяин – француз и опасный преступник?

– Да, миледи, несмотря на это.

– Но ведь это грех, Уильям, страшный грех. Я предаю интересы своей страны. Меня могут посадить в тюрьму.

– Конечно, могут, миледи.

На этот раз он не скрывал улыбки, губы его задрожали от смеха, и она поняла, что он больше не будет держаться с ней холодно и отстраненно, отныне он ее друг, верный, преданный друг, на которого всегда можно положиться.

– А ты разделяешь убеждения своего хозяина, Уильям? – спросила она.

– Я слуга, миледи, – ответил он, – и мне достаточно того, что мой хозяин считает их правильными. Корабль – это его королевство. Там он волен делать все, что захочет, и никто не посмеет ему запретить. Он сам себе господин и сам себе судья.

– Но разве обязательно быть пиратом, чтобы чувствовать себя свободным и поступать, как хочешь?

– Мой хозяин считает, что да, миледи. Он убежден, что человек, живущий обычной, размеренной жизнью, быстро становится рабом собственных привычек, делается вялым, тупым и бездеятельным. Таким, как все, одним из многих. В то время как пират – вечный бунтарь, вечный изгнанник – всегда противостоит миру. Он свободен и беспечен, и никакие людские законы не могут его удержать.

– Или помешать ему быть самим собой, – тихо добавила она.

– Совершенно верно, миледи.

– А твоего хозяина не смущает, что пиратство – это зло, что грабить людей – преступление?

– Поверьте, миледи, он грабит только тех, кого грех не ограбить. Да и добычу свою, как правило, раздает беднякам. Многие бедные семьи Бретани считают его своим благодетелем. Так что и в этом смысле совесть его совершенно чиста.

– Он, очевидно, не женат?

– Нет, миледи. Супружеская жизнь не для пирата.

– А если его жена тоже будет любить море?

– Вы забываете, миледи, что природа уготовила женщине быть не только женой, но и матерью.

– Да, ты прав.

– Стоит женщине обзавестись ребенком, как она сразу же становится домоседкой. Кочевая жизнь ее больше не устраивает. И мужчине приходится выбирать: или сидеть дома, изнывая от скуки, или бродяжничать, страдая от тоски. В любом случае это уже не пират. Нет, миледи, если мужчина хочет сохранить свободу, он должен выходить в море один.

– Твой хозяин тоже так считает?

– Да, миледи.

– Как жаль, что я не мужчина.

– Почему, миледи?

– Я тоже хотела бы найти свой корабль, на котором можно уплыть в море и забыть обо всем.

Не успела она закончить, как сверху послышался громкий детский плач и ворчливые уговоры Пру. Дона улыбнулась и покачала головой.

– Твой хозяин прав, Уильям: все мы рабы своих привычек, в особенности матери. Только пираты и могут быть свободными в этом мире.

И, проговорив это, она отправилась наверх, чтобы утешить и приласкать своих детей. Вечером, улегшись в кровать, она вынула из ящика томик Ронсара и стала перелистывать его, пытаясь представить, как несколько дней назад француз лежал на этой же кровати и, зажав в зубах трубку, откинувшись на подушку, читал эту же книгу. Должно быть, устав от чтения, он так же, как и она, отложил книгу в сторону и задул свечу, собираясь уснуть. "Интересно, – думала она, – спит ли он сейчас в своей тихой, прохладной каюте, где за стеной чуть слышно плещет вода, или лежит, как и я, закинув руки за голову, смотрит в темноту и размышляет о будущем?"

Проснувшись на следующее утро, она первым делом подбежала к окну. Небо было пронзительно ясным и чистым, как всегда при восточном ветре. Солнечный луч скользнул по ее лицу, и она подумала о корабле. Ей представилось, как он стоит в тихой, спокойной заводи, со всех сторон защищенной деревьями, отделенной широкой равниной от главного русла, по которому начавшийся прилив гонит беспокойную мелкую рябь, и от пенной полосы прибоя, где высокие валы, вскипая, обрушиваются на берег и рассыпаются мириадами брызг.