Послемрак - Харуки Мураками

Доковыляв до подоконника, Эри кладет руки на раму и смотрит в окно. Однако там не на что смотреть. За стеклом – лишь абстрактная пустота без объема и цвета. Эри протирает глаза, глубоко вздыхает, снова смотрит. Ее взгляд опять проваливается в пустоту. Она пробует открыть окно. Рама не поддается. Эри переходит от одного окна к другому, но тщетно. Эти окна позабивали словно гвоздями. «Может, я плыву на корабле? – приходит ей в голову. – Тогда понятно, почему меня так качает… Да, наверное, это какой-то большой пароход. А окна закрыты, чтобы волны не попадали в каюты…» Эри пытается различить гул судовых машин и плеск воды за окном. Но слышит только звенящую тишину.

Очень долго она ковыляет по периметру огромной комнаты, держась за стены и трогая все выключатели. Но что ни нажми – ничего не меняется, а белые лампы в потолке не гаснут ни на секунду. Двери в комнате две. Самые обычные, обитые пластиком. Она поворачивает ручку, но та прокручивается вхолостую. Как и на соседней двери. Что толкай эти чертовы двери, что тяни на себя, – не сдвинуть ни на миллиметр. Эти двери и окна, точно сторожевые псы, окружили Эри с единственной целью: убить в ней всякую надежду отсюда выбраться.

Собравшись с силой, Эри колотит по двери кулаками. Вдруг кто-нибудь услышит? Но странное дело – грохота не получается. Как ни стучи, звук настолько слабый, что она и сама его еле слышит. Никому снаружи (даже если там кто-то есть) отзываться на это жалкое царапанье и в голову не придет. Бедняжка только отбивает себе руки. Ее снова подташнивает. Тело качает еще сильнее, чем прежде.

Мы замечаем, что этот зал похож на офис, в котором ночью работал Сиракава. Очень похож. А возможно, это он и есть. Правда, теперь совершенно пустой. Мебель, компьютеры, инвентарь – все куда-то исчезло. Лишь белые лампы на потолке те же самые. Люди вынесли отсюда все до последней мелочи, заперли за собой двери и забыли об этой комнате навсегда, как забывают о городах, опустившихся на дно моря. И только звенящая тишина да едкая пыль, пропитавшая стены, напоминают девушке и нам с вами о том, что Время еще существует.

Покачнувшись, Эри хватается рукой за стену. Закрывает глаза и ждет, когда пройдет тошнота. Затем открывает глаза – и подбирает с пола какой-то предмет. Карандаш. Простой карандаш с ластиком и надписью на боку: «Veritech». Точно таким же писал Сиракава. Грифельный кончик совсем затупился. Эри подносит карандаш к глазам и долго разглядывает. Слово «Veritech» ни о чем ей не говорит. Что это? Имя здешней компании? Название карандашной фабрики? Непонятно. Эри чуть заметно качает головой. Кроме этого карандаша, никакой подсказки о том, что это за помещение, у нее нет.

Но больше всего непонятно, как она здесь очутилась. В таком странном месте она не бывала ни разу в жизни. Эта комната ей абсолютно ничего не напоминает. Кому взбрело в голову ее сюда притащить?

«А может, я уже умерла? – думает Эри. – И так выглядит мир после смерти?» Она садится на кровать и задумывается. Да нет, ерунда! Она вовсе не чувствует себя мертвой! Да и на загробный мир эта комната не похожа. Хотя бы потому, что никакого спасения здесь, кажется, не предлагают. Может, ей все это снится? Да нет же. Для сна все слишком последовательно. Слишком ярко, слишком много мелких деталей. И можно пощупать любой предмет… Эри стискивает карандаш и тычет им в распахнутую ладонь. Больно. Кончиком языка лижет ластик и чувствует вкус резины.

Вывод один: все это – реальность. Хотя и не та, в которой Эри Асаи жила до сих пор. И в этой, другой реальности кто-то притащил ее сюда и запер. Одну в странном зале без выхода и без какого-либо мира за окнами.

«А может, я сошла с ума? – думает дальше Эри. – Может, я что-нибудь натворила, и меня посадили в психушку? Да нет, тоже глупости. Кто станет тащить в дурдом пациента вместе с его же кроватью? Да и на больничную палату этот зал не похож. Как, впрочем, и на тюремную камеру. Обычный огромный зал, вот и все…»

Она забирается обратно в постель. Гладит одеяло, ощупывает подушку. Самые обычные подушка и одеяло. Не символические, не абстрактные, совершенно реальные. Никаких ответов на вопросы не предлагают. Эри проводит пальцами по лицу. Ее руки опускаются ниже, ощупывают грудь под пижамой. Красивое лицо, полная высокая грудь. «Это я. Эти грудь и лицо – мои», – словно хочет сказать себе Эри. Но почему-то в том не уверена.

Тошнота прошла, но качает по-прежнему. Как будто из-под нее вдруг выдернули опору и она летит в какую-то пропасть. Будто в Эри не осталось внутренностей и она превратилась в полую куклу. Будто все, из чего она состояла, – ее органы, ее чувства, мысли, память и ощущения, – одно за другим ампутировал искусный хирург.

И Эри превратилась в Ничто. Теперь она – лишь емкость для заполнения чужой реальностью.

Отчаяние накрывает ее, как волна. «Нет! Хочу остаться собой!» – кричит она во весь голос. Но крики не слышны даже ей самой.

«Нужно еще раз заснуть, – решает она. – Вот было бы здорово заснуть покрепче – и проснуться в родном и привычном мире!» И впрямь, соглашаемся мы. Похоже, это единственный способ отсюда выбраться. По крайней мере, попробовать стоит. Но сон, которым она уснула в последний раз, по вызову не является. Да и проспала она слишком долго. Так долго и так глубоко, что ее прошлый мир уже затерялся где-то далеко позади.

Эри вертит в пальцах карандаш. В надежде, что он разбудит в ней хоть какие-то воспоминания. Но одинокий, забытый кем-то карандаш только сильнее подчеркивает ее одиночество. Она разжимает пальцы, карандаш летит на пол. Она сворачивается калачиком под одеялом и закрывает глаза.

«Никто не знает, где я, – думает она. – Это я поняла. Никто на свете не знает, что я здесь…»

Мы – знаем. Но показать ей этого не в состоянии.

Мы смотрим сверху на съежившуюся фигурку. Точка нашего зрения плавно поднимается выше. Мы прошиваем насквозь потолок, но продолжаем смотреть. Кровать со спящей Эри Асаи уменьшается с каждой секундой и наконец исчезает. Мы улетаем воображаемым затылком вверх все быстрее, и уже очень скоро выходим из земной стратосферы. Земля делается все меньше, затем исчезает и она. Наша точка зрения улетает назад в Пустоту с огромной скоростью, управлять которой уже никому не под силу.

И вот наконец мы снова в комнате Эри Асаи. В кровати никого нет. Телевизор включен. На экране мельтешит черно-белая песчаная буря. В динамиках – назойливый шум помех. Мы рассеянно смотрим на эту бурю. В комнате постепенно темнеет. Экран гаснет, и черная мгла затапливает все вокруг.

11

Мари и Такахаси сидят на скамейке в парке. Парк совсем крошечный – узкая полоска деревьев посреди мегаполиса. За деревьями громоздятся старые многоэтажки. В углу парка – детская площадка: две пары качелей, колонка с питьевой водой, яркие ртутные фонари. Над скамейкой чернеют широкие кроны деревьев. Вдоль дорожки тянутся кусты. Палые листья усеяли землю вокруг и сухо шуршат при ходьбе. Четыре утра. Кроме этой парочки, в парке нет ни души. Серп луны поблескивает острым лезвием в осенней ночи. Мари держит на коленях белого котенка и кормит его сэндвичем с бумажной салфетки. Котенок жадно ест, а Мари гладит его по спине. Еще семь или восемь кошек наблюдают за ними издалека.

– Когда я в «Альфавиле» работал, приходил сюда часто, – говорит Такахаси. – В перерывах. Принесешь им чего-нибудь вкусненького – они себя погладить дают. Теперь-то я квартиру снимаю, хозяева кошку держать не дают. А погладить иногда хочется. Уж очень привык.

– Когда жил с родителями?

– Ну да. Братьев-сестер у меня не было. Вот я все Детство с кошками прожил…

– А собак не любишь?

– Собак тоже люблю. Сам троих вырастил. Но кошек все-таки больше. Они мне по характеру подходят.

– А у меня ни кошки, ни собаки не было никогда, – признается Мари. – У сестры аллергия на шерсть. Как начнет чихать – не остановишь…

– Серьезно?

– Ага. У нее с детства была аллергия на все что угодно. На кедровую пыльцу, на свинину, на скумбрию, на креветки, на свежую краску… Ну и еще много на что.

– На свежую краску? – Такахаси озадаченно морщит лоб. – Никогда о такой аллергии не слышал.

– Ну вот, есть и такая. Очень противная, кстати.

– А какие симптомы?

– Сыпь по всему телу, и дышать трудно. Чтобы не задохнуться, срочно в больницу бежит.

– Что – всякий раз, как унюхает свежую краску?

– Ну, не всякий… Изредка.

– Даже изредка – ужасно, наверное.

Мари молча гладит котенка.

– А у тебя какая? – спрашивает Такахаси.

– Аллергия?

– Ага.

– У меня ничего такого нет, – пожимает плечами Мари. – Даже не болела серьезно ни разу. Так у нас в семье и повелось. Старшая сестра – хрупкая Белоснежка, а младшая – здоровая Горная Козочка…

– И все потому, что две Белоснежки в одном доме не нужны?

Мари кивает.