Приключения знаменитых первопроходцев. Северный полюс - Луи Буссенар

Шестого августа после утомительного плавания мы обогнули мыс Хаклуйт, затем мыс Александер, образующий с мысом Изабеллы Геркулесовы Столбы Ледовитого океана. Вплоть до 22 августа нас преследовала ужасная погода; бури и ураганы то и дело угрожали разбить судно о скалы или льды. Но наш доблестный бриг удачно избежал всех неприятностей, и 23 числа мы весь день тащились вдоль длинного ледового барьера на семьдесят восьмом с сорока одной минутой градусе северной широты. 28 августа, оказавшись в окружении льдов, я решил провести некоторые исследования, чтобы найти наилучшую зимнюю квартиру на берегу. Вылазки не дали сколько-нибудь обнадеживающего результата, и пришлось оборудовать зимовку непосредственно в том месте, где застрял корабль, правда, нам все-таки удалось ввести его в узкую протоку между двумя островками, чтобы не подвергать сильному давлению льдов.

Едва мы обосновались, как исчезновение дневного света оповестило нас о начале зимовки. 7 сентября окрестности погрузились во мрак. Солнце скрылось на сто сорок дней, и сто сорок дней на твиндеке[74] непрерывно горели лампы. Звезды шестой величины[75] ясно различались даже в полдень.

Вот обычный распорядок наших будней.

В шесть часов утра поднимался мой первый помощник господин Гари, и вахтенные, которые отдраивали палубу от снега и льда, пробивали прорубь, проверяли сети, где хранилось мясо, и наводили порядок на борту. В семь часов — общий подъем; команда умывалась прямо на палубе, открывала иллюминаторы, чтобы проветрить кубрики, затем все спускались на завтрак, состоявший из свинины, промороженной и твердой, как леденцы, картошки, чая и кофе с нежным ломтиком сырого картофеля. После завтрака — перекур до девяти часов, затем свободные от вахты отдыхали, остальные принимались за работу. Ольсен и Брукс чинили паруса, господин Гари превращался в портного, Уипп — в сапожника, Бузальт — в жестянщика, Бейкер препарировал птиц. Представьте себе наш рабочий кабинет: стол с лампой, горевшей на топленом свином жире, создававшей удушливую, но уютную атмосферу; три табурета, на которых восседают три человека с восковыми лицами, поджав ноги под себя, поскольку палуба слишком холодна для ступней; все были при деле: Кейн писал, вычерчивал планы и карты, Хейс заносил в судовой журнал метеорологические наблюдения, Зонтаг описывал походы по округе. В полдень — всеобщая поверка, затем тренировочные поездки на собаках. Поездки входили в мои обязанности, я с превеликим удовольствием разминал колени, ревматически скрипевшие на каждом шагу, и отсыревшие плечи, куда отдавался каждый резкий взмах кнута. Ну вот и обед!.. Еще один повод для всеобщего собрания. За этой трапезой не подавался ни чай, ни кофе. Впрочем, их вполне заменяли квашеная капуста и вобла.

На обед, как и на завтрак, все получали для профилактики ломтик сырого картофеля. Как и все лекарства, блюдо это не столь аппетитное, как хотелось бы. Я тщательно протирал самые здоровые, неиспорченные кусочки, поливал маслом в достаточном количестве, и все-таки, несмотря на все мои кулинарные ухищрения, мне приходилось применять все свое красноречие, чтобы убедить членов экипажа проглотить, закрыв глаза, мое чудо-рагу.

Вот так, прохлаждаясь, прогуливаясь, работая и отдыхая, проводили мы время до шестичасового ужина — жалкого подобия завтрака и обеда. Офицеры приносили мне рапорты, и я их подписывал, заносил в журнал, который с каждой страницей наглядно демонстрировал, как слабеем мы с каждым днем… Чтобы скрасить долгие вечерние часы, мы иногда картежничали, играли в шахматы, в лучшем случае — читали…

На первый взгляд такая жизнь вовсе не кажется тяжелой; но нужно учесть и обратную сторону медали. Горючее подходило к концу, и мы не могли сжигать в день более трех ведер угля. А снаружи — минус 40° по Цельсию! К тому же, за исключением Петерсена и Мортона, мы все в той или иной степени страдали от цинги, и, замечая бледные лица и запавшие глаза своих товарищей, я говорил себе, что мы проигрываем в этом сражении с природой, что полярный день плюс полярная ночь изнуряют и старят человека быстрее, чем год, проведенный где бы то ни было в этом жестоком мире.

Таким образом тянулась наша первая арктическая зима.

…Ранним утром 7 апреля я проснулся от самого ужасного для уха медика хрипа, исходившего из груди Бейкера. Непрошеный гость — черный ангел смерти уже давно стучался в двери наших кают; и вот он захватил нашего товарища. Состояние моряка быстро ухудшалось, и к следующему утру он скончался. Мы сколотили гроб; скорбный кортеж проследовал к проруби вдоль крутого откоса, ведущего к нашей обсерватории. После заупокойной молитвы бедняга Бейкер навечно погрузился в ледовую могилу…

Как-то раз мы получили приглашение от группы эскимосов посетить их поселок, который находился на берегу залива Херстен всего в восемнадцати милях от нашей якорной стоянки. Через узкий лаз длиной в десяток метров я ползком проник внутрь иглу — самой настоящей норы. Здесь мне в нос сразу ударил аммиачный дух четырнадцати раздетых обитателей мрачной конуры, довольно откормленных на вид, но грязных и потных. После весьма утомительных восемнадцати миль пути при морозе в 90° по Фаренгейту (примерно 32° по Цельсию) я попал в пещеру размером пятнадцать на шесть футов. Невозможно представить, если не увидеть самому, такое бесформенное скопление человеческих существ: мужчин, женщин, детей, прикрывавших свою наготу только природной грязью, ползавших чуть ли не друг по другу, как черви в баночке рыбака.

Чтобы представить это зрелище, не хватит самого преувеличенного воображения. Площадка в форме полуэллипса, служившая то ли общей постелью, то ли местом всеобщих трапез, насчитывала не больше семи футов в длину и шести — в ширину; что ж, считая детей, на ней размещалось четырнадцать человек, включая и мою персону.

Светильники — “котлуки”, горели ровным пламенем высотой в шестнадцать дюймов[76]. На полу распластали четверть замороженного тюленя, затем порезали его и немного подкоптили кусками от десяти до пятнадцати фунтов. Вождь клана Метек сердечно пригласил меня отведать местный деликатес. Но мне вполне хватило одного взгляда на это изысканное блюдо. Так что я отужинал остатками мороженой печенки, которую предусмотрительно захватил с собой; обливаясь обильными ручьями пота, я разделся, как и все остальные. Затем я расположил свои утомленные кости у ног госпожи Айдер-Дак, хозяйки этого жилища; слева примостился ее ребенок, а теплой подушкой мне служил урчавший живот господина Метека; вот в такой уютной постели, которая предоставляется только самым почетным гостям, я сладко уснул.