Тайны и предания старой Москвы - Владимир Муравьев

А татары окружили Москву. Горели вокруг села и деревни, враги сожгли Николо-Угрешский монастырь, разграбили княжье село Остров, в великокняжеском дворце на Воробьевых горах пили мед из великокняжеских погребов и смотрели на кремлевские церкви и хоромы.

В Кремле, ожидая штурма, люди в отчаянии повторяли: «Бог оставил нас!» Воины готовились к обороне, но всем было ясно, что силы неравны. Митрополит Варлаам призывал молиться и надеяться на Бога.

За несколько дней до того, как татары подошли к Москве, московский юродивый Василий Блаженный день и ночь молился на паперти кремлевского Успенского собора: ему было откровение, что только заступничеством Божией Матери «ради Ее чудотворные иконы» может быть спасена Москва. В один из дней молящиеся в соборе услышали шум и увидели, как икона Владимирской Богоматери сдвинулась со своего места, и послышался глас, возгласивший, что по грехам и беззакониям жителей, она уходит из города. Василий Блаженный, обливаясь слезами, продолжал молиться, а москвичи ожидали страшной беды.

Но на вторую ночь осадного сидения по Москве разнеслась утешительная весть.

Одной монахине Вознесенского монастыря в эту ночь было чудесное видение. Она увидела Успенский собор, его двери были закрыты, и вдруг сквозь закрытые двери вышли наружу, на площадь, святые митрополиты московские Петр и Алексий и вынесли чудотворный образ Владимирской Божией Матери. У Спасских ворот их встретили преподобные Сергий Радонежский и Варлаам Хутынский. Преподобные спросили святителей, куда и почему они уходят. Те ответили, что уходят, потому что московские люди забыли заповеди Господни. Упали преподобные пред образом Божией Матери, стали молить Владычицу не оставлять город, не обрекать на погибель свой народ. Они умолили Пресвятую Заступницу. Монахиня видела, что святители повернули обратно, так же, сквозь закрытую дверь, вошли в собор и установили Владимирскую икону Божией Матери на ее место в соборном иконостасе.

Несмотря на ночное время, собор наполнился людьми, все горячо молились.

Наутро войско хана Магмет-Гирея отступило от Москвы. Татарские воины, как рассказывается в летописи, получили приказ перед штурмом города выжечь ближние посады, но, подъехав к стенам Москвы, увидели неизвестно откуда взявшееся летящее по воздуху и окружающее город бесчисленное войско. Они поскакали к хану и рассказали ему о том, что увидели. Магмет-Гирей, не поверив, послал других воинов, но и те, «видеша того сугубейшее воинство русское», вернулись с теми же словами. «И третие посла некоего от ближних уведати истину… И <тот> трибеже и вопия: О царю! что коснеши? побегнем! Грядут на нас безмерное множество войска от Москвы…» «И побегоша», – заключает свой рассказ летописец.

В память этого события 21 мая проводится ежегодный крестный ход с Владимирской иконой Божией Матери из Успенского собора в Сретенский монастырь.

Эти три события, три чудесных спасения Москвы от неминуемого, казалось бы, разорения и гибели стали главными доказательствами и источниками веры москвичей в то, что Божия Матерь приняла Москву под свой Покров. Эта вера настолько проникла в народное сознание, что даже в подвергнувший все сомнению скептический XX век в глубинах души осталась незыблемой.

В 1918 году в Кремль въехало Советское правительство. Он был закрыт для посещения, прекратилась служба в кремлевских соборах. Владимирскую икону Божией Матери из Успенского собора в качестве исторического экспоната передали в Исторический музей. Икона была отреставрирована и выставлена в экспозиции музея. Впервые за многие столетия людям полностью открылась живопись иконы, о ней заговорили как о произведении гениального художника.

Однако, став экспонатом сначала Исторического музея, а с 1930 года – Третьяковской галереи, икона оставалась для верующих святыней, чудотворным образом.

В середине 1920-х годов Максимилиан Волошин пишет стихотворение «Владимирская Богоматерь». Думая о страшной судьбе современной России, о трагедиях, разыгрывающихся вокруг, о беззащитности людей перед темной силой революционного насилия, поэт и в музейном облике чудотворного образа видит знак того, что Божия Матерь не лишила Москву и Русь своего Покрова. Он увидел его в том, что, изъятая из церкви, раскрытая реставраторами от вековых записей и оклада и выставленная для народного обозрения в зале Исторического музея, она «явила подлинный свой лик»:

Но слепой народ в годину гневаОтдал сам ключи своих твердынь,И ушла Предстательница-ДеваИз своих поруганных святынь.А когда кумашные помостыПодняли перед церквами крик,Из-под риз и набожной коростыТы явила подлинный свой Лик.Светлый Лик Премудрости-Софии,Заскорузлый в скаредной Москве,А в грядущем – Лик самой России —Вопреки наветам и молве.Не дрожит от бронзового гудаДревний Кремль, и не цветут цветы:Нет в мирах слепительнее чудаОткровенья вечной красоты!

Советская атеистическая пропаганда, ставя под сомнение вообще возможность «чудес», совершаемых чудотворными иконами, для «разоблачения» Владимирской иконы Богоматери приводила неопровержимый, по ее мнению, исторический факт: сдачу Москвы в 1812 году Наполеону.

26 августа 1812 года, в день памяти Сретения Владимирской иконы Богоматери в 1395 году, состоялся ежегодный крестный ход из Успенского собора к Сретенскому монастырю. Этот день описывает журнал «Наука и религия» в статье 1984 года: «Пели молебны и под сводами Владимирской церкви Сретенского монастыря, и в Успенском соборе, где пребывала “чудотворная”: “Не имамы иныя помощи и надежды, разве Тебе, Владычице!..” Но устрашющий сон не приснился Бонапарту».

Да, сдача Москвы русским командованием и вступление в нее войск Наполеона были актом военного стратегического расчета как той, так и другой стороны, и поэтому все должно было происходить по предначертанному плану с заранее известным результатом. Но действительные события в Москве вышли из-под контроля, опрокинули расчеты вождей, их логику и приобрели неуправляемый иррациональный характер, что почувствовали многие современники тех событий, отразившие позднее это в своих мемуарах. Действовали не разум и логика, а некая подсознательная сила, высшая целесообразность, которую в ее полноте не мог постичь и тем более управлять ею никакой участник событий с его какой бы то ни было широкой информационной осведомленностью и большими властными полномочиями.

Присутствие в событиях сентября – октября 1812 года иррационального начала вполне мог признать и понять не логик, не позитивист, не историк, указывающий на ошибки в действиях руководителей той и другой стороны, а только художник, поскольку методу художественного познания присущи интуитивность и иррациональность. Именно с таких позиций эпоху 1812 года воссоздает Л.Н. Толстой в романе «Война и мир».

В этом отношении замечателен эпизод получения Кутузовым известия о выходе французов из Москвы. Кутузов, как показывает Толстой, не ожидал его и сначала не поверил, его реакция на рассказ-донесение курьера была не такой, какую от него ожидали: реакция не военного человека, не полководца, не умствующего и рассуждающего деятеля, а верующего, целиком полагающегося на высшую силу русского простолюдина:

«Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что-то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что-то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.

– Господи, Создатель мой! Внял Ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю Тебя, Господи! – И он заплакал».

Народное понимание событий Бородинской битвы и оставления без боя Москвы гениально и точно сформулировал М.Ю. Лермонтов, выросший среди тех, кто сражался на редутах Бородина и шел по улицам оставляемой Москвы:

Не будь на то Господня воля,Не отдали б Москвы!

Французы вошли в Москву, но она стала последним рубежом их нашествия, наступило время поражения врага и спасения России. Когда отпылал пожар, Наполеон, как рассказывают мемуаристы, почти каждый день ездил в какую-нибудь окраинную часть Москвы, то по одной дороге, то по другой. Считалось, что он осматривал город и его достопримечательности. Он ездил по Замоскворечью, посетил Преображенское раскольничье кладбище, Донской, Новоспасский, Новодевичий и другие монастыри, несколько раз поднимался на Сухареву башню и с нее долго всматривался в даль, на Троицкую дорогу. (Говорили, что его привлекали сокровища Лавры, о которых он имел преувеличенное представление и которые, как он надеялся, дадут средства для продолжения войны). Наполеон метался между московскими дорогами, явно ища выхода, и в конце концов ушел по самой неудачной – по разоренной, по которой и пришел в Москву. В 1856 году бельгийский журналист Л. Гейсманс после путешествия по России опубликовал в журнале «Le Nord» очерк, в котором утверждал, будто Наполеон каждый раз, когда он глядел с Сухаревой башни на Троицкую дорогу, видел многочисленную рать, стоявшую на дороге и преграждавшую ему путь. Видение, о котором сообщает иностранный журналист, продолжает (это совершенно очевидно) ряд аналогичных видений, описанных в старинных русских преданиях о чудесной защите Божией Матерью Москвы и москвичей от нашествия татар. Здесь следует напомнить о том, что в 1812 году в России народ называл Наполеона «новым Батыем».