Самоучитель прогулок (сборник) - Станислав Савицкий

Нам пришло письмо. В нем было фото, разорванное на клочки. Собрать снимок заняло несколько часов. Пришлось по-всякому повертеть обрывки. Наконец, сообща сообразили. Сначала составилась часть туловища в шубе, потом лапа – и вышел портрет трех симпатичных зверей с мордатыми хабитусами. Никто из нас с ними знаком не был.

Самоучитель прогулок

Предуведомление

Дорогой читатель, в этой книге ты найдешь только то, что может быть полезно тебе. Она написана для того, чтобы ты мог отвлечься от повседневных забот и отправиться на прогулку, о которой давно мечтал. Ты выберешь сам, в какие края направить свои стопы. Но знай: чего бы ты ни пожелал – предаться сладостной меланхолии, развлечься от души, перенестись в воображении в иные миры или просто петь и смеяться, как дети, – эта книга будет тебе верным спутником.

Любовь народную не купишь ни пряником, ни шпанскою мушкой

Как-то я, по обыкновению опаздывая, поймал такси. Едва я сел в машину, водитель включил радио, чтобы сделать мне приятное или чтобы растворить меня в эфире и забыть о моем существовании. Передавали новости. Тогда все обсуждали перезахоронение останков царской семьи в соборе Иова На Гноище и молчание президента, который должен бы был присутствовать на церемонии, но почему-то президентская администрация не торопилась официально об этом сообщить.

Диктор торжественно произнес:

– Президент России Борис Николаевич Ельцин…

– М…к! – ответил таксист.

– …согласился принять участие в церемонии перезахоронения останков семьи Романовых…

– Опять всех нае…! – таксист выжал из руля зычный гудок.

Другого большого начальника любили за то, что он был в доску свой. С детства я знал историю о том, как, придя в рыбный магазин, где не было ни пакетов, ни фасовочной бумаги, он заставил взвесить кильку прямо в свою кепку. Впрочем, любили его в нашем городе, а в Астрахани, например, его помнили как чекиста, вырезавшего за короткую командировку местные купеческие семьи.

Почитали же в наших краях только одного хозяина. Он славился мощным ударом правой. Вратари паниковали, когда он бил штрафной. И вот однажды один знакомый из цирка приходит к нему с обезьянкой и предлагает пари. Он пробьет три пенальти, обезьянка будет в воротах. И если он забьет хоть один, цирк будет его вечным должником. Ну а если не забьет – купит для цирка единорога.

На том и порешили.

На стадионе Мощная Правая легонько бьет в сторону ворот. Обезьянка без труда берет мяч. Мощная Правая бьет аккуратно в верхний угол. Обезьянка в прыжке ловит мяч. Тогда Мощная Правая разбегается и гасит своим фирменным под перекладину.

Она его тоже поймала, влетев вместе с ним в ворота. И умерла от разрыва сердца.

С детства помню старого импозантного единорога, грузно выходившего на арену, норовившего боднуть зрителей в первом ряду. Потом появлялась очаровательная девушка, садилась на парапет и, сменяя гнев на кротость, зверь засыпал у нее на груди.

Наши бабушки умеют убедить нас в чем угодно

Помню также бабушкины рассказы о похоронах знаменитого художника, который жил в доме на большой площади. Дом этот был построен давным-давно, он точь-в-точь повторяет палаццо одного португальского вельможи в Рио-де-Жанейро. Его построили, когда в моде было все бразильское. Ученые из Ботанического сада отправлялись тогда в длительное плавание в те края, чтобы привезти оттуда экзотические растения. В наших северных широтах как следует разрастись они могли только в больших оранжереях. В комнатных условиях они мутировали в декоративные фикусы, традесканции и алоэ, которые мозолят глаз посетителям поликлиник. Иногда их можно встретить в школьных рекреациях, они пользуются особенной симпатией учеников младших классов.

Бразильское палаццо со временем отдали под институт. В нем работали и жили художники и искусствоведы. Соседние дома тоже передали из частного владения на общественные нужды. В местном акрополе – подражании афинскому – устроили ведомственную столовую. В соборе – помеси лондонского Сен-Пола с парижским Пантеоном – стал клуб работников гигиены плюс центральная городская прачечная.

Бабушка тогда уже обжилась на новом месте. Она приехала сюда с родителями из Болгарии после того, как здесь разрешили жить выходцам с Балкан. До этого сербы, албанцы, македонцы, болгары могли селиться только в деревнях и небольших городах. Сначала бабушке здесь все было в новинку: и хмурая погода, и сдержанность местных жителей, и плоский ландшафт, и широкая река, которая спасала от регулярной геометрии улиц, едва ты выходил к водному простору. За линией горизонта закругляется карта. Этот город был хорош тем, что, никого не любя и никому не набиваясь в друзья, он был открыт всем, кто не искал случайной милости и предпочитал яркому свету софитов – полумрак сцены, когда спектакль закончился, зрители разошлись и можно остаться наедине с самим собой, никому ничего не доказывая.

Так вот, бабушка помнит, как хоронили одного художника. Он, наверно, был большой фантазер, потому что похоронная процессия выглядела очень необычно. Впереди шли несколько мужчин и женщин в разноцветных трико: одна рука красная, другая синяя, туловище желтое, а ноги зеленые. За ними грузовик: на бампере картина с большим черным квадратом в центре. В кузове длинный ящик: вместо крышки – ступенчатая пирамида из фанеры. А за грузовиком ученики художника несли в руках геометрические фигурки, сбитые из колобах и плашек. Процессия прошла по главному проспекту и вышла к вокзалу. Говорили, что гроб с телом отвезли в столицу, в первый наш крематорий, там сожгли, а урну с прахом захоронили за городом, на берегу озера, где художник любил удить рыбу. Он мечтал поймать щуку петровских времен. Однажды мальчишки из местной деревни выудили щуку, в желудке которой нашли монету. На ней был отчеканен год – 1721. К этой истории художник относился скептически и хотел поймать настоящую щуку времен Северной войны.

Бабушка любила рассказывать про похороны, про то, что они были необычные, но она нисколько не удивилась, так как уже давно жила здесь, видела много разного, и это не было ей в диковинку. С детства она приучила меня к тому, что чудные истории у нас в порядке вещей.

Верные болельщики не позволят своему клубу вылететь в третью лигу

Болгарам и выходцам с Балкан разрешили жить в этих местах, но тут же ввели другие ограничения. Бабушка рассказывала, что однажды история нашей семьи чуть было не сослужила нам дурную службу. В конторе, где оформляли прописку, бабушка встретила нашего дальнего родственника – кажется, троюродного брата. Встреча была коротка, к удовольствию обеих сторон. А этот родственник, расскажи он о нашей родословной где надо, мог сыграть с нами злую шутку. Ведь фамилия Павлинов – болгарский вариант французской фамилии Paulin, дворян из Дордони, бежавших от Великой французской революции в Малые Балканы, в виноградно-морской парадиз Слынчев Бряга. Не сочтите этот маршрут оригинальничанием вельмож. В этих краях мои предки были в полной безопасности. А местное вино и приморский климат примиряли с революционной действительностью.

Как фикус, привезенный из бразильских субтропиков в родные угодья, уменьшился в размере и довольствовался скромной ролью дежурного по казенному уюту, так и Paulin постепенно зажили Павлиновыми. Полюбили чорбу, полюбили брынзу, полюбили красавец местный помидор. Они не вернулись в Дордонь ни после Революции, ни во время войны, ни впоследствии. В третьем поколении Павлиновы уже мало чем отличались внешне от местных жителей. Узнать в них потомков соседей Монтеня можно было разве что по свойственной им картавой речи, в которой угадывался какой-то иностранный выговор. Да и та, судя по всему, была недоработкой логопеда. Павлиновы стали вспыльчивы, сентиментальны и трогательны, как многие жители Балкан. Галльский разум и хитроумие заключили союз со славянской душевностью и хитростью. И если у Павлиновых была охота к перемене мест, то уехать хотелось им не в Центральную Европу и не на Средиземноморье, а в русские дали. Так оно в конце концов и вышло. Они переехали в город, знакомый до с., взяв с собой толстую тетрадь, в которой была записана история рода, фамильный серебряный сервиз, томик Ларошфуко в старинном переплете и любовь к местной футбольной команде «Пыдпыдык». За нее болел квартал красных фонарей, весь порт, богема и несколько университетских профессоров. «Пыдпыдык» выступал во второй лиге, постоянно был на грани вылета, но стадион никогда не был пуст. Болельщики боготворили своих неуклюжих медлительных кумиров, у которых всегда был такой вид, как будто сегодня трудный день после подробного праздника накануне. Все мужчины в нашей семье из поколения в поколение болели за «Пыдпыдык». «Барселона» и «Манчестер Юнайтед» на их фоне выглядели циркачами. По наследству я тоже с замиранием сердца продолжаю следить, как они силятся совладать с мячом, словно замирая на краю бездны в зеленых трусах и фиолетовых футболках.