Настроение на завтра - Семён Клебанов

Они сидели за квадратным столом. Временами мать бросала задумчивый взгляд на пустое четвертое место и, тихо вздыхая, думала, когда же сын приведет невестку.

Василий Макарович всегда замечал ее состояние и старался отвлечь жену случайным вопросом. Она спохватывалась, понимала намек, но в душе оставалась тоска по внуку. Пока есть еще силы, хотелось понянчить ребятенка, счастливей стали бы ее дни.

К завтраку мать испекла поленце макового рулета. Его спинка дразнила медовой корочкой. Юрий ел пирог, запивая крепким чаем.

Отец посматривал на сына и с ухмылкой, выглянувшей из-под усов, сказал матери, что балует Юрку — пироги печет, а ему блинов никак не сготовит.

Она кивнула рано поседевшей головой и с материнской любовью ответила:

— А кто ж его побалует? Женится, может, невестка теплом одарит.

Юрий оживился и, поблагодарив за пирог, спросил:

— Мама, ты давно в мебельном была?

— Как ремонт делали, больше не ходила. А что?

— Пригляди четвертый стул.

— Стул купить? — переспросила мать.

— Ты пригляди… Чтоб одинаковые были.

— Для кого, сынок?

Но ответил отец:

— В домино играть. Для партнера. Угадал?

— Точно, для партнера, — усмехнулся сын.

В его словах мать уловила больше догадок, чем надежды.

Юрий встал, направился к вешалке. И уже оттуда крикнул матери:

— Задержусь сегодня!

До автобусной остановки шли с отцом молча. Только один раз Василий Макарович обронил:

— Так что… покупать четвертый стул?

— Покупайте!

У проходной Мягков встретил Старбеева. Поздоровались, но тот, ничего не спросив, свернул к зданию дирекции.

Может, опять прихватило, подумал Мягков и поймал себя на том, что впервые заинтересовался здоровьем Старбеева. «Нехорошо получается. Я все вокруг своего пупа верчусь…» И от мыслей этих стало стыдно.

До начала смены оставалось двенадцать минут. Он мог бы зайти в конторку и сказать Старбееву свое решение, но оставил разговор на обеденный перерыв.

Вскоре Старбеев прошел по пролету и вроде замедлил шаги возле станка Мягкова, но подошел к его соседу — Терентьеву, секретарю партбюро цеха, и, о чем-то поговорив с ним, направился в конторку.

Сухопарый Терентьев, глянув на Мягкова, неожиданно улыбнулся.

Видно, неспроста ухмыляется, подумалось Мягкову. Не хватало еще, чтоб на партбюро вызвали… Но, вспомнив про улыбку, не поверил в догадку. Улыбка в таких случаях не полагается.

И он с усилием отгонял от себя все мысли, кроме одной. Он думал о Нине. В его душу ворвалось что-то огромное и счастливое, о силе которого он не имел представления. Он медлил ответить на безмолвный вопрос Нины: «Ты любишь меня?» Хотя отчетливо понимал, что молчание не может быть долгим.

Он вспомнил, как в прошлом году был в Москве и пошел в зоопарк. Где-то в стороне от тигров и львов он увидел царственную птицу с янтарными глазами. Это был красноклювый белый журавль. Стерх — называют его. Тогда Мягков узнал, что человек, увидевший стерха, будет счастливым. «Ты слышишь, Нина! Я видел стерха. У него большие белые крылья, обрамленные антрацитовыми перьями… Ты москвичка… Ты тоже, наверное, видела стерха. Я сегодня приду к тебе».

О том, что наступил перерыв, Мягков сообразил, лишь увидя, как Терентьев выключил станок и пошел вдоль пролета.

Мягков помыл руки, зачесал выбившиеся из-под берета русые волосы и пошел в конторку.

Старбеев стоял у книжного шкафа, просматривал книги. Отобранные уже лежали на столе рядом с телефоном.

Мягков остановился, обвел взглядом кабинет начальника цеха, словно попал сюда впервые, присел у длинного стола, примыкавшего к тому, где работал Старбеев.

— Отдохнуть пришел? — негромко спросил Старбеев.

— Посижу перед дальней дорогой. Так положено.

— Куда собрался?

— Пришел за маршрутом, — деловито сказал Мягков и посмотрел на часы. — Это ж надо! Остановились. Забыл завести.

— Мои ходят.

— Теперь все будет ваше.

— Так думаешь? Или для красного словца сказал…

— Словами не бросаюсь. Смысл-то другой. Вы же крестный.

— Поверил?

— Иначе б не пришел.

— Спасибо.

— За что? За прошлое все говорено. За настоящее… Еще ничего не сделано. За будущее не положено. Каким оно будет?

— И все-таки говорю спасибо. За настоящее. В санатории я жил в палате, где соседом был историк. Директор краеведческого музея. Когда познакомились, я сказал: «Заведуете прошлым…» Знаешь, что он ответил? «Точнее будет так. Заведую будущим». И он прав… У нас есть цель. И наше настоящее есть точка отсчета к будущему.

— Вы так торжественно говорите, будто я в космос собираюсь.

— Совсем неторжественно. Гордо — согласен. И в наших буднях совсем не грех найти минуты, чтобы выразить свои личные чувства. Мы же люди… Без человеческих эмоций никогда не было, нет и быть не может человеческого искания истины. Это Ленин сказал. Ты пойми, Юра. Я тоже экзамен сдаю. Заранее знаю, тройка — балл непроходной. А экзаменаторов будет столько, что всех не перечислишь. И я пошел на это. Уже были синяки и еще будут. Одно скажу. Дело человеком ставится. У корабелов есть хорошая традиция. Когда корабль спускают на море, разбивают о борт бутылку шампанского…

— А нам что делать?

— Есть одна идея. Заманчивая, — быстро, жарко заговорил Старбеев. — А что, если пригласить наших ветеранов — Латышева, Балихина, Васюка… Пусть передадут эстафету молодым.

— Увлекает!

— Кстати, сын Латышева просится к тебе.

Мягков встрепенулся.

— Прямо ко мне?.. Я еще сам пью чай вприкуску.

— Сегодня последний стакан. Понял? А Вадим хороший парень. Тебе в масть. Я согласился. Ты решай.

— А Петр Николаевич благословил?

— Сам нацелил.

— Надо уважить.

Старбеев вынул листок, где пустовала первая строка, и аккуратно вывел: «Мягков Юрий Васильевич, бригадир».

— Ну вот, нас уже трое…

— Еще одного человека забыли, — напомнил Мягков.

— Кого же?

— Мартынову.

— Молодец! Будь я помоложе лет на двадцать, посватался бы… Поздно! А ты не упускай свой шанс. Приглядись. Ну ладно. Иди заканчивай смену. Завтра приходи сюда. Начнем!

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Отец и сын Латышевы шли на завод.

Петр Николаевич свернул за угол, минуя остановку автобуса.

— Ты куда? — спросил Вадим.

Петр Николаевич взял его за руку и сказал:

— Первый раз надо пешочком протопать. Тогда дорога твоей станет. Есть такая примета. Каждый шаг прочувствуешь. И время есть, чтобы мысли в порядок привести.

— Как маленького ведешь. — Вадим усмехнулся, но руку не разжал. — За меня беспокоишься или за честь свою?

— Не то говоришь, сынок. Ты и есть моя честь.

— За меня не бойся. Не силком иду. Руку можешь отпустить. Не сбегу… Если что не соображу, буду спрашивать.

— Вопросами не увлекайся. Сам постигай дело. И всегда свое плечо подставляй… — Немного прошли молча. Петр Николаевич что-то шептал про себя, затем продолжил свою мысль: — Династия — это не только однофамильцы. Как бы поприметней сказать… Вот! Когда в семье всему начало рабочая косточка — тогда династия.

Они подошли к проходной. Справа высился красивый стенд с портретами передовиков производства. Седьмой была фотография Петра Николаевича. Вадим и раньше видел портрет, но сейчас смотрел с особым чувством гордости и заметил:

— Ты здесь как генерал.

— Матери скажи… Ей интересно будет.

— Непременно, — весело пообещал Вадим. — А что, токарь-генерал… Звучит!

— Ладно, — отмахнулся отец и пошел в раздевалку, а Вадим направился в конторку к Старбееву.

Начальника цеха не было. В конторке сидел Мягков.

Вадим поздоровался, присел на стул.

Мягков что-то читал, отложил листок и уставился на парня. Вроде лицо знакомое, и он спросил:

— Фамилия твоя Латышев?

— Верно.

— Похож.

— Глаза отцовские, а обличье матери, — пояснил Вадим.

— А зовут как?

— Вадим.

— Ясно. Будем знакомы. Мягков. Юрий. Слышал про тебя…

— Откуда знаете?

— Старбеев сказал.

— Значит, первая строчка ваша. Вон вы какой…

— Строчка на бумаге останется. Работу, парень, ценят.

— Главный дрессировщик «зубров», — торжественно произнес Вадим.

Мягков перебил его:

— Твой отец так станки окрестил. С той поры и пошло. Мне нравится. Лихо придумал.

— Он, когда в настроении, метко подмечает.

— Женат?

— Не созрел. Молод еще.

— Танцуешь?

— Что я, рыжий?.. Танцую.

— Намекаешь?

Только теперь Вадим понял, что сказал невпопад. И с наивной улыбкой промолвил:

— У вас волосы русые. Другой колер.

— На разговор ты мастак. А в деле?

— Соображаю. Имею слабость. Люблю задавать вопросы…