Живые и взрослые - Сергей Кузнецов

— Что, жребий будем кидать или всем скопом пойдем? — ехидно спрашивает Марина.

— Один справлюсь, — бурчит в ответ Гоша.

Он проходит пятую, четвертую, третью комнату (ту, где рамка впервые завертелась, ту, где их напугала крыса), потом вторую, первую. Одну за другой Гоша собирает свечи и возвращается: третья, четвертая, пятая, спальня.

— Принес, — говорит он и протягивает свечи Марине.

Ника смотрит на мальчика с восторгом. Гоша этого не замечает.

Марина зажигает свечи и старается не думать о том, как лучи света просачиваются сквозь щели в ставнях — словно желтый взгляд чуть прикрытых кошачьих глаз.

Взгляд кошки, подстерегающей мышь.

Теперь, когда комната освещена, они видят небольшую кушетку, стол у окна, глубокое кресло.

— Наверно, это все-таки кабинет, а не спальня, — говорит Лева.

— Ну, значит, привидение больше любит работать, чем спать, — отвечает Гоша.

«Не привидение, — вдруг понимает Марина, — нет, не привидение. То, что скрывается здесь, — вовсе не привидение».

Она сама не знает почему.

Лева достает из кармана мел и, выбрав место, где рамка крутится сильней всего, рисует на дощатом полу звезду, заключенную в круг. Потом вынимает из рюкзака магнитную свечу, осторожно устанавливает ее в геометрический центр круга и зажигает.

Они слышат только дыхание друг друга, а потом раздается далекий треск — словно в глубине дома что-то рухнуло. Хлопает дверь, одна, затем — другая. Резкий порыв ветра задувает несколько свечей — и Марина понимает: все остальные свечи в доме давно погасли. Кабинет — единственный островок света в пустом и темном доме; из этой пустоты и тьмы на них надвигается нечто: с треском, шумом, хлопаньем.

— Мне кажется, мы делаем что-то не то, — говорит Гоша, — привидения так не появляются.

— Это не привидение, — говорит Марина.

— Мы сделали все по инструкции, — дрожащим голосом говорит Ника.

Дверь кабинета с грохотом захлопывается — и тут же рушится на пол вместе с вырванным из стены дверным косяком.

— Мы делаем что-то не то, — повторяет Гоша.

— Не то или не там, — перебивает его Лева, — мы ведь думали, что это — дом с привидениями?

— А разве не похоже? — спрашивает Ника.

— А если это дом с привидениями, — старается перекричать грохот Лева, — скажи мне, зачем дому с привидениями колючка поверх ограды?

— Случайно? — предполагает Гоша.

Марина молчит.

«Это клетка, — думает она, — оно было в клетке, а теперь мы открыли ее».

— Нет, неслучайно, — говорит Лева, — колючка — потому что этот дом охраняют. Или — охраняли когда-то.

— Дома с привидениями никто не охраняет, — говорит Ника.

— Да, — кивает Лева, — поэтому здесь нет привидений. Этот дом охраняли, потому что здесь проходила Граница.

— И сейчас мы ее открываем! — кричит Гоша и ногой сшибает магнитную свечу.

Но уже поздно: дощатый пол внутри круга вспухает, как огромный деревянный нарыв, щепки летят во все стороны, как брызги прорвавшегося гноя, — одна из них втыкается Нике в щеку, крик, острая боль, несколько капель крови.

Волдырь лопается, столб зеленоватого света бьет в потолок, и вот внутри столба уже проступают слабые очертания.

Ника кричит где-то рядом, а Марина смотрит во все глаза, как постепенно гаснет зеленоватый свет, неясный контур обретает плоть, призрак — тело, и вот кто-то стоит внутри мелового круга, с трудом балансируя на краю провала.

Худощавый, мускулистый, со светлыми, падающими на глаза волосами, чуть выше Марины ростом, в светлой футболке и синих джинсах.

Первый мертвый, которого она видит в жизни.

На его лице — смятение. Он разлепляет бледные губы, слова мертвого языка отдаются тихим шелестом, потрескиванием досок, шорохом по углам.

Лева и Марина сразу понимают — да тут и переводить нечего, все ясно!

Мертвый протягивает к ним руки и говорит:

— Спасите! Умоляю: спасите меня!

И, услышав эти слова, Марина замирает — но не от слов, а от голоса — ломающегося, нетвердого, неуверенного.

Не голос взрослого — голос мальчишки.

Интермедия

Цветущий кизил

Розе Борисовне не спится. Луна светит сквозь занавески огромным круглым глазом. В тишине квартиры часы тикают так громко, что кажется, сейчас всех разбудят: Сонечку, Феликса, Левушку, Шуру.

Но нет — все спят. Одна только Роза Борисовна не спит. Смотрит в темноту, слушает ночь.

Ночь совсем не изменилась за семьдесят лет. Все как в детстве: перевернешь подушку холодной стороной вверх, лежишь, слушаешь, как тикают в тишине часы, смотришь, как светит сквозь занавеску луна.

«Какая луна была в Майбаде! — вспоминает Роза Борисовна. — Круглая, огромная, волшебная. Словно космический корабль, плыла она над пустыней, лишь иногда отражаясь в мелкой воде арыка». Когда они с Марком и маленькой Сонечкой приехали в Майбад, она сразу полюбила этот арык. Кругом шум, крики, жара, все на нервах, женщины рыдают, мужчины кричат, дети плачут — и только вода неспешно течет меж двух обсаженных деревьями берегов. Роза сразу решила — как-нибудь обязательно надо прийти сюда, сесть, посмотреть на воду, подумать, помечтать…

Два года прожили они в Майбаде — но было не до посиделок: дай бог Сонечку прокормить, хорошо еще — у Марика был нормальный паек, все-таки главный инженер секретного завода, не кто-нибудь! Но, конечно, Роза все равно старалась где-нибудь подработать — жалко только, работы для нее не было: хлопок собирать она не умела, а мертвые языки — кому они были нужны? Особенно если на дворе — война и все мертвое вызывает ненависть и страх.

Не то что теперь! Вот каждый день, когда Роза Борисовна выходит погулять, она видит школьников, возвращающихся домой, — и у каждого хоть какая-нибудь мертвая вещь: то портфель, то джинсы, то куртка. Хотя бы многоэтиленовый пакет с рисунком, рекламой тех же джинсов или, того хуже, сигарет. «Мальбрук», «Верблюд»… Только после войны она такие и увидела: солдаты привозили в качестве трофеев, продавали на рынках. Но это уже было, когда из Майбада домой вернулись. Слава богу, дом уцелел, не то что у соседки, тети Поли…

Они такие счастливые, эти дети. Когда Сонечке было столько же, сколько сейчас Леве, страна все еще залечивала раны, с едой, конечно, получше стало, но свои платья она Сонечке перешивала, считай, до самого выпускного. Трудная была у них жизнь, это правда. Но, наверное, тоже счастливая.

Потому что они всегда были вместе: она, Марик и Сонечка.

Роза Борисовна хорошо помнит тот день, когда она принесла домой маленькую Сонечку. Был праздник, двадцать лет Проведению Границ. Весь город был в синих знаменах, люди несли огромные букеты цветов, пели песни, смеялись. Казалось — вот за двадцать лет удалось построить новую, прекрасную жизнь!

Никто ведь не знал, что через четыре года — война. Вот все и радовались, веселились. Праздничные шествия, цветы, знамена — и Розе казалось, что это немножко в ее честь, в честь новорожденной Сонечки. И соседка, тетя Поля, так и сказала: прекрасно, что Сонечка родилась в такой день, мы ведь как раз для этого и Проводили Границу, чтобы живые дети рождались и были счастливы!

Тетя Поля была заслуженным пограничником, до Проведения лет десять провела в подполье. Левушка, когда был маленький, все читал книжки о Проведении Границ и не в одной, так в другой обязательно была такая вот Полечка: молодая, задорная, смелая. Роза всегда Леве про нее рассказывала, когда он приставал: «Бабушка, расскажи, как было до Проведения Границ, ты же помнишь!»

Но Роза — ни в какую. Она лучше про тетю Полю расскажет, чужие истории пересказывать проще. А сама она — что вспомнит? Когда Границы провели — она была совсем девчонка. Роза и позабыла все, что было до того, — словно у нее самой провели внутри Границу и отсекли все, что по ту сторону. Или она сама эту границу провела, кто знает?

Нет, конечно, кое-что Роза Борисовна помнит: улыбающуюся маму в строгом платье, серьезное папино лицо в ореоле иссиня-черной бороды, серебряный подсвечник с пятью свечами, книжку Дюмаса о приключениях мушкетеров, свежую, только что переведенную…

Но что об этом рассказывать? Дюмаса Левушка и сам читал.

А теперь, гляди-ка, мальчик вырос, другие вопросы пошли, не чета детским. Совсем уже взрослые вопросы, если говорить начисто. Вот сегодня пришел из школы, спрашивает:

— Скажи, бабушка, ты вот часто дедушку Марика вспоминаешь?

Тут, конечно, ответила, чего ж не ответить:

— Часто, Левушка, часто. Мы ведь, почитай, полжизни вместе прожили, тридцать с лишним лет были вместе. Часто я его вспоминаю, хотя вот уже давно его нет с нами.

Левушка помолчал, а потом снова спрашивает:

— А как ты думаешь, дедушка Марик стал хорошим мертвым?