Часы, идущие назад - Татьяна Степанова

– Нет, пока не видели, – ответила Анфиса.

– Дом у реки какое-то время служил фабричным помещением – ну, до тех пор, пока после смерти старого купца Шубникова его сыновья… точнее, младший сын Мамонт еще сам лично занимался делами производства и фабрики. Пока не произошла та трагедия в их роду.

– Что за трагедия? – спросила Анфиса.

Катя отметила, что Гущин словно делегировал ей вести беседу про купцов Шубниковых, но сам слушал очень внимательно и словно что-то вспоминал. Или запоминал.

– Ох, эта история здесь, в городе, хорошо известна. И в интернете о ней можно прочесть – наберите Горьевск, фабрика Шубниковых, сразу выдаст вам кучу ссылок. Семейная трагедия с убийством. Дело в том, что Шубниковы – некогда столь знаменитые и богатые – это вымерший род. И не революция и экспроприация собственности положили конец их процветанию. Когда старый Шубников умер, его сыновья были молоды. Савва как старший имел приоритет в наследстве и распоряжении капиталом. Но он не занимался делами в силу своего слабого здоровья. И младший, Мамонт, изучавший текстильное производство в Англии, закончивший Кембридж, не желал мириться с таким положением вещей. Он отравил Савву. Якобы положил яд то ли в кофе, то ли в вино. Но по трагическому стечению обстоятельств этот яд вместе с братом выпила и молодая жена Мамонта Глафира. Они умерли. А Мамонт застрелился. У него и Глафиры осталось двое детей, две девочки. Они росли с няньками и опекунами. Фабрике было назначено что-то вроде внешнего управления в виде коллегии из менеджеров-иностранцев, отвечавших за производство, и товарища Мамонта еще с университетских времен – Игоря Бахметьева. Тоже промышленника, банкира, председателя Русского банка и сына знаменитого в Горьевске градоначальника – Святослава Бахметьева, который вместе со старым Шубниковым сделал очень много для развития нашего города. Они провели сюда железную дорогу, построили водопровод и канализацию. Этот музей тоже стал своеобразным подарком рода Бахметьевых. А Шубниковы, они…

– Вымерший род? – спросила Катя. – А как же дочери, девочки?

– Их тоже не стало, – ответила хранительница музея. – Уже к пятому году на фабрике Шубниковых не осталось прежних владельцев и наследников. Это здание музея было выкуплено Игорем Бахметьевым у купцов Никитиных. Глафира Шубникова была из этого рода, и там тоже остались лишь троюродные кузены, которых Горьевск не интересовал. Музей был открыт в 1911 году. Игорь Бахметьев передал сюда коллекцию произведений искусства, собранную Шубниковым, и свои вещи добавил тоже. Но в основном это все из собрания Шубниковых – и знаменитое собрание старообрядческих гуслицких рукописных книг, и книги крюкового распева – поющие, и фарфор, и бронзовые статуэтки. И картины. Взгляните сюда, – она плавно повела рукой на стену, где висела картина, которую капитан Первоцветов счел ужасной. – Жемчужина нашей коллекции. Официальное название – «Жена тропецкого купца на смертном одре». Но есть основания полагать, что на этой картине изображена мертвая…

– Глафира Шубникова? – быстро спросила Анфиса. – Но она же…

– Нет, это картина шестидесятых годов девятнадцатого века. Мы полагаем, что это изображение умершей жены старого Шубникова, основателя рода. Это, возможно, мать Саввы и Мамонта. О ней не осталось никаких сведений, говорят лишь, что ее смерть была трагичной – якобы она скончалась от страха. Нервы… психика… В их роду это вообще имело место.

– В Доме у реки мы обнаружили деревянное кресло-каталку с ремнями, – сказал Первоцветов. – Шубников мог держать там свою жену взаперти?

– Нет. Там он жил лишь до рождения своих сыновей, пока строилась фабрика. Хотелось бы взглянуть на это кресло. Вы позволите нам, сотрудникам музея, осмотреть Дом у реки, когда вы закончите с расследованием убийства?

– Да, конечно. Только это позже. Сейчас это здание опечатано, – ответил Гущин.

– Как звали девочек? – спросила Анфиса.

– Прасковья старшая и Аглая младшая.

– Как они умерли?

Ее вопрос прозвучал излишне резко.

Хранительница музея поджала тонкие губы.

– Здесь, в городе, до сих пор ходит много историй. Что-то вроде городских легенд. Но все это вздор. Они умерли от болезни.

– Это их держали в том доме взаперти?

– Прасковья трагически умерла накануне свадьбы с Игорем Бахметьевым. Ей было семнадцать, ему сорок. Он хотел жениться на наследнице капитала и фабрики, объединить все, взять все в свои руки уже не в роли опекуна, а по закону. Прасковью не могли там держать. Она собиралась замуж за лучшего жениха Горьевска и всей тогда еще Рязанской губернии.

– А Аглая?

– Она была несовершеннолетняя.

– И что говорят городские легенды? – спросила Катя.

– Вы хотите, чтобы я пересказывала вам безумную чепуху? – хранительница почти обиделась. – Лучше я расскажу вам про экспозицию. Пройдемте в соседний зал. Вы можете увидеть там памятную фарфоровую рамку свадебного банкета. Это рамка для меню. А банкет – это парадный обед в честь свадьбы Прасковьи Шубниковой и Игоря Бахметьева, который так и не состоялся. Рамка уникальная, существует в единственном экземпляре. Ни на каком Арбате, ни в какой антикварной лавке нельзя купить вторую такую же! – она повысила голос, словно обращаясь к находящемуся в соседнем зале парню по имени Макар.

Катя только сейчас уразумела, что он слышал их беседу. Акустика в залах с высокими потолками была превосходная.

Но ей и в голову не приходило, что их разговор – дальнейшие вопросы, которые Гущин начал задавать хранительнице, – слушает и еще кое-кто помимо скучающего юнца.

– Ладно, бог с ними, с городскими байками. – Гущин как-то уж слишком быстро отступил. – У меня к вам есть еще несколько вопросов. Я знаю, здесь, при музее, существует какое-то историческое общество.

– Это наша гордость. Известные люди города поддерживают местную отечественную историю, активно интересуются. Мы проводим семинары. Поощряем научно-просветительские проекты, изыскания в области истории города, фабрики.

– А есть в собрании музея старые фотографии? – неожиданно спросила Анфиса. – Из архива Шубниковых или Бахметьевых?

– Есть лишь несколько фотографий их фабричного делового архива – снимки фабрики в разные годы. Шубниковы, начиная с основателя рода, имели склонность к некой персонализации визуального ряда. О чем, кстати, говорит этот поразительный портрет мертвой жены на смертном одре. Согласитесь, не каждый будет заказывать такую картину живописцу и вешать ее на стену. А Шубниковы это делали. Личный архив рода в музей не передавался. А во время революции вообще многое сгинуло. От фабрики остались лишь старые корпуса и башня с часами. Там несколько лет назад делали реставрацию, ремонт. Хотели приспособить здания под торгово-офисный центр. Но этот проект был остановлен. Энтузиасты городской истории предлагали заново запустить часы на башне. Но это невозможно, потому что механизм очень старый. А заменить его новым, новыми часами, нельзя, потому что это охраняемый законом памятник. Но башня и так внушительно смотрится, даже с остановившимися часами.

– И давно они встали? – спросила Катя.

– По официальной версии – после революции, во время национализации производства большевиками. Тогда все крушили, купцов расстреливали. Но есть основания полагать, что часы перестали показывать время задолго до семнадцатого года, за много лет до этого. Это еще одна городская легенда, связанная с вымершим родом.

– К вашему историческому обществу отцы города принадлежат? – спросил Гущин, возвращая беседу к интересующей его теме. – Бывший председатель суда Репликантов и Казанский из администрации?

– Да, они оба интересуются историей.

– А что за конфликт был между ними?

– Конфликт?

– Ссора. Я слышал, они из-за чего-то конфликтовали в вашем научном обществе, и было это публично, на каких-то музейных слушаниях.

– Это нельзя назвать конфликтом. – На лице хранительницы появилось замкнутое, настороженное выражение, которое появляется у провинциалов-бюджетников, когда речь заходит о местной власти, от которой они зависят. – И это было давно. Я не помню деталей.

– Припомните, пожалуйста. Что вызвало ссору? Я слышал, речь шла об искажении истории – это сейчас больная тема.

– Нет, но… не искажение, но… некоторые вещи не все могут принять.

– Какие именно вещи?

– Ну, приписывание исключительно себе некоторых особенностей. Родственных связей… спорных во многих отношениях, ничем не подкрепленных, кроме каких-то там фантазий и домыслов.

– Пожалуйста, более конкретно. Что стало поводом для ссоры?

– Родословное древо, – нехотя выдавила из себя хранительница. – Андрей Казанский сделал его для себя. А судья Репликантов с его выводами категорически не согласился. Я не знаю подробностей. И деталей не знаю. Но это вылилось в публичную ссору на одном из закрытых семинаров. Репликантов обвинил Казанского в обмане, в подтасовке фактов и… в присвоении родственных связей, которые на самом деле фейк.