Записки секретаря военного трибунала. - Яков Айзенштат

Когда 12-ая армия отступала с Украины в район Туапсе и там был создан туапсинский оборонительный район, трибунал 12-ой армии был преобразован в Трибунал Туапсинского оборонительного района и его председателем остался Островский.

Трибунал разместился в стандартной квартире обычного дома в пригороде Туапсе. В этой квартире одна из комнат была кабинетом Островского, где он и ночевал. В нашем трибунале, помимо офицерского состава, женщин — секретарей и машинисток, было четверо пожилых солдат, обслуживавших трибунал. Они топили печи дровами, паковали и отправляли корреспонденцию. Это были добрые, хорошие люди, дорожившие легкой службой в трибунале. Как-то поздно вечером все работники трибунала, включая председателя, сидели в одной из комнат и беседовали. ППЖ председателя со всеми не было. Она лежала на диване в кабинете председателя и ждала его прихода. В кабинете было темно. Вдруг в кабинет кто-то вошел. ППЖ решила, что это председатель, вскочила с дивана и бросилась целовать вошедшего. Но это был не председатель, а солдат, который занес вязанку дров для печки. Когда к нему бросилась ППЖ, то дрова рассыпались и смущение было и с той, и с другой стороны. Солдат быстро вышел, но на следующий день рассказал мне об этом эпизоде. Рассказал он об этом позже и другим. И вскоре о том, как рассыпались дрова в кабинете председателя трибунала, знали все.

Это был просто забавный эпизод. Возмущение у меня вызывало другое. Помню, в начале 1943 года наши войска освободили Краснодар и там разместился Военный трибунал Северо-Кавказского фронта. Я приехал туда по служебным делам из трибунала армии. Медали и ордена тогда были еще большой редкостью, даже у тех, кто с первого дня войны был на фронте. Смотрю на секретарей трибунала фронта, молодых женщин, а у них на груди ордена и медали. Всем было ясно, за что получены эти награды, но все же наиболее дотошные задавали той или иной Маше или Клаве вопрос о том, за что она получила награду, и в ответ можно было услышать нахально и без всякой застенчивости произносимые слова: «За боевые заслуги!».

Евреи во фронтовых военных трибуналах

Во время службы в различных военных трибуналах Красной армии во время Второй мировой войны я убедился, что в их составе среди председателей, членов и секретарей трибуналов было очень мало евреев.

Это было удивительно, ибо я привык со времен студенческой молодости в Московском юридическом институте и затем курсов Военно-юридической академии, что в юриспруденции евреи занимают значительное место. В Московском юридическом институте и Военно-юридической академии ведущие профессора и преподаватели были евреями. Среди них академик И. П. Трайнин, член-корреспондент Академии наук СССР А. Н. Трайнин, член-корреспондент Академии наук М. С. Строговин, профессор А. А. Герцензон, профессор Б. С. Утевский и другие.

Среди студентов Московского юридического института было много студентов евреев не только из Москвы, но и с Украины и Белоруссии. Здание института было рядом с московской консерваторией, и часто брат учился у нас, а сестра — в консерватории, или наоборот. Евреев среди студентов-юристов было так много, что в общежитии института в Козицком переулке, что на улице Горького у Елисеевского магазина, часто в комнате из четырех проживающих трое были евреями, а один русским и к нему шутя обращались: «Эй, нацмен, открой форточку!».

Когда началась война, сотни молодых юристов, окончивших в это время юридические институты в Москве, Ленинграде, Харькове и Минске, попали на курсы Военно-юридической академии. Я был среди них. В нашем курсантском батальоне было столько молодых евреев с Украины и Белоруссии, знавших идиш, что я помню, как в большой группе курсантов строем возвращался из театра, и ребята в строю хором запели еврейскую песню на идиш.

Вскоре наш курсантский батальон закончил быстрое обучение по программе Военно-юридической академии и нас разослали по фронтам. Но фронтов было много, и поэтому среди попавших в это время на Южный фронт я был единственным евреем. Имело значение и то, что многие окончившие курсы Военно-юридической академии получили направление на фронт не в военные трибуналы, а в военные прокуратуры. По-разному сложились их судьбы. Так, мой однокашник по Московскому юридическому институту Зейда Фрейдин был направлен на службу на фронт в Военную прокуратуру на должность военного следователя. При быстром наступлении немцев он оказался на оккупированной территории, но не попал к немцам, а пришел в свой родной, оккупированный немцами, Курск и там скрывался.

Когда Курск был освобожден Красной армией, советские власти арестовали Зейду Фрейдина, подвергли серьезным репрессиям, и он уже по окончании войны не мог работать юристом, а работал товароведом в системе потребительской кооперации. По логике советских властей Зейда Фрейдин как еврей должен был быть уничтожен немцами, а если он остался жив, то тут что-то не то, и они обрушили на него удар своей репрессивной машины.

Среди работников трибунала, где мне приходилось служить, я очень часто оказывался единственным евреем. Антисемитизма я не чувствовал. Наоборот, приходилось слышать разговоры другого рода, особенно среди солдат, обслуживавших трибунал. Я, как и все офицеры военно-юридического состава, носил в петлицах изображение щита с двумя мечами. Солдаты мне говорили, что когда немцы захватывают офицеров с такими знаками различия, то расстреливают их сразу, а тебя как еврея расстреляют тотчас. Мне казалось, что они меня особо оберегают от всяких случайностей.

В их действительной дружбе я убедился при таких обстоятельствах. На нашем фронте сложилась очень тяжелая обстановка, наша армия отступала и наш трибунал армии вместе с ней.

В это время у меня сломались очки; сломалась дужка, держащая их на носу, и очки нельзя было носить. Без очков мне было бы очень плохо. И вот на привале, используя подвернувшиеся материалы, наши солдаты сделали медную пластинку и маленькими заклепками прикрепили ее к обеим частям оправы, и тем самым мои очки снова стали одним целым и ими можно было пользоваться. С этой медной пластинкой на очках я еще ряд лет двигался по дорогам войны, ибо других очков было достать негде. У меня на всю жизнь сохранилась добрая память об этих русских парнях, выручивших меня в тяжелую минуту.

Но большой интерес представляет не отношение к евреям внутри трибуналов, среди служащих в нем, а отношения, возникавшие при рассмотрении трибунальских дел. Когда в нашем трибунале слушались дела старост, полицейских, бургомистров, жандармов, когда на скамье подсудимых вместе с ними сидели эсэсовцы, а я участвовал в рассмотрении этих дел всего лишь в роли секретаря, то ловил на себе особые взгляды обвиняемых.

Ведь за судейским столом сидели Председатель и два члена трибунала русские, а я был еврей и это легко было определить по моей внешности. Л обвиняли их в разных преступлениях, но всегда среди прочего фигурировало обвинение в акциях, направленных против евреев, либо в прямом уничтожении евреев, либо в присвоении изъятого у евреев имущества. Обычно обвинение в антиеврейских преступлениях в этих делах было центральным, наиболее тяжким, самым кровавым, и когда они видели еврея — советского офицера, сидящего сбоку от судейского стола и фиксирующего всё происходящее на судебном процессе, им становилось явно не по себе.

Я чувствовал это неоднократно. Но однажды получил бесспорное подтверждение моего наблюдения. Я участвовал в качестве секретаря в Военном трибунале Армавирского гарнизона в судебном процессе над начальником Армавирской полиции Сосновским. Его обвиняли среди прочего в акциях по уничтожению евреев. Во время слушания дела он изредка посматривал на меня, и я ловил его взгляд. Спустя несколько дней начальник конвоя, возившего Сосновского из тюрьмы и в тюрьму, старшина Соколов рассказал мне, что Сосновский говорил им: «Я едва жив, готов к смерти, в трибунале мне было очень плохо и особо плохо становилось, когда я смотрел на черненького секретаря, уж очень похож этот секретарь на тех евреев, которых мы по приказу немцев расстреливали».

И все же при том, что во фронтовых военных трибуналах евреев действительно было очень мало, на дорогах войны мне встретились евреи, которые внесли в военное время заметный вклад в деятельность военных трибуналов. Среди них, например, Председатель Военного трибунала Черноморской группы войск Грингот, член Военного трибунала Северо-Кавказского фронта, бывший преподаватель Московского юридического института подполковник юстиции Турецкий, член Военного трибунала гарнизона майор юстиции Белостоцкий, член Военного трибунала армии, а потом округа майор юстиции Михаил Семенович Брайнин, председатель Военного трибунала Воронежского, а в прошлом Забайкальского военного округа генерал-майор юстиции Ревзис. Эти люди добросовестно выполняли свой воинский долг и долг военных судей, осуществлявших правосудие в суровых фронтовых условиях.