Амур. Между Россией и Китаем - Колин Таброн

привлекла не реинкарнация и не что-то таинственное. Привлекли моральные принципы: те ценности, которым стоит доверять.

Я кладу одеяло на испачканный матрас, но заснуть не могу. Единственный свет исходит от компьютера Славы. Он настраивает для меня свой мобильник, и я выхожу на улицу при свете звезд и звоню жене. Она следит за моим путешествием по карте. «Ты в месте под названием Цугол?» – спрашивает она. Тревога в голосе слышна даже при такой неустойчивой связи. Она говорит, что я нахожусь в самом центре грандиозных российско-китайских военных учений. Это во всех газетах: крупнейшее такое событие за сорок лет, 300 тысяч солдат… Когда она это говорит, я слышу, как тяжелая техника проезжает мимо стен монастыря.

Пытаюсь уснуть. Однако такое ощущение, что Дорчже пробирается ощупью курить каждый час; а один раз Слава начинает долго заниматься йогой, так что я просыпаюсь и вижу его огромный перевернутый торс рядом с моей кроватью; ноги у него там, где должна находиться голова, или переплетаются позади к полу. Гораздо позднее мой сон прерывают армейские грузовики, двигающиеся сплошной колонной. Их оранжевые огни мигают в окнах без штор, и, когда я просыпаюсь через пару часов, они все еще проходят мимо.

Все напряжение на идеальном лице монаха разгладилось. Он становится доброй куклой. «Вы путешествовали по Монголии? Знаете, что там поклоняются Чингисхану. Это потому, что они очень бедные, и им больше нечего делать…» Затем снова раздражающее хихиканье. Вчера я недооценил его. Сегодня я ищу в его словах эзотерическую мудрость.

На рассвете он ведет нас по святилищам монастыря; вдали слышна стрельба. Главный храм поднимается над нами тремя этажами киновари и золота. Многоярусные крыши в мирной симметрии загнутых кверху карнизов со свисающими по углам крохотными колокольчиками плывут над его крылатыми колоннами, облицованными многоцветным камнем. По стенам сияют диски из тусклого золота, призванные отпугивать демонов.

Монах говорит, что храм сгорел дотла в 1991 году, а потом был скрупулезно восстановлен. Он вытаскивает из одежды айфон и показывает фотографию, датированную 1890 годом. Выцветший монохромный снимок изображает лам, выстроившихся плотными рядами в праздник Белого слона. Верующие заполняют даже боковые лестницы.

Сквозь сияние малиновых колонн и радужных драпировок мы проходим к белому алтарю с пластмассовыми цветами. Сияющая золотая фигура – не Будда, а почитаемый учитель Цонкапа[27], статуя которого множество раз повторяется на окружающих полках – больше тысячи маленьких фигурок. Монах произносит: «Когда вы поклоняетесь здесь, то чем больше его изображений, тем больше пользы вам!» Я с недоверием думаю про себя, что звуки его хихиканья звучат как-то пронзительно. Смотрю на его непроницаемое лицо. Но, может быть, эти звуки означают что-то еще. Возможно, они непереводимы. Рядом с алтарем негромко поет одинокий лама с лицом цвета красного дерева, а монах проходит дальше.

Он говорит, что 108 драгоценных рукописных свитков монастыря, некогда считавшихся утерянными, восстановлены – за исключением первого. Дмитрий за моей спиной шепчет:

– На самом деле он у меня в библиотеке в Агинском. Я никогда ему об этом не говорил. – Он смакует эту тайную конкуренцию. – Но подозреваю, что он знает.

Теперь монах сопровождает нас к последнему храму, посвященному Майтрее – будде будущего, который однажды откроет эпоху процветания. Двери ведут к стоящему колоссу с золотым торсом. Обнаженное тело усыпано драгоценностями. Удлиненные пальцы тянутся к лицу, словно для нанесения макияжа, но на самом деле соприкасаются в священном знаке единства. В шести метрах над нами – увенчанный тиарой из полудрагоценных камней сияющий эллипс лица, как у монаха, и мечтательный взгляд направлен куда-то далеко.

– Он придет через пять тысяч лет после первого Будды, – без улыбки говорит Дмитрий. – То есть через 2500 лет.

Он не может удержаться и не добавить:

– У нас в Агинском статуя больше.

Теперь уже Слава шепчет мне:

– Не думаю, что исторический Будда существовал.

Но монах декламирует:

– Его царство придет после страшной войны, когда закончится правление нашего будды. Это будет время упадка! Люди превратятся в карликов и станут стрелять друг в друга, – он изображает ребенка, стреляющего из водяного пистолета. – Хи-хи. Затем придет Майтрея, возвышающийся над нами – вот почему он изображен таким высоким, – и начнется новое правление…

Пока он это говорит, стрельба снаружи усиливается, словно предсказываемый им катаклизм уже начался. Мы выходим и видим, как вся долина к востоку от нас окутана дымом. Несколько жителей села собрались, чтобы поглазеть. Дорчже в испуге уже направился обратно в Агинское, однако монах говорит, что водитель какой-то старой «Тойоты» доставит нас до следующего городка. Он смотрит на меня с непроницаемым спокойствием.

– Если услышат, как ты говоришь по-английски, – хихикает он, – окажешься в тюрьме.

Мы забиваемся в машину. Водитель выглядит крепким и компетентным. В небе чертит дугу реактивный истребитель. Когда мы уезжаем, монах просовывает голову в окно:

– За какую футбольную команду болеете? – спрашивает он. – Мне нравится «Арсенал»…

Спускаемся к реке. Другого пути нет. Впереди беспрерывно грохочет артиллерия. Окна «Тойоты» так запотели, что пассажиры должны быть практически не видны, а с переднего сиденья меня заслоняет громадная фигура Славы. Не успеваем мы добраться до Онона, как натыкаемся на блокпост, и у меня обрывается дыхание. Однако мы разворачиваемся и пересекаем реку по другому мосту. Из ниже лежащей долины курится дым, но мы едем по склону выше. На гребне рядом стоят две самоходки без экипажа. Когда мы натыкаемся на военные лагеря, они безлюдны. Плотными рядами стоят русские палатки, рядом грузовики. Чуть дальше бивуак китайцев. Простирающиеся на сотни метров солдатские палатки – всего лишь навесы из грубого брезента, натянутого на деревянный каркас. Ни одного часового не видно. Сообщали, что эту зону патрулируют пятьсот всадников из военной полиции, но мы не видим никого.

Когда мы выбираемся из этого подобия преисподней, я предполагаю, что это не столько военные учения, сколько политическое предупреждение Западу. Слава и Дмитрий тактично молчат. Китайский вклад тут кажется не более, чем символическим: всего 3200 солдат под своими хлипкими навесами. Есть даже формальный контингент из Монголии. Однако вскоре низкий гул в долине стихает, воздух проясняется, и мы – на свободе – движемся на запад в сторону Агинского.

* * *

Обнаженным нервом вернулось волнение от одиночества. Теперь нет товарищеского плеча – ни тяжелой уверенности Славы, ни вежливости Дмитрия. Мы расстались на железнодорожной станции Могойтуй – под памятником в виде танка Т-34 с надписью «Сталин», – быстро обнявшись на прощание. Они нашли мне шофера по имени Владик, и теперь с этим порывистым молодым человеком мы катимся на