Происшествие на хуторе аль-Миниси - Мухаммед Юсуф Аль-Куайид

— Я… я…

Слова застревают в горле.

— Я хочу выполнить половину своего долга перед Аллахом.

Хаджи расхохотался так, что все тело его затряслось.

— Вот оно что. Поздравляю. А кто же невеста?

— Сабрин, дочь Абд ас-Саттара.

Хаджи изумленно поднял брови.

— Что? Сабрин? Да разве она тебе пара, сын аль-Миниси?

— Так мне, значит, суждено, отец хаджи. От судьбы не уйдешь.

— Так чего же тебе от меня надо?

Абуль Гит дрожащим голосом:

— Помоги мне, ведь я тебе племянник.

Абуль Гит не помнит точно, в каких словах отказал ему хаджи. От унижения и обиды кровь ударила в голову. Хотел было бросить хутор и уйти куда глаза глядят, но любовь к Сабрин, горячая и нежная, удержала на месте. Лишь оставаясь один и окидывая взглядом землю, которая, как говорят люди, принадлежала его отцу и сделалась собственностью хаджи, он сжимал кулаки и грозил ими неведомо кому.

У Сабрин ее мнения никто не спросил. Отец хмурился. Занати, самый близкий ей человек, молчал. Только мать, возясь у печки и утирая тыльной стороной ладони пот с разгоряченного лица, сказала как-то:

— Абуль Гит разговаривал с твоим отцом.

Сердце у Сабрин замерло.

— О чем, мама?

Мать месила тесто, досыпала в него муку.

— Хочет жениться на тебе.

На этот раз Сабрин поняла. Но не сказала ни слова.

Если бы она была дочерью зажиточного человека, землевладельца, то сразу после сговора ее закутали бы в покрывало и запретили бы выходить из дому. Но бедная семья не может позволить себе лишиться пары рабочих рук.

В субботу Абуль Гит привез с базара подарки: головной платок, покрывало, бутылочку одеколона, фрукты. Расстелив платок на полу, он обратился к ней:

— Посмотри, Сабрин.

Мать тут же подхватила:

— Гляди, дочка, что он тебе принес.

С бледной улыбкой Сабрин подошла ближе.

— Нравится, Сабрин?

Она тяжело дышала, едва удерживаясь от слез. Закрыла лицо руками и убежала из комнаты.

— Аллах послал ей тебя, Абуль Гит.

Вечером, когда солнце уже село, цирюльник уста Абдо привез из Дамисны маазуна[37], в очках и с большой книгой в руках. Слезая с прекрасного верхового осла, маазун поздоровался со всеми, и в ответ ему со всех сторон раздалось:

— Ва алейком ас-салям.

— Добро пожаловать.

— Рады видеть тебя на хуторе.

Кто-то подхватил повод, ввел осла в загон. Медленно, чинно выступая, маазун провозглашал:

— О господи, пошли нам удачу во всех делах, угодных тебе, о боже!

И эхом ему изо всех уст вырывалось:

— Аминь.

Мама, Занати, где вы? Ведь я не люблю его. Не мил он мне, клянусь милостью господина нашего Ахмеда ар-Рифаи. Почему вы меня не спросили? Разве вы не знаете, что мне еще и пятнадцати не исполнилось? Никогда еще сердце мое не испытало того сладкого чувства, о котором вы шепчетесь, сидя по вечерам под стенами домов. Когда я иду утром с подружками к каналу за водой и вдалеке показывается фигура Абуль Гита и слышится его кашель, девушки говорят: «Вон жених Сабрин. Он такой же старый, как ее отец».

Зачем это, Занати? Когда он приближается ко мне, разговаривает со мной, я совсем ничего не чувствую. Я не хочу замуж.

Маазун уселся в угол горницы. Абуль Гит разглядывает собравшихся: чистые галабеи, добродушные улыбки, грубые руки, потрескавшиеся ноги. У порога выстроились в несколько рядов башмаки без задников, сандалии, туфли на резиновом ходу. Все молчат, переглядываются. Известно, что самой свадьбы в этом году не будет, однако девушки в другой комнате поют свадебные песни, и обряд совершается как положено на свадьбе.

— Славьте Аллаха! — восклицает маазун.

— Нет бога, кроме Аллаха!

Гостей обносят напитками. Маазун надевает на нос очки и начинает нараспев читать Коран. Затем следует очередь сигарет. Гости закуривают. Девушки за стеной поют:

Милая моя пришла, взяла сердце и ушла.

Окурки усеивают пол. Лишь возле маазуна на полу чистое место. Там постелена баранья шкура, на ней стоит кресло, приготовленное для хаджи Хабатуллы аль-Миниси. Но его все еще нет. Голоса поют:

Укрой нас, о господи, от соседских глаз,Мужчины в деревне ревнивые у нас.

Сабрин сидит в окружении подруг, растерянная, словно оглушенная. Подружки щиплют ее за ляжки, приговаривают: «Невесте синяки — подружкам женихи».

Считается, что эта присказка приносит счастье. Входит мать. Пытается выкрикнуть загруду, но возглас звучит невесело. У матери на глазах слезы. Она шепчет дочери:

— Уже написали брачный контракт, сердце мое.

И заливается слезами. Вслед за ней рыдает и Сабрин. Ей хочется сейчас одного — уйти ото всех, подняться на крышу и сидеть там всю ночь, глядя на звезды.

Абуль Гиту тоже вдруг становится нестерпимо грустно. Услышав песню «Наш жених красив и молод», он заходится надсадным нескончаемым кашлем.

Маазун торжественно возглашает:

— Поди, уста Абдо, спроси у невесты, кто ее поручитель.

Уста Абдо идет к девушкам. Там его встречают смешками, перешептываниями. Он пробирается к заплаканной, всхлипывающей Сабрин.

— Кто твой поручитель, невеста?

В этот момент из горницы доносятся голоса мужчин: «Подвиньте кресло!» Не иначе, как пришел хаджи Хабатулла. Уста Абдо мягкими пальцами треплет Сабрин по щеке:

— Отвечай же, кто твой поручитель.

— Отец, конечно.

Ситтухум вторит дочери:

— Кто же, кроме него? Он наш кормилец.

Глаза ее с нежностью глядят на Сабрин, окруженную девушками, губы непроизвольно шевелятся, слезы текут по щекам к подбородку, украшенному зеленой татуировкой.

— Пошли тебе Аллах счастья, доченька.

Уста Абдо возвращается в горницу. Девушки поют:

Наш жених удалый шипов не испугался,Самой лучшей розы цвет ему достал

Приход хаджи снова пробудил в Абуль Гите острое чувство унижения, окончательно убил его радость.

— Поздравляю, Абд ас-Саттар.

— Да благословит тебя Аллах, отец хаджи.

— Поздравляю, Абуль Гит.

Абуль Гит бормочет в ответ что-то нечленораздельное.

— А где же невеста?

Абд ас-Саттар подходит к двери.

— Поди сюда, Сабрин.

С мокрыми красными щеками, со слипшимися от слез длинными черными ресницами Сабрин показывается на пороге, скидывает с ног красные шибшиб, обертывает руку краешком покрывала, целует волосатую лапу хаджи.

Маазун читает:

— Слава Аллаху, всевышнему, сделавшему дозволенным законное бракосочетание и недозволенным — прелюбодеяние. Да пребудет мир и молитва с пророком его, рассеявшим светом своим язычества черный дым. Воистину повелел Аллах жить в браке согласно и в бесценной книге своей заповедал ясно: о люди, да убойтесь господа своего, создавшего вас, мужчин и женщин, из ничего. И сказал пророк его, да пребудет с ним мир и молитва; плодитесь и размножайтесь, а в Судный день с потомством своим без страха ко мне являйтесь.

Рука Абуль Гита в руке Абд ас-Саттара. На руки наброшен белый платок. Женщины выкликают загруды. Занати стреляет из винтовки. Маазун возглашает:

— Отдаю тебе в жены мою дочь, коей я являюсь поручителем, согласно книге Аллаха и сунне[38] пророка его по обряду великого имама Абу Ханифа ан-Нуамани, за калым, договоренный между нами.

Абд ас-Саттар повторяет его слова.

Маазун обращается к Абуль Гиту:

— Беру ее от тебя в жены согласно книге Аллаха и сунне пророка его за калым, договоренный между нами.

Абуль Гит повторяет слова вслед за маазуном.

Девушки поют:

Он ее посватал, он ее избрал,Он ей свое сердце навсегда отдал.

Гости поздравляют жениха и отца невесты. Абд ас-Саттар получает от Абуль Гита двадцать фунтов, тщательно сворачивает бумажку, передает ее Ситтухум. Та идет в комнату, где стоит сундук, и, оглянувшись по сторонам, сует деньги на самое дно, в кувшинчик с узким горлом. В сундуке много всяких старых вещей и реликвий: свидетельство о браке Ситтухум и Абд ас-Саттара, старый календарь, счет из лавки Абуль Фатуха, клубок ниток с воткнутой в него иголкой, немного черного перцу, куски сахара, пачки чаю, сахарная лошадка, много лет назад купленная Абд ас-Саттаром детям на праздник рождества пророка.

Через две недели они пойдут на базар в Никля аль-Инаб, купят Сабрин свадебное платье, рубаху, золотые серьги и разную утварь. А на остальные деньги отдадут набить ватой матрас и две подушки.

Абд ас-Саттар корявыми буквами подписывает брачный контракт.

Поздно ночью — помолвка еще продолжалась — Абуль Гит один вышел в поле. Он и сам не знал, что его туда потянуло. В полях было пусто. Только луна висела над хутором, словно забытый кем-то светильник. Абуль Гит думал о том, что у него нет отца, что кашель разрывает ему грудь (врач в больнице сказал, что у него астма), что он не знает в жизни радости. Из дома Абд ас-Саттара долетали голоса поющих. Это пение нагоняло тоску, оно исходило, казалось, из бездонных глубин времени. Вот они поют, устраивают свадьбы, веселятся, рассказывают анекдоты. Но каждый из них посреди смеха и веселья хоть на мгновенье замолкнет, будто споткнется обо что-то, и скажет про себя: «Господи помилуй», так как знает, что много смеяться — не к добру.