Темная Дейзи - Элис Фини

Ирландии, Шотландии и Уэльсе больше двух тысяч лет назад, верили, что тридцать первого октября открывается портал между мертвыми и живыми, позволяя большинству душ вернуться на землю. Бабушка всегда верила в призраков, но считала, что они ходят среди нас только в это время года.

– Помните, когда бабушка учила нас играть в «кошелек или жизнь»? Зажигала кучу свечей, пугала нас своими страшными историями? – говорит Лили, словно ожидая, что бабушка сядет и рассмеется над нашей наивностью.

– Это не розыгрыш, – говорит Роуз, вытирая редкую слезу со щеки. – Она мертва.

Бабуля

Бабуля Дейзи Даркер хоть старше,

                       но не мудрее их.

От ее завещания всех замутило,

                       этим смерть она себе заслужила.

Бабуля говорила, свою семью она любила,

                       но так бывало не всегда.

Старуха таила горечь и злость,

                       о чем не догадывались они никогда.

Она хотела, чтоб сын ее родился девочкой

                       или не рождался вообще.

Сначала внучки вернули надежду,

                       но вскоре она оказалась на дне.

Первая слишком умна, вторая слишком глупа,

                       на третью надежды она возложила.

Но ребенок родился со сломанным сердцем,

                       а справиться с этим ей было не под силу.

Бабуля жила с одной лишь собакой,

                       в сетях одиночества.

И смерти приближения опасалась

                       из-за давнего пророчества.

Как время пришло, никто не знал,

                       кого винить, когда нашли ее с головой разбитой.

Было сложно скорбеть по такой злой карге;

                       но кто-то был рад найти ее убитой.

Десять

31-е октября 00:15 – меньше шести часов до отлива

– Кто ее нашел? – спрашивает Роуз, оглядывая всех, пока не останавливается на Трикси. – Это была ты? – Роуз лучше умеет общаться с животными, чем с детьми, и Трикси снова разражается слезами. Она выглядит такой маленькой и ранимой в своей розовой пижаме. Меня охватывает непреодолимое желание обнять ее, когда она снимает очки и вытирает другой рукой слезы. – Можешь рассказать, что случилось? – спрашивая Роуз, меняя тон, и Трикси пытается отвечать между всхлипываниями.

– Я спустилась за стаканом воды. Бабуля была… на полу. Когда я ее потрогала… она была холодной. Когда я ее позвала… она не ответила. – Ее опять охватывают рыдания.

– Нам нужно вызвать полицию, – говорит Конор.

– На кой черт? – спрашивает Лили. – И так очевидно, что случилось.

– Неужели? – парирует он.

– Да. Стул опрокинулся. Она явно стояла на нем, когда писала свои чокнутые стишки на доске, должно быть, она поскользнулась.

– Не думаю, что в этом можно быть уверенными, – отвечает Конор.

– Ну, я знаю, что ты репортер, а не детектив, и тебя вообще никто не спрашивал, – говорит Лили. – Это семейное дело. Ты не член семьи и я даже не понимаю, что ты здесь делаешь. – Это грубо даже для нее.

– В данный момент я раздумываю, почему небезразличная мне пожилая женщина лежит на полу выглядя, словно кто-то проломил ей голову тупым предметом. – Он поворачивается к Роуз. – А ты что думаешь?

Она разглядывает кухонную плитку, будто не может посмотреть ему в глаза.

– Я думаю, что бабушка только что умерла и я очень расстроена. Уверена, и вы тоже. Как сказала Лили, я ветеринар, а не врач. – Теперь она сверлит его взглядом, и, видя выражение ее лица, я рада, что я не Конор. – Сейчас не время для твоих теорий заговора или безумных обвинений. Бабушка всегда была добра к тебе; приняла тебя в свой дом и нашу семью. Попытайся проявить немного уважения и сочувствия, если ты не забыл, как это делать.

Роуз отворачивается от него и обнимает Лили с Трикси, которые обе теперь плачут. Я подхожу к ним, будто молча выбирая сторону.

– Я буду так по ней скучать, – говорю я, не представляя себе жизни без бабушки.

– Мне просто не верится, что ее больше нет, – говорит Лили.

– Знаю. – Роуз прижимает ее крепче. – И я не могу, но она прожила долгую и счастливую жизнь, а мы с этим справимся. Кому-то надо рассказать отцу. – Роуз всегда воспринимала семью как проблему, не имеющую очевидного решения, проблему, которую не может решить. Когда никто не отвечает и не двигается, она вздыхает. – Видимо, это буду я.

Мы провожаем ее взглядами, но она останавливается в коридоре у двери в музыкальный зал, где решил спать мой отец. Голова Роуз так же выпрямлена, как ее рубашка. Она смотрит в пол и я почти вижу колебания в ее голове. Музыкальный зал был одним из мест, где нам не разрешали играть в детстве. Роуз медлит, прежде чем постучать, как маленькая девочка, которая боялась, что на нее накричат за вмешательство в папину работу.

Она стучит и мы ждем, но ответа нет.

Она снова стучит, а затем осторожно поворачивает ручку и распахивает дверь.

– Пусто, – говорит она, оборачиваясь на нас. – На диване никто не спал. Ни отца, ни его вещей здесь нет.

Лили торопливо подходит и берет Роуз за руку, совсем как в детстве.

– Я знаю, бабушка и завещание его расстроили, но ты же не думаешь…

– Давайте попытаемся на делать поспешных выводов, – говорит Роуз, хоть я уверена, мы уже перебрали по несколько. – Я найду простынь, чтобы прикрыть тело, я хочу запомнить ее при жизни. Может кто-нибудь подняться и разбудить Нэнси?

Я вызываюсь и Конор идет со мной. Полагаю, он просто не хочет оставаться наедине с моими сестрами, но я рада его обществу. Дом больше не кажется мне прежним, словно он скорбит. Сигласс стал тише, холоднее, неподвижнее. Я слышу лишь тиканье часов в коридоре и мягкий шум волн, накатывающихся на камни. Будучи маленькой, я представляла, как море просачивается сквозь трещины в стенах, двери, окна, вливается в дымоход, когда мы спим, пока Сигласс не заполнится водой до самого потолка, а мы будем болтаться в ней, запертыми внутри. Я представляла много разных скверных вещей, которые могли бы случиться с моими родственниками в этом доме, но только по ночам. Может, я больше не ребенок, но я до сих пор боюсь темноты. Конор останавливается на верхней ступеньке лестницы и я замечаю мел на его джинсах. Он тоже это видит и пытается его отряхнуть. Я ничего не говорю.

Дверь спальни моей матери в дальнем конце коридора немного приоткрыта. Я замираю, понимая, что у меня просто нет слов