Только вперед! До самого полного! - Олег Селянкин

Их появление встретили молчанием, за которым улавливались и радость, что они вернулись, и простое человеческое любопытство. И еще — едва они ввалились в землянку, из нее, накинув на себя полушубок, в метель выскочил один из матросов.

— Где лейтенант? — устало спросил Одуванчик, дрожащими пальцами сворачивая цигарку.

— В окопе, известно. Вас ждет, — буркнул мичман.

И как он, Одуванчик, мог забыть, что лейтенант всегда, когда кто-нибудь из его людей уходил на подобное задание, обязательно оставался в окопе до тех пор, пока тот не возвращался. Значит, чтобы доложить лейтенанту о их прибытии, и убежал в метель товарищ…

Пришел лейтенант — запорошенный снегом, промерзший до самой глубокой косточки, — Одуванчик без утайки, без смягчающих обстоятельств рассказал все, что с ними произошло. Даже особо подчеркнул, что сбились они с пути исключительно по его вине: он головным полз. И закончил, как ему казалось, вполне достойно:

— Ошибку свою, товарищ лейтенант, мы с Тимофеем осознали. И готовы исправить. Завтра или в какую другую ночь… Просим еще раз оказать доверие.

Лейтенант будто не услышал его последних слов. Он достал из планшетки карту, на которой только схематично была обозначена полоса обороны их бригады, и склонился над ней. Ему не мешали вопросами, лишь у мичмана и вырвалось непроизвольно:

— Что же это, братцы, получается, а? Выходит, за текущими делами мы и не обратили внимания на то, что залив замерз, что теперь наш правый фланг вовсе открытый?

Ему не ответили, лишь как-то особенно пристально и с доверием стали смотреть на лейтенанта. А тот по-прежнему разглядывал карту, зачем-то шагал по ней циркулем-измерителем. Наконец лейтенант потянулся к телефону, снял его трубку и, дав вызов, сказал спокойно, без малейшего намека на волнение:

— Пятнадцатого… Разбудите и доложите, что я вышел к нему. — И уже Одуванчику с Тимофеем: — Со мной пойдете. Чтобы точно показать, где вы прошли в наш тыл.

С начальством не спорят, ему подчиняются. И матросы вновь влезли в полушубки, только начавшие оттаивать, взяли автоматы. Да и понимали они, что не прихоть, не плохой характер, а необходимость войны заставила лейтенанта будить командира батальона.

5

Если бы точно не знали, то и не подумали бы, что командир батальона еще недавно спал: побритый, причесанный — волосок к волоску, с надраенными до белизны пуговицами кителя, он, когда вошли лейтенант и матросы, нехотя отодвинул в сторону какое-то письмо и сказал, опережая уставной доклад:

— Садитесь. Закуривайте. Рассказывайте.

Сели, Но курить воздержались: землянка маленькая, а в ней, если не считать их, прибывших, еще и комиссар, и начальник штаба, и особист батальона — капитан Гавриков.

Рассказывал лейтенант. Как считал Одуванчик, умно рассказывал: словом не обмолвился, что матросы Семенушкин и Серегин безнадежно заблудились в снежной круговерти, а тактично сказал: дескать, убедившись, что тот обломок бронеколпака в снежном месиве сегодня не найти, они приняли единственно правильное решение — вышли на берег залива и по нему пробрались в наш тыл. Почему единственно правильное решение? Поползи они к своим окопам, их любой наблюдатель запросто срезал бы автоматной очередью: окликать неизвестного нет времени, если он возник внезапно и метрах в трех от тебя, в белом маскировочном халате, да еще вооруженный. А в наш тыл они прошли вот тут. И на карте точнехонько обозначил весь их путь по берегу и льду залива.

Уточняющих вопросов не было. Просто все батальонное начальство и особист склонились над картой лейтенанта и, как показалось Одуванчику, долго молча разглядывали ее. Наконец комбат сказал, по-прежнему глядя только на карту, разрисованную красным и синим карандашами:

— Что замолчал, Малых? Ведь знаю, что ты пришел не только затем, чтобы ткнуть нас носом в эту прореху в линии нашей обороны. Не тяни время, выкладывай все, с чем пришел.

— Если матросы, использовав ледяной покров, смогли проникнуть в наш тыл, то почему этого же не осилить фашистам? Они пока не догадались? Прямо скажем, слабое утешение… И последнее: этим путем и с одинаковым успехом можно проследовать и на запад.

Комбат взглянул на него, только на мгновение взглянул, и опять уткнулся глазами в карту. Глядя на нее, буркнул, что они могут идти отдыхать. И они ушли, так ничего и не узнав о конкретном решении командования батальона; им стало ясно одно: сообщили они об очень важном, о таком важном, что оно будет обязательно учтено.

Лейтенант Малых и матросы его взвода уже похрапывали, восстанавливая силы, а в это время посыльный батальона понес пакет в штаб бригады; там, ознакомившись с содержанием пакета и подумав, написали другую и тоже сугубо деловую бумагу, которую понес уже другой посыльный, понес к более высокому начальству. Каково было то самое высокое должностное лицо, до которого, как эстафета, дошли донесение и мысли лейтенанта Малых, неизвестно, но уже к вечеру того же дня из батальона во взвод пришел приказ, которым предписывалось всем частям, чей фланг соприкасается с Финским заливом, на ночь высылать на лед залива парные патрули, строго разграничив зоны их действия. До Морского канала приказали взводу контролировать залив, а людей не добавили. Столь быстрое рождение этого приказа и навело Максима на мысль, что далеко не он первый обнаружил прореху в обороне.

Приказ прокомментировал только Одуванчик:

— Не было печали, так черти накачали!

Лейтенант непривычно холодно глянул на него и тоном приказа сказал мичману Мехоношину:

— Ввиду крайней политической отсталости, матроса Семенушкина в группу наблюдения за заливом не назначать. Впредь до особого на то моего распоряжения.

Нет для настоящего фронтовика наказания страшнее и позорнее, чем отстранение от участия в боевых операциях, но лейтенант вынес свой приговор и отвернулся от мичмана, давая понять, что никаких возражений не примет.

Ознакомившись с приказом командования, для вида поворчали, конечно, и другие матросы. Дескать, мало нам было забот, так еще одну сами для себя схлопотали. Однако по всему чувствовалось, что они одобряют решение командования, да и собой довольны: не только оружием, но и мозгами своими помогают оборонять Ленинград.

И с наступлением сумерек на лед залива вышли два матроса. Им предстояло всю ночь вести наблюдение и, если враг будет обнаружен, огнем своих автоматов уничтожить его или сковать активными действиями, сковать боем до прибытия подкрепления.

Конечно, труднее стало, но службу несли честно, изо всех сил старались, чтобы не только фашистские орды, но и отдельные их лазутчики не проникли в Ленинград, дыхание которого ежеминутно чувствовалось буквально за спиной каждого его защитника.

А еще примерно через неделю вдруг позвонил командир соседней роты — однокашник Максима по выпуску из училища — и сказал, что к нему во взвод через пару минут выйдут поверяющие штаба армии — подполковник и старший лейтенант: дескать, дотошные, до всего докопаться норовят, так что учти…

За истекшие месяцы это были первые поверяющие (да еще из штаба армии!), поэтому немного волновались, но все приготовления к их приему свели к тому, что наскоро побрились и надраили пуговицы шинелей и бляхи поясных ремней: землянка и особенно окопы всегда содержались в образцовом порядке.

Поверяющих, как положено, Максим встретил на границе своего района обороны, представился и чуть отступил в сторонку, как бы разрешая им идти куда вздумается. Те в ответ козырнули и, хотя Максим даже малого намека себе не позволил, почти одновременно протянули ему, развернув, свои удостоверения личности. И та поспешность, с которой были предъявлены документы, не понравилась лейтенанту, заставила его еще раз и более пристально вглядеться в лица поверяющих. Например, он, лейтенант Малых, если нет в том необходимости, никогда и никому не предъявляет своих документов. Да, этих подполковника и старшего лейтенанта он видит впервые. Зато извещен об их прибытии телефонным звонком, наконец — они не одни пришли, а в сопровождении командира соседней роты. Так есть ли необходимость потрясать документами?

Объяснение такому поступку могло быть одно: поверяющие — формалисты до мозга костей. Или даже того глубже.

Зародилась первая маленькая неприязнь — заметил, что в отличие от всех командиров самых различных рангов, которых он знал или просто видел, лица у этих какие-то слишком ухоженные, без малейших намеков на постоянные недоедание и переутомление. Особенно же его насторожили шинели без единого самого малого следа окопной земли и новехонькие планшетки, из которых они достали карты здешней местности — без единой потертости на сгибах, без помарочки. И невольно подумалось: «Видать, заматеревшие штабники! И на передовую за все минувшие месяцы войны, похоже, впервые удосужились заглянуть». С пренебрежением, даже со злостью подумалось.