Варяго-русская и варяго-английская дружина в Константинополе XI и XII веков. - Василий Васильевский

Такой взгляд пользуется тем большим сочувствием многих северных ученых, что он служит особого рода местному патриотизму, основанному на взаимном соперничестве северных племен. Норвежцы и Датчане не хотят оставить за Исландцами всей литературной славы, которая им принадлежит, как авторам не только исландских, но также норвежских исторических саг и вообще северного дееписания. Так как устное предание по самой природе своей должно исходить от той географической местности, с которой связываются относящиеся сюда события, то ясно, что Исландцам относительно норвежской истории по вышеизложенной теории будет принадлежать только одна заслуга: они записали, придали письменную форму устному преданию, которое сложилось в самой Норвегии; об авторской, сочинительской деятельности в собственном смысле слова не должно быть и речи.

Но более беспристрастная и не замешанная в такого рода вопросах, в то же время более трезвая и строгая, новейшая критика совершенно отвергает все основные положения теории Мюллера, Мунха, Кейзера. Она допускает, что, действительно, целая масса устных преданий могла обращаться у Исландцев и Норвежцев, прежде чем кто-нибудь вздумал записывать эти предания; но эти предания — совершенно так же, как и в настоящее время — переходили из уст в уста чрез посредство отдельных лиц, и обусловленные этим, в форме постоянно изменяющейся, подвергались и в своем содержании /416/ в разные времена, в устах различных лиц, разнообразным изменениям. Конечно, в те времена, когда искусство письма было еще мало употребляемо, память была гораздо вернее и надежнее, чем в наши письмолюбивые времена; конечно, все то, что было производимо людьми особенно даровитыми и что переступало границу общедоступности, большею частью сейчас же исчезало из памяти, так как толпа не в состоянии была подхватить и нести далее то, что было ей не по плечу; a так как письмо еще не могло придти на помощь, то приобретенное указанным путем не сохранялось и для немногих, более даровитых; конечно, различие, всегда существующее между образованными и необразованными членами нации, в [248] древности было меньше — именно вследствие того, что оно образуется накоплением произведений умов выдающихся и постоянным пользованием ими со стороны одинаково одаренных натур. Но при всем этом речь может быть толькооразличии в степени, а не в роде. И самая счастливая память обладает только ограниченной степенью восприимчивости. Таким образом, живущее в каждом отдельном человеке предание различным образом ограничивалось, смотря по дарованию, склонности, жизненному положению отдельного лица, а с другой стороны — вновь образующиеся предания постоянно становились на место более древних, и эти последние не могли жить рядом с первыми. Вечный прилив и отлив старого и нового давал себя чувствовать; предание постоянно оставалось в состоянии текучести, и воспоминание хватало назад только до определенного ряда поколений, а далее позади их исчезало всякое твердое очертание и надежная опора; каждому индивидууму принадлежало личное участие как в передаче, так и в самой духовной производительности, подобно тому как и теперь, наоборот, каждый индивидуальный сочинитель есть все-таки сын своего времени и народа.

В поэтической форме предания его верность, правда, охраняется крепостью формы и гармоническим размером стиха; но сага именно не имела этой опоры, так как ее принадлежность — прозаическая форма. Наряду с этим простым (прозаическим) преданием появляется, конечно, и поэтическое (песни скальдов), которое может простираться в старину гораздо далее, но нет никакого основания предполагать, чтобы поэтическое предание началось ранее, чем первое, или с самого начала служило для него опорой.

Никто не отвергает, что исландско-норвежское дееписание, /417/ во главе которого по времени стоит Ape Фроди (1067–1148 гг.), как и всякое другое, первоначально зависело от устного древнего предания. Оно зависело от него потолику, поколику не пыталось иногда дополнять данный преданием материал собственными выдумками или заимствованиями из иностранных сочинений, каковы Вильгельм Жюмьежский, Адам Бременский и другие (см. Maurer). Ho только отсюда никак не [249] следует, что-то устное предание привязано было к какой-нибудь определенной форме. Напротив, каждому отдельному саго-писателю предоставлялась полная возможность и свобода собирать свой материал от отдельных знающих лиц и потом придавать ему такую форму, какая ему нравилась.

Так поступил Ape Фроди, автор первого по времени исторического сочинения ('Jslendingabók), написанного на древне-северном языке. Его небольшая, но тем более драгоценная книжка содержит в себе хорошо расположенный, но очень краткий и сухой хронологический обзор важнейших эпох Исландской истории. Она составлена на основании собственных воспоминаний Ape Фроди и на основании сведений, собранных им от самых различных по своему положению и званию лиц, которых он считал правдивыми и специально знающими факты в той или другой области. Ape постоянно приводит имена своих поручителей и даже имена тех, от кого его поручители слышали о том или другом событии или лице, и это делает он всегда по поводу какого-либо отдельного пункта или факта. Сочинение современника Ape, Сэмунда Фроди, написанное на латинском языке и содержавшее уже не Исландскую собственно историю, а хронику Норвежских королей, было таким же сухим и скудным хронологическим перечнем; как и книжка Ape. [53] Одинакового с последним метода держались те сочинители, которые во второй половине XII века писали историю своего собственного или близкого им времени: Ейрик Оддсон, автор потерянного сочинения (Hryggiarstykki, Хребтовая часть), монахи Одд и Гуннлауг, сочинившие оба по латинской легендеокороле Олафе Триггвасоне. Здесь те же самые ссылки на отдельных свидетелей для отдельных фактов, как это видно из сохранившейся [54] легенды монаха Одда, как это [250] засвидетельствовано относительно его и относительно Гуннлауга одним позднейшим сборником (Flateyjarbók), перечисляющим имена приведенных ими поручителей. Притом сочинение Гуннлауга, судя по следам, которые от него остались в позднейших /418/ сборниках, подобно сочинению Одда, имело более легендарный церковный характер, чем чисто исторический, имело в виду более духовное назидание читателя, чем сообщение точных исторических сведений. Саги об Олафе Святом, явившиеся также в XII веке, имели характер совершенно сходный с произведениями двух монахов, сейчас названных.

Первые исторические сочинения, которые может выставить северная литература, суть, очевидно, продукты чисто личного, совершенно индивидуального авторства. Историческая литература севера не имела своим исходным пунктом записывание саг, обращающихся в устном предании, и нет никаких признаков, чтоб история Норвежских королей получила полную закругленную форму первоначально в устном пересказывании и в этой форме была записана. Что касается огромной массы тех сочинений, которые обязаны своим происхождением XIII и XIV векам, то и о них нужно сказать то же самое. Те из них, которые излагают современную историю, ссылаются на непосредственное знание их сочинителей, или на документы, находившиеся в их руках, а также на свидетельства различных названных и не названных поручителей, и ничто не дает права предполагать, что сагосоставитель обязан был этим последним чем-нибудь большим, кроме отдельных сообщений об отдельных фактах, которые он потом соединил в одно целое с тем, что заимствовал из других источников, придав всему угодную ему форму.

Предположение, что ранее Исландцев Ape Фроди, Сэмунда и Одда существовали собственно норвежские писатели, ближе сочувствующие местной народной литературе и положившие начало записыванию готовых сложившихся и цельных саг, — ни на чем не основано. Первый несомненного норвежского происхождения исторический писатель есть монах Теодорик, который между 1176 и 1188 [55] годами написал на латинском языке свое [251] сочинение «de antiquitate regum Norwagiensium». Ho он прямо говорит, что до него никто не принимался еще за норвежскую историю, то есть, очевидно, никто из норвежских уроженцев, ибо на Исландцев сам же Теодорик несколько раз ссылается (См. Maurer, Ueber die Ausdrücke, стр. 690, примеч. 52). Никак не видно также, чтобы в его время в Норвегии существовали такие хранители народного предания, в устах которых вся прошедшая история имела бы вид полных, законченных и определенных рассказов; ибо что заставило бы в таком случае Теодорика обращаться к Исландцам, что /419/ помешало бы ему призвать к себе в келлию таких сказателей — вместо того, чтобы воздавать честь чужестранцам, пренебрегая земляками?

Существовал, конечно, у Норвежцев, и преимущественно Исландцев, обычай рассказывать «саги» о древних и новых, даже о живых героях — особенно при торжественных случаях и при народных собраниях. Но нет причины думать, чтоб это были сейчас же окаменелые по форме и содержанию или художественные рассказы. Один из спутников Гаральда Норвежского, Исландец Гальдор Сноррееон, рассказывал сагу об его путешествиях и походах в доме своего знакомого; другой Исландец Торстейн Фроди потом повествовалотом же пред самим королем Гаральдом (Scripta histor. Island. VI p. 331). Когда король спросил Торстейна, откуда он так хорошо все это знает, то раскатчик отвечал, что он несколько раз год за годом в народных собраниях слушал рассказы об этом именно вышеупомянутого Гальдора Снорресона. Нужно ли представлять, что повествование Торстейна сколько-нибудь похоже было на сагу, которую мы теперь имеем? Об этом и думать нельзя, помимо других оснований, уже потому, что Торстейн об одних странствованиях Гаральда рассказывал целые тринадцать вечеров, а то, что мы теперь об этом имеем, удобно может быть рассказано в один вечер.