История усталости от Средневековья до наших дней - Жорж Вигарелло

Жестокий навык, чтимые синьоры,

Преобразил кремнистый одр войны

В мою пуховую постель. Не скрою —

Я почерпаю радостную бодрость

В лишениях. И я вполне готов

Руководить войною против турок285, 286.

В XVII веке усталость становится все разнообразнее, и герцог Мэнский, узаконенный сын Людовика XIV, «сопровождая» армию из похода во Фландрию, связывает усталость с невозможностью поменять белье – «трудность», триумфальное «преодоление» которой молодой герцог описал в письме к вырастившей его мадам де Ментенон: «Мадам, я почувствовал тяготы войны, потому что уже три дня и две ночи не менял рубашку»287.

Возникает новая всеобщая военная неутомимость – не только способность сражаться с врагом, как было в Средние века, но и умение противостоять всевозможным трудностям жизни в полку или в военных лагерях, и более всего здесь интересна фигура офицера. Подробное описание Луи-Франсуа де Буффлера, оставленное Сен-Симоном, – красноречивое свидетельство того, что в XVII веке участие в войне переворачивает все представления об усталости воинов, как солдат, так и их начальников:

К нему был доступ в любое время дня и ночи, он заботился обо всех, думал о том, чтобы, насколько возможно, не утомлять окружающих и не подвергать их ненужной опасности. Он уставал за всех, был повсюду, сам за всем следил, отдавал распоряжения и постоянно рисковал собой. Во время наступления он спал не раздеваясь и оставался в окопе до сигнала о сдаче. Невозможно понять, как человек его возраста, которого изрядно потрепали войны, мог совершать подобную физическую и умственную работу, никогда не теряя хладнокровия и не выходя из себя. Ему ставили в упрек, что он слишком рисковал собой; он делал это, чтобы все видеть собственными глазами и постепенно добиваться своего; таким образом он подавал пример другим, а также убеждался в том, что все идет как следует288.

Усталость обрела новые формы, или же, в связи с появлением новых задач, которые предстояло выполнять, ей стали уделять больше внимания и лучше ее описывать.

Так, например, в некоторых случаях начинает приниматься в расчет особая «изнуренность». Появляется новый взгляд на усталость, испытываемую представителями некоторых редких профессий. Заболевший или раненый солдат «продолжает получать жалованье»289, а вышедшим в отставку военным или морякам по предписанию от 1670 года выплачивают по два экю в месяц290. Королевский Дом инвалидов, открытый 1 октября 1674 года, предназначается для «солдат, изнуренных и получивших увечья в боях за короля»291. Не секрет, однако, что это многоцелевое учреждение было создано и для того, чтобы обездоленные солдаты не скитались по площадям, мостам и улицам и никого не раздражали своим присутствием.

Город

Еще одним объектом, вызывающим озабоченность, становятся города, к которым также начинают относиться по-новому. С конца XVI века идет традиционная полемика о неспокойных городах и безмятежной жизни в сельской местности, в этой полемике появляются новые аспекты. Обнаруживается усталость. Появляются новые причины для волнений, новые очаги возбуждения и напряжения. Город внезапно разросся, его роль стала заметнее. Сместились полюса власти – торговой, гражданской, административной, к ней присоединилась «элита окружающих городов и весей», «помещичьи сборщики налогов и судьи»292. В городах ширились ряды лавочников, практикующих лекарей, парламентариев, стряпчих, конторских служащих. Сельскохозяйственный труд рационализируется, и мелкие земледельцы и скотоводы теряют работу; «улицы городов заполняются доселе невиданным количеством бродяг»293. Городские стены ограничивают пространство, «нарастает»294 скученность, собираются разномастные толпы, и «до сих пор островки „старого Парижа“ представляют собой впечатляющий пример тому»295. Существует множество свидетельств того, что Париж задыхается, он заполонен, «народу в нем, как пчел в улье»296.

Отовсюду звучат жалобы, усиливается ожесточение. Прежде всего проблему представляет собой постоянный шум, делающий невозможным нормальный сон людей. Вот как сатирически описывает это Буало в 1666 году:

Хоть и не создан я для участи такой,

Всё словно в сговоре, чтоб мой сгубить покой <…>

И в комнате своей тушу я свет поспешно.

Но вот закрыть глаза пытаюсь безуспешно297, 298.

Шум как фактор усталости, новая реальность городской жизни, вызывает критические замечания: «Извозчики так грубы, у них луженые глотки, их кнуты постоянно щелкают, и из‐за всего этого кажется, будто фурии решили превратить Париж в ад»299. В непрекращающемся шуме отдохнуть становится невозможно. Гравюра Никола Герара «Загроможденный Париж» (конец XVII века) сопровождается стихами, усиливающими ощущение тревоги, вызванной как опасностями городской жизни, так и смертельной усталостью:

В Париже об одном предупреждает гам:

Дорогу! Берегись! Проедут по ногам!300

Более замаскированы новые «жалобы»; им пока с трудом находят название, но связаны они с тяготами бумажной бюрократической работы – разнообразными постановлениями и обширной перепиской. Речь идет о малозаметной до поры до времени усталости стряпчих, администраторов, конторских служащих, торговцев, нотаблей: ежедневно нарастает ком проблем, и им приходится их решать. Появляется все больше признаков того, что зарождается мир адвокатов, чиновников, парламентариев – мир кабинетной работы; напряжение и усталость этого сословия долго не признавались, но внезапно они стали заметны, и, не подбирая формулировок, заговорили о них скорее в терминах физических, нежели моральных. Вот как Генрих IV обратился к главе своего правительства Сюлли в 1591 году: «Во всех новостях, приходящих из Манта, говорится, что вы смертельно устали и похудели от работы»301. То же самое находим у Сен-Симона, который несколько десятилетий спустя описывает несчастье Мишеля Шамийара, утомленного работой в министерствах. Наступивший гуморальный хаос взял верх над психологическими проблемами, в нем все кипело, он иссох:

У Шамийара, измученного работой одновременно в Военном министерстве и в Министерстве финансов, не хватало времени ни на еду, ни на сон. <…> Он возвел необходимость в ранг добродетели, но в конце концов не выдержал: его бросало в жар, он падал в обморок, мучился головной болью, у него нарушилось пищеварение, он похудел на глазах. Тем не менее работу нельзя было останавливать, а без него все застопорилось бы302.

Впрочем, Езекиель Спангейм описывает «усталость, вызванную занимаемым высоким положением» и внезапное головокружение Людовика XIV в момент, когда он становится королем, в терминах тела: «Полная величия внешность и телосложение, способное выдержать тяготы и груз столь высокого положения»303. Точно так же за несколько