Полукрылые. Черные песни забвения - Урбанская Дарья

– Да что ты говоришь? – оживилась она. – Аномалия? А мама твоя в курсе?

– И мама, и папа, и школьный врач. У меня и справка есть, хотите, покажу?

Справки у Черниченко, конечно, не было, но она никогда и не требовалась. После упоминания про официальный документ любопытствующие обычно переставали любопытничать. Так получилось и в этот раз. Соседка буркнула что-то себе под нос и отвернулась к окну, всем видом демонстрируя, как ей не повезло с попутчиками.

На самом деле, Ник мог бы и не отвечать, а пропеть пару нот, и назойливая женщина сразу же задремала бы. Или задумалась, глядя в окно. Или внезапно снова проголодалась бы и поспешила к проводнику за очередным стаканом чая. Конечно, воздействие бореада, да еще и птенца, могло сработать только по мелочи. Зато алконосты, тем более взрослые и опытные, и не такое могли внушить. Причем кому угодно, хоть человеку, хоть Полукрылому.

Но это все равно не имело никакого значения, потому что всем птенцам запрещалось выпевать в присутствии людей. Конечно, иногда подростки все-таки нарушали это правило, но не стоило и пытаться делать это сейчас, под бдительным надзором двух взрослых.

В памяти Артема всплыл давнишний разговор с мамой.

– Ну и к-какой смысл иметь суперсилу, – ворчал он недовольно, узнав про этот запрет года полтора назад, – если в-все равно н-нельзя н-ничего делать?

– Вот потому и нельзя, что очень хочется, – улыбалась в ответ Милена Игоревна. – Способности новые, заманчивые. Дух захватывает от открывающихся перспектив, а ответственности никакой.

– И что теперь, это н-навсегда?

– Нет, это правило только к птенцам относится. А вот когда сможешь спеть свою Лучезарную Песнь, то будешь считаться взрослым по нашим меркам.

– Что еще за П-песнь такая, еще и Л-лучезарная? – прищурился Артем. – Звучит, как н-название фэнтези про эльфов.

Мама засмеялась.

– Это высшее умение Полукрылого, Тем. Можно сказать, концентрация всех его сил. Вот, например, я, как каладрий, могу своей Лучезарной Песнью вылечить практически что угодно. Ну точнее, могла бы. Если бы сил хватило. Вам в лицее подробнее объяснят.

– Н-ну ладно. А если… – Артем задумался. – …если я все-таки н-не послушаюсь и н-нарушу это важное п-правило? Что м-мне тогда сделают? Ну, если узнают, конечно. Отправят в Азкабан?

– Нет, сын, специальной тюрьмы для Крылатых не существует. Если ты будешь постоянно нарушать это правило, то я вынуждена буду отвезти тебя к одному из алконостов городского слета, и он пропоет тебе запрет. Так же, как в тот раз… но теперь пожизненно.

Когда у Артема проявились способности, мама на следующий же вечер, несмотря на противную погоду, повезла его на другой конец города к Алевтине Степановне. Сухонькая старушка пригласила их к столу и, дрожащей рукой разливая заварку по изящным старомодным чашкам, стала напевать странную мелодию без слов. Она казалась очень знакомой, но позже мальчик не смог вспомнить ни звука. Было уже поздно, Артем устал, а от горячего чая и вовсе разомлел и, кажется, даже ненадолго задремал, привалившись к маминому боку.

Потом, когда Титов побольше узнал про Полукрылых, мама объяснила ему, что всех вылупившихся птенцов как можно скорее показывают опытному алконосту. Он поет им запрет, после которого невозможно никому из людей рассказать о существовании Крылатых, ни устно, ни письменно. Артем, конечно, сначала не поверил, что такое возможно. Да ну, бред какой-то. Как это вообще работает? Гипноз, что ли? Он пытался потом много раз, пробовал и одними словами, и другими, но так и не смог даже произнести «Полукрылый» в присутствии кого-то неосведомленного. Зато в лицее, с другими Крылатыми, с этим никаких проблем не возникало. Совершенно непонятно, каким образом работал этот запрет. Как, например, он определял, Полукрылый перед тобой или нет?

Одним словом, никто из птенцов не собирался нарушать правила прямо под носом у учителей. Поэтому Черниченко и приходилось изобретать разные ответы на вопросы про цвет его волос.

Время перевалило за полдень, когда Артем решил немного пройтись по вагону, чтобы размяться. После завтрака он практически сразу залез обратно на свою полку и все это время то читал, то дремал. От постоянного напряжения глаз начала побаливать голова, но спрашивать, нет ли у мамы или у кого-то из одноклассников таблетки, ему не хотелось. Тем более, что они и сами его игнорировали – как обычно.

Спустившись на пол, Артем выбрал направление против движения поезда и двинулся к концу вагона. В тамбуре оказалось свежо, оба окна, находившиеся друг напротив друга, были чуть приоткрыты. Он постоял немного, прислонившись лбом к холодному стеклу. Бесконечные деревья, деревья, забор, деревья, линия электропередач, снова деревья… Артем перебрался в соседний вагон и со скучающим видом прошел его насквозь, а потом вернулся обратно. Исключительно, чтобы убить время. Но когда он снова оказался в тамбуре, там уже было занято. На том же самом месте, где он стоял несколько минут назад, лбом к стеклу прижималась Вихрева. Неизменная черная кожанка осталась на ее спальном месте, и было немного непривычно видеть ее в спортивном черном топе, обтягивающем плечи и грудь и обнажающем полоску загорелой кожи на животе. Артем поспешно отвел глаза.

– П-привет! – неловко произнес он, вспоминая, что с того момента, как их класс вчера погрузился в поезд, они с Эллой не обменялись, кажется, ни единым словом.

Одноклассница покосилась на него и молча кивнула. Затем отвернулась обратно к окну и поинтересовалась:

– Что читаешь?

Титов и забыл, что зачем-то захватил с собой книгу. На самом деле это было довольно глупо, все равно нигде, кроме своего собственного места, в поезде не присесть, а стоя долго перелистывать страницы неудобно.

– «З-занимательную физику» П-перельмана. Т-там про всякие опыты п-прикольные, п-парадоксы научные и все такое.

– М-м-м, – протянула Вихрева, и по ее тону стало понятно, что она-то книжки про физические опыты никогда в жизни добровольно читать не станет.

Артему внезапно стало обидно за любимый предмет, и он сбивчиво заговорил:

– Я н-недавно возвращался в лицей и недалеко от пешеходного п-перехода, на пересечении улицы Б-бахтурова и п-проспекта Канатчиков, увидел бабушку. Она с-стояла рядом с шатким раскладным столом и п-продавала какие-то книги. П-подошел п-поближе, а там старые учебники – по м-математике, геометрии и ф-физике. Спросил ее, откуда столько…

Эл снова покосилась на него, на этот раз с удивлением.

– А она чего?

– С-сказала, что всю жизнь работала п-преподавателем высшей м-математики – по первому диплому, а по второму – специалист п-по ядерной ф-физике. А тут уволили, но выживать-то н-нужно, вот и распродает имущество. Н-ну я и купил П-перельмана. Денег у м-меня не было с собой т-толком, н-но она за сотню отдала.

– Ясно. Толку-то ей от твоей сотки, – фыркнула Вихрева. – Тоже мне помощничек. Но вообще да, грустная история. Так вот пашешь, стараешься, а кому это в конце нужно? Никому! С моей мамой точно так же все вышло.

Она резко замолчала, заморгав, и снова отвернулась к окну. Артем тоже молчал, неловко переминаясь с ноги на ногу. А про себя удивлялся тому выводу, который Вихрева сделала из его рассказа. Он вообще-то имел в виду совершенно другое. Что физика – она на все времена. Некоторые вон всю жизнь ей посвящают! И пятьдесят лет назад интересна была, а сейчас вообще столько новых исследований и открытий! Но, как видно, верно говорят, у кого что болит, тот о том и говорит…

А Элла тем временем совладала с непрошеными слезами и продолжила глухим голосом:

– Маму увезли на скорой в больницу, а меньше, чем через месяц, отчиму позвонили и сообщили, что нам нужно ее забрать. Порекомендовали даже список частных клиник, куда можно обратиться. А то у них мест для больных не хватает, а у нее, видите ли, «состояние стабильное». Махнули на нее рукой, понимаешь? Мы всех знакомых обзвонили, коллег с ее работы. Пытались найти врачей, которые готовы взяться за подобный случай. Все нам очень сочувствовали, но разводили руками. Если врачи говорят, что надежды нет, то чего душу рвать… Только потом я догадалась отцу сообщить.