Дары Зингарцев - Торн Стюарт

Милостью милосердного Митры мы наконец завершили то, ради чего отправились в столь далекий путь.

Сегодня утром наше высокое посольство было милостиво принято Императором Тысячи Городов, как именуют здешнего владыку. Еще его именуют Божественным, Дваждырожденным — ибо, как я узнал, со вступлением на престол Император теряет имя и как бы рождается заново. Прежнее его имя запрещено вспоминать, новое — если только оно существует — не знает никто. Таким образом, ни один маг не может причинить вреда Повелителю Звезд, ибо, не зная имени, не можешь навести ни порчу, ни сглаз.

Ты видишь, брат, я стал весьма просвещен в местных обычаях. Это — всецело заслуга нашего Моу Па, существа невероятно смешного и терпеливого. Его приставили к нам потому, что он, кажется, единственный во всей столице, кто говорит по-аквилонски. Впрочем, нет, есть еще один человек, — Верховный Саккей, как здесь называют главного советника короля. Его имя Ян Шанъ, он был весьма любезен с нами при встрече, и что интересно, манеры его скорее напоминают зингарские. В нем нет и тени этой постоянной угодливости, которая начинает так раздражать в остальных узкоглазых. Но саккей — чрезвычайно занятой человек, как нам объяснили. Так что у него, конечно, нет времени сопровождать нас повсюду, уродуя аквилонский язык, как это делает наш добрейший Моу Па.

Всемилостивый Митра, если бы ты слышал, как он говорит! — Моу Па, кому посвящен вон тот высокий храм? — Мала-мала Бо Си Растакому-то (язык можно сломать, пытаясь выговорить имена их богов), осинь грозни бога ести. Она насылает мора, чума и болесня на бедны кхитайцы. — Мы не поняли, Моу Па, это бог или богиня? — Эта бога ести. Осинь грозни бога. Она носить ожерелю ис че-лепов миотвых. От нее тьи тысси лет насат принсесса Такая-то понес сына, и та сына стала перва Ипрератора Кхитая ести.

Ты не выдержал бы с ним и дня, я выдерживаю все это уже не менее пяти дней — с последнего моего письма тебе из города на реке, не помню, как они его мне называли.

Но бедный малый старается, как может, у него вечно мученически-напряженное выражение лица. Наш язык дается ему с трудом, я же так и не могу понять по-кхитайски ни слова, даже само название страны они произносят как-то иначе.

Но оставим пока в стороне восторги путешественника. Голуби дохнут один за другим, у меня осталось их всего трое, и одного я сейчас пошлю к тебе. Вернемся к моему визиту во дворец. Кратиос, если тебе кто-нибудь еще начнет рассказывать про чудеса и богатства Кхитая, отошли его прочь. Ни один язык не в силах описать великолепия и пышности императорского дворца. По секрету скажу тебе, что наш дворец в Кордаве рядом с ним — просто лачуга. Хорошо, что немногие хайборийцы бывали в Кхитае — короли разорили бы свои народы, пытаясь выстроить себе с их слов что-либо подобное.

Прежде всего: дворец этот огромен. Его называют Дворцом Ста Десяти Красных Крыш — брат мой, это не преувеличение. Он находится не совсем в городе, а как бы в своем государстве — на островах посреди реки, на которой стоит столица. Это действительно больше сотни домов, один другого краше. Здесь живет сам император, его семья, его слуги и некоторые сановники. Во дворце же находится и множество государственных служб, как-то: суды, торговая палата и прочее. От дома к дому через острова тянутся бесконечные мостики и галереи, выкрашенные в яркие цвета, а иногда сделанные из ценных пород дерева. Арки ворот этих мостиков высечены из глыб нефрита, бирюзы и яшмы, и всюду — драконы. Этот город недаром называют Городом Тысячи Драконов. Как друиды пиктов верят, что каждое дерево имеет душу, так здесь жрецы Падды каждой живой твари дарят дракона-покровителя. Есть драконы огня, земли, воздуха и воды, каждая из этих разновидностей делится еще на сотни. Во всяком случае, я уже сталкивался с Драконами Травы и Драконами Облаков.

Драконом, кстати, называют здесь и моего нового знакомца, Конана. Он прибыл в столицу чуть раньше меня, и теперь только и слышно, что о Сияющем Полуночном Драконе, чья шайка уже совершила несколько ограблений, немыслимых по дерзости и изобретательности. Представь себе только, что он сделал, чтобы обокрасть дом Верховного Жреца: как ни мало у меня осталось голубей, я все же расскажу тебе об этом. Дело в том, что они тут все весной просто сходят с ума — что ни день, то у них по весне какой-нибудь праздник. Праздник Первой Травы, праздник Урожайной Луны, праздник Солнцестояния. Есть среди этого и праздник, посвященный прилету птиц. Первые соловьи появляются в Кхитае рано, гораздо раньше, чем у нас. Сейчас здесь цветут миндаль и вишня, город удивительно наряден в этом уборе. Я и представить себе раньше не мог, что можно объединить город и плодовый сад, ведь у нас города — один лишь камень, а здесь все просто утопает в зелени. И вот где-то на ближайшие десять дней приходится праздник Птичьего Прилета — если я правильно понял Моу Па. Так вот Конан со своей шайкой выбрался за город, наловил три десятка соловьев и выпустил в саду Верховного Жреца.

И вся прислуга, все домочадцы, весь дом от мала до велика вылез в сад и ночь напролет восхищенно внимал их свисту и чириканью. А знаменитый Амра тем временем преспокойно вынес из дома все, что смог унести.

Я чуть не умер от хохота, когда наш смешной Моу Па, скорчив постную мину, рассказывал мне об этом. Надо же было додуматься до такого, да еще иметь терпение изловить столько птиц! Право же, я начинаю восхищаться этим человеком. Но еще удивительнее показалось мне то, что Верховный Жрец, узнав об ограблении, будто бы пожал плечами и сказал: «Что с того, зато какая это была ночь!» По-моему, это уже легенда, но если это — правда, тогда он либо величайший мудрец, либо величайший болван. Я, кстати, постоянно сталкиваюсь здесь с тем, что не знаю, как воспринимать слова и поступки этих людей — как слова и поступки небожителей, уже почти не принадлежащих нашему суетному миру, или как детский лепет. Право же, любой бы на моем месте растерялся…»

Римьерос отложил перо и принялся перечитывать написанное. Затем скомкал лист и бросил в угол. Отправлять брату подобное письмо означало вызвать его в лучшем случае недоумение, а в худшем — настоящий гнев. Вовсе не за цветущими вишнями и городскими сплетнями посылал он в Кхитай младшего брата. Он ждал рассказа о том, как встретили дар, как восприняли появление зингарского посольства.

Но при всем желании не смог бы Римьерос рассказать ему об этом. Странное чувство раздвоенности, поселившееся в нем с той ночи, когда он смотрел в хрустальный шар и видел в нем опрокинутые в бездонность неба звезды, не оставляло его теперь ни на миг.