Разорванный круг - Владимир Попов

Молча дошли до Соборной площади. Белая громада собора высоко вздымалась над двухэтажным городком, огромная тень от него падала на брусчатую мостовую. Купола теперь были покрыты оцинкованным железом - золоченые сняли гитлеровцы. Слева полукружье зданий разрезал Ермаковский бульвар, у самого начала его на гранитном утесе застыл Ермак, протягивающий России корону татарского ханства.

Когда-то ни площади, ни проспекта, ни Ермака для них не существовало. Им принадлежали только часы, нелюбимые, надоевшие грозные часы - они неумолимо отбивали время, - да ступеньки у бокового входа слева, где просиживали в ожидании десяти роковых ударов.

Посидели на этих ступеньках, теплых, уже нагретых солнцем, вспомнили, как строили здесь планы на жизнь, которым не суждено было осуществиться, и пошли назад по Платовскому проспекту.

У винного магазинчика остановились.

- Помнишь? - спросил Брянцев.

- Это был мой первый стакан вина, - тихо отозвалась Елена.

Зашли в магазин, взяли по стакану сухого, чокнулись.

- Тебе, наверное, мало одного. Что значит стакан сухого для такого исполина?

- А сегодня - тем более, - улыбнулся он.

У кинотеатра Лена чуть задержалась.

- Вот тут ты меня подкупил своей непосредственностью.

- Не помню.

- Ну как же! Бродили мы зимой часа три, я замерзла и предложила пойти в кино. Ты помялся, но согласился. Подошли к кассе, и ты таким простым жестом достал из моей сумочки деньги, что веришь - сразу роднее стал. Ведь у меня кавалеры были другие, маминого толка...

Когда дошли до угла Московской, Лена вдруг схватила его за руку и потащила в автобус, который уже отходил.

- Куда? - спросил Брянцев.

- А тебе не все равно? Ты в моем полном распоряжении.

- Слушай, Ленок, откуда ты такая? - вырвалось у Брянцева. - Сестры у тебя другие, насколько я помню, мама тоже.

- Не знаю. У нас в семье все слишком размеренные. А мне, может быть, из чувства протеста, хотелось осетром на берег выброситься, как говорят у нас на Дону.

- Твоей маме я противопоказан. Не та порода...

Лена помедлила с ответом.

- У мамы действительно была своя теория породы людей. Это ей нужно было, по-видимому, больше всего для того, чтобы отстранить меня от тебя, отпугнуть. Как она меня лечила от... от чувств к тебе? - И, подражая голосу матери, воспроизводя даже ритм ее речи, Лена заговорила быстро-быстро: "Понимаешь, девочка, люди - как и собаки. У них качества вырабатываются из поколения в поколение. Сторожевые - злы, ищейки имеют хорошее обоняние, пудели умны, потому что все время рядом с человеком. Но на это ушли столетия. Из дворняжки ты не сделаешь ничего путного за одну ее жизнь. Так вот и интеллигенция. Она формировалась столетиями. Душа у нее развивалась тонкая, всеобъемлющая, с особой остротой восприятия мира. Я верю, что из Лешки можно сделать профессора. Но душа у него останется заскорузлой. И ты от этого своего... избранника ничего хорошего не жди, даже если он в люди выбьется. Не сживетесь вы с ним. По-ро-да разная".

- Законченная теория, ничего не скажешь, - усмехнулся Брянцев. - Ну, а теперь?

- Годы преображают людей.

Автобус мягко прыгал по булыжной мостовой окраинной улицы, потом затрясся по проселочной, направляясь к роще. Слева раскинулось старое кладбище, последнее пристанище казачьей аристократии. Брянцев смотрел в окно и не узнавал эти места. Рощи как не бывало - ее вырубили немцы на топливо, на ее месте молодая низкая поросль. И высокой кирпичной кладбищенской ограды с отверстиями в виде крестов тоже нет.

- Вот здесь маму от этой самой теории вылечили, - продолжала Елена. Гитлеровцы. Погнали белую кость на черные работы. Ограду разламывала, решетки на металлолом снимала. Тогда она Советскую власть со слезой вспомнила и многое пересмотрела.

Автобус резко затормозил, словно шофер неожиданно заметил препятствие. Конечная остановка.

Лена огляделась, выбирая, куда им направиться - в рощу или на кладбище, и решительно повернула в сторону кладбища.

Та же церковь, те же тихие, безликие богомольные старухи торчат на паперти. Но кладбища не узнать. Нет железных оград, железных крестов, неудержимо разрослась сирень, делая дорожки почти непроходимыми.

Лена шла, раздвигая ветви, шла быстро, словно точно знала, куда идет, пока наконец кусты не расступились, открыв поляну. Здесь стоял большой просмоленный крест.

Брянцев сразу узнал его. Обогнули могилку и на обратной стороне креста увидели большой ржавый гвоздь.

- Посидим здесь, - предложила Лена. Она опустилась на траву, обхватила руками колени. Брянцев сел рядом.

Это он забил гвоздь. Ночью, на спор. Чтобы доказать ребятам и, конечно, в первую очередь Лене, свою храбрость.

Смешная тогда получилась история. Ребята во что бы то ни стало решили выиграть пари и спрятались неподалеку от креста, чтобы испугать Лешку и помешать выполнить намерение. Но он перехитрил их - появился закутанный в белое. Увидев существо в саване, неслышно вынырнувшее из кустов, мальчишки, истошно вопя, дали стрекача и пулей пролетели мимо свидетелей, ожидавших у ограды финала этой проделки.

Брянцев взглянул на задумавшуюся Лену.

- Далеко ушла?

- Нет, я рядом. В тот вечер, Лека, ты восхитил меня своей смелостью и находчивостью, и тогда я оставила здесь свое сердце. - И смутилась. - Прости за выспренность.

- Мне и сейчас хочется тебя восхищать. Чем бы я мог? Подскажи.

Лена сбросила паучка, который запутался у него в волосах.

- В жизни ничто не пропадет, - сказал Брянцев. - Даже озорные проделки юности. Они дают закалку. Ты думаешь, мне на заводе смелость не помогает? Еще как!

- В рощу пойдем? - спросила Лена, поднимаясь.

- Нет, оставим на завтра.

Ее лицо вдруг просияло. Будто маленькой девочке подарили куклу.

- Ты надолго сюда?

- На неделю.

- И я на неделю.

Неделя прошла невероятно быстро. Они сидели на скамье неподалеку от заветного тополя, он целовал ее влажные от слез глаза.

- Зачем ты приехал?

Это был не вопрос - укор.

Он погладил ее по голове, заглянул в глаза.

- Любимая...

Она отстранила его.

- Любимая, - повторил Брянцев твердо, не в припадке нежности, а так, будто давно собирался произнести это слово и наконец решился, обдумав все и взвесив.

Скажи он это слово не в последний день, не в последний час, Лена не поверила бы. Но сейчас оно никаких притязаний в себе не таило.

- Повтори, - попросила она.

Он повторил еще несколько раз. Она вслушивалась в его голос, словно проверяла на слух искренность интонации. И вдруг повернула к нему счастливое лицо, обвила руками шею и так же твердо и четко произнесла:

- Любимый...

Они простились, испытывая нестерпимую муку людей, нашедших друг друга и теряющих вновь.

- Посмотри последний раз на наш тополь, - сказала Лена. - Можно подумать, что он почти безжизнен. Но корни держат его очень крепко, и ему нужно немного влаги, чтобы он опять пошел в рост.

А утром, когда Лена пришла к нему в гостиницу, чтобы проводить на вокзал, он сказал, что никуда отсюда до конца отпуска не уедет...

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Быстро мчит по накатанному до блеска, словно отполированному асфальту новенький ГАЗ-51 с трафаретом: "Испытания". Надпись эта спасает Апушкина от бесконечных проверок досужих инспекторов ГАИ, штатных и общественных. Знают они, что в кузове лежит запломбированный груз, что в кабине сидят предусмотренные в путевом листе люди. Поэтому Апушкин, завидев инспектора, остановившего для проверки несколько машин, лихо берет влево и жмет, не снижая скорости. Только поприветствует дружеским жестом руки, как старого знакомого. И лишь самый докучливый, а порой самый неопытный инспектор остановит машину, якобы для того, чтобы попросить спички, а на самом деле убедиться: да, сидящий за рулем человек абсолютно трезв.

Больше всего в жизни не любил Апушкин одиночества. Но, как назло, ему часто приходилось ездить одному. Вот он и нашел выход из положения остановится, когда попросят подвезти, и сажает в кабину. Но сначала осведомится:

- Есть у тебя что-нибудь интересное рассказать о себе, о жизни? Если есть - повезу, если нет - жди другую. И не обманывай, смотри. Будешь молчать - среди дороги высажу. Если бодягу какую-нибудь разведешь - тоже высажу.

Не всякий умеет включать свое красноречие сразу, как от стартера: нажал кнопку - и заработал мотор. Иной долго молчит, раскачивается, а иной с ходу начинает, но идет на первой скорости, время выгадывает, какую-нибудь чушь несет. Тогда Апушкин переключает пассажира на повышенные обороты то ли вопросом, то ли подковыркой. Он не научился за долгие годы работы определять по виду самых разговорчивых, но приобрел опыт расшевеливать самых молчаливых.

С Кристичем с первого дня у него полный контакт. Словоохотливый парень, ничего не скажешь, сам на разговор идет. Вот только одна беда: не любит Апушкин инспекторов и контролеров, а получилось так, что посадил к себе в машину контролера. Не дает ему Кристич развернуться, прижимает на каждом шагу. Чуть завысил скорость - пошел нудный разговор о том, что с повышением скорости резина изнашивается непропорционально скорости, а в четыре раза быстрее; тормознул со скрипом - и у Кристича на лице появляется страдальческое выражение. Значит, опять жди лекцию. А для чего все эти предосторожности, когда резина-то дерьмовая. Он сам видел образцы, результат наперед известен.