Тот, кто ловит мотыльков - Михалкова Елена Ивановна

Под лезвиями ножниц лопухи и крапива превращались в ярко-зеленое пахучее месиво. Мягкие побеги мокреца Маша порвала руками, прикинула, не сварить ли себе травяной суп вместо того, чтобы обеспечивать глупых кур витаминной подкормкой, но решила, что старые травы на исходе лета не годятся для ее затеи.

– Праздник у вас, сударыни, – сообщила она, зайдя в курятник.

Пока курицы бойко растаскивали траву, она подошла к единственной тихоне. Птица сидела на насесте, нахохлившись. Когда Маша погладила ее по гладкой рыжей спине, курица презрительно сощурилась.

– Больной, примите лекарство, – сказала Маша, доставая из кармана заранее припасенный шприц.

К ее удивлению, процедура прошла как по маслу. Курица покорно проглотила содержимое шприца.

– Вот и умница, – одобрительно сказала Маша, и тут снизу её больно клюнули в ногу.

5

Они не были подругами с Таней Муравьевой, но, когда Маше пришлось объяснять мужу, зачем она едет в богом и людьми позабытую деревушку под Смоленском, она использовала именно это слово. «Подруга».

В качестве ярлыка он годился. А главное, упрощал ситуацию до прозрачной: подруга попросила помочь в трудной ситуации, нельзя ее не выручить.

Когда пристально вглядываешься в нечто, помеченное ярлыком, предмет твоего интереса всегда оказывается несколько сложнее.

Маша с Таней не только не дружили, но и не разговаривали последние два года. Конец их общению положила сама Маша – и за это решение теперь расплачивалась, нянчась с малознакомыми курицами.

Давным-давно они учились в одном институте, затем волею обстоятельств встретились снова и сошлись на почве любви к книгам. Вернее, у Татьяны это была большая и всеобъемлющая страсть к литературе – писателям, их биографиям, сложным связям между произведениями, отсылкам и постмодернистским играм. Муравьева цитировала авторов, фамилии которых звучали для Маши как названия мексиканских соусов. Она могла объяснить смысл всех аллюзий в романе Умберто Эко. При этом собственно книг она, по-видимому, не любила. Во всяком случае, Маша никогда не слышала, чтобы она похвалила какую-нибудь из них. Однажды Маша не удержалась и спросила, понравился ли Татьяне «Щегол» Донны Тарт. «Я не рассуждаю в таких категориях» – был дан несколько высокомерный ответ.

Однако говорила Муравьева интересно. И потом, она была единственным знакомым Маше человеком, который действительно прочитал произведения всех нобелевских лауреатов по литературе.

Когда одна женщина готова слушать, а вторая – рассказывать, это может заложить исключительно прочный фундамент отношений. Приятельство переросло бы в дружбу. Однако Татьяна допустила ошибку: она решила, что если Маша слушает ее рассуждения о Ферлингетти и Керуаке, она будет слушать обо всем.

Из близких у Татьяны были дочь и муж. Дочь была вялая, ленивая девица, не желавшая ничего, кроме пончиков. Это пристрастие обеспечило бы ей искреннюю Машину симпатию (люди, любящие пончики, вызывали теплый отклик понимания в ее душе), но и для добычи пончиков девушка не предпринимала никаких усилий. Она жила с родителями, презирала домашний труд и, как выяснилось, любой труд вообще. «Или ты учишься, или ты работаешь», – предупредила Татьяна. Дочь со скрипом поступила в институт, но полагала, что с ней обошлись несправедливо.

Муж звался «наше ничтожество». Маша предпочла бы не знать о нем ничего, но Татьяна не оставила ей такой возможности. В какой момент разговоры о литературе были вытеснены жалобами на семейную жизнь? Маша не помнила. Но однажды она поймала себя на том, что потратила два часа, слушая рассуждения своей приятельницы о ее страданиях.

Как все сложноустроенные люди, Татьяна страдала тоже сложно. Иной раз трудно было определить, что именно в этот раз дало повод к терзаниям. Маша подозревала, что и «наше ничтожество» находится в недоумении.

Увлекательную, ни к чему не обязывающую болтовню сменили тягучие жалобы. Тоска, тоска… Маша попыталась вернуть былую легкость. Сперва намеками, а затем прямо она дала понять, что содержание их нынешних бесед ей не в радость. Татьяна соглашалась, каялась, заверяла, что Маша – ее единственная родственная душа. И ничего не менялось.

Если заткнуть фонтан жалоб и излияний, непременно прослывешь человеком бесчувственным и жестоким. Маша начала задаваться вопросом, кто более бесчувственен: тот, кто не замолкает, несмотря на просьбы, или тот, кто слишком слаб, чтобы выдержать чужие горести в таком объеме.

– Ты моя жилетка, в которую я всегда могу поплакать! – доверчиво говорила Татьяна.

Маша уже давно ощущала себя не жилеткой, а эмалированным тазиком, в который собеседницу тошнило непереваренными эмоциями.

Чтобы отвлечься и развлечься, она придумывала названия для стратегии, выбранной Татьяной. Нытинг? Плаксинг? Прессинг плаксингом?

Она мучилась, пытаясь найти наилучший для всех выход, пока в один прекрасный день не сказала себе: «Из этой ситуации нельзя выбраться без потерь».

Эти слова привели ее в чувство. Как и понимание, что с этого момента определять, где именно находится выход и кто понесет потери, будет она и никто другой.

От трех встреч Маша уклонилась под надуманным предлогом, на четвертый раз Татьяна приехала к ней сама и потребовала объяснений. Состоялся некрасивый разговор на лестничной клетке. «Ты меня бросила в сложной ситуации! – кричала Татьяна. – Ты мне не подруга! Я нужна тебе только для интеллектуальных бесед о каком-нибудь паршивом Бегбедере!»

«Нет, – с сожалением согласилась Маша, – я тебе не подруга. Но ведь и ты мне не подруга тоже».

«Я бы все для тебя сделала!»

«Как зовут моего мужа?» – кротко спросила Маша.

Татьяна открыла рот. Потом закрыла. Потом спросила, что Маша хочет сказать этим вопросом.

«Этим вопросом я хочу спросить у тебя, как зовут моего мужа, – раздельно повторила Маша. – Мы общаемся с тобой несколько лет. Все эти годы я замужем за одним и тем же человеком. Как его имя?»

Татьяна развернулась и ушла.

Маша вздохнула и попыталась выкинуть случившееся из головы. Слабая, но отчетливая вина покусывала ее: она ведь знала, что Татьяна не сможет ответить на ее вопрос, и все равно приперла беднягу к стенке. Если на то пошло, ей и самой не было известно имя Татьяниного супруга.

Некрасиво.

Это «некрасиво» преследовало ее каждый раз, когда она вспоминала о бывшей приятельнице.

От общих знакомых до нее доходили известия о Муравьевой. Вскоре после их последнего, такого неудачного разговора муж Татьяны переехал в Таиланд и теперь жил там. Татьяна осталась вдвоем с дочерью. А год спустя ей в наследство от умершей родственницы перешли земля и дом в Смоленской области.

Удивительно было не это. А то, что Татьяна разом бросила городскую жизнь, оставила дочь хозяйничать в квартире и обосновалась в своем новом имении.

Десятого августа Машу разбудил телефонный звонок.

– Маш, это Таня. Таня Муравьева.

– Привет, – сонно сказала Маша.

– Прости меня, пожалуйста, я была дура. Душная занудная дура.

Маша немедленно проснулась.

– Что случилось?

– Мне очень нужна твоя помощь, – сказала Таня. – Мне куриц оставить не с кем.

– Я не понимаю, – говорил Сергей, перекладывая документы на машину в сумку жены, – там что, нет соседей? Что значит «Куриц оставить не с кем»? Она их грудью кормит, что ли?

– Она их очень любит. За ними нужно постоянно присматривать.

– Ты – последняя женщина, которую я попросил бы о присмотре за курятником! Я еще могу понять, отчего она попросила. Но ты-то почему согласилась?

«Потому что я поступила с ней нехорошо. Изобразила все так, будто Татьяна использовала меня как дупло для своих жалоб, при этом ни секунды не интересуясь моей жизнью.

Но она и не должна была. У нас был негласный договор – она ни о чем меня не спрашивает, все наши беседы – на сугубо отвлеченные темы. Да, она нарушила правила, ныла и жаловалась. Однако я выставила ее виноватой совсем в другом, и это было нечестно.