Цитата из Гумбольдта - Алан Кубатиев

— Ты, Фыра! — сказала она дурацким голосом. Прямо как пьяный клоун. — Так ты меня вот че туда водил!.. Ты!..

И хозяин и гость оба на нее вытаращились. За четыре года, что Фыра здесь возникал, говорила она одно, много три слова. И с трудом. Но чтоб сразу столько!..

— Меня продать хотел, тварина?.. Этим, которые… Продать? Теперь и она плакала. Только слезы мутные были и злые.

— Два года пахала! — голосила Кутька, размахивая грязными руками. — За тебя тогда Курбана чуть вилкой не запорола!.. А ты! Тварина!.. Ты! Ты мне зонтика старого пожалел! И продать меня!.. Ыыыыы! Лучше бы в проститутки пошла! Ы-ыыхххх!..

Она схватила с ящика бутылку и что есть мочи долбанула Фыру в лоб. Фыра грохнулся на пол, не успев даже вскрикнуть, а хозяин не шелохнулся, только глядел. Рыдая, Кутька пала на колени, выдрала у Фыры из-за пазухи стольник, потом снова вскочила, уцепила полбатона колбасы, конфеты, какие влезли в жменю, и ринулась вон из жилья. Но тут же метнулась обратно, саданула екнувшего Фыру ногой куда приметилось, и еще, и только тогда выскочила совсем. Долго было слышно, как бежит она по железным лестницам, а потом побитому стеклу, и рыдает не переставая, но потом стихло.

Тогда Генрих Августович поднялся и точно так же стал на колени возле тела Фыры. Но это было еще не совсем тело: Фыра шевельнулся и тоненько, изумленно простонал. Водкой помочив ему виски и под носом, хозяин добился того, что гость облизнулся, медленно сел и потрогал голову.

Конечно, бутылка дело серьезное. Но такой волос, как у него, тоже не пустяк. Засадила Кутька ему сгоряча не в лоб — в темя, а у него волосы там от природы как леска, да еще и склеенные условиями. Даже крови не казалось.

— Ты видел, отец, а?.. — вопросил Фыра, глядя на дверь. — Видел? И это мне за все мое хорошее! Что пристроить хотел и за будущее переживал!..

Он длинно всхлипнул.

Генрих Августович поднял руку.

— Чего?.. — Фыра посмотрел вверх, но там была только болтавшаяся панель без трубок дневного света

— Научитесь, неразумные, благоразумию, — сухо отвечал Генрих Августович, вставая с коленок и отряхиваясь, — и глупые разуму… Пошли.

— Я же раненый!.. — запротестовал Фыра, нашаривая стакан попить. — Чуть не замочила, кобра!..

— Пошли, говорю!.. Убоище! — вдруг рыкнул Генрих Августович, пламенея очами. Это было так непривычно, что Фыра не встал — вспорхнул. Хозяин надел пальто, хотя на улице было градусов тридцать, достал из телевизора газетный сверточек, а в нем денег сколько-то и какие-то таблетки, прочистил очки, завязал шнурки и пошагал к двери.

— А куда? — робко спросил Фыра, забегая чуть вперед и запихивая в карман непочатую бутылку безопасной.

— Девочку твою искать, — не поворачиваясь, уже своим спокойным тоном отвечал Генрих Августович. — Повинишься перед нею, попросишь прощения.

— Авгусыч!.. — Фыра остановился в ужасе. — Какое прощение! Дак сейчас время самое патрульное! Давай я повинюсь, но только потом, где-нить поспокойнее! Цопнут нас, цопнут! Стопудово!.. Родной! Без нее запростяк!.. Тебя-то отпустят, ты старый, а меня к ним!.. Когда у них кого шлепнут или выработается до конца, они из этого резерва берут!..

Так и не поворачиваясь, не останавливаясь, голосом, что будил мертвое железо и слепое стекло пустого цеха, Генрих Августович гремел:

Стражи их слепы все и невежды; все они немые псы, не могущие лаять, бредящие лежа, любящие спать, и это псы, жадные душой, и это пастыри бессмысленные… Пошли, сказал! Никто не возвышает голоса за правду, и никто не вступается за истину; надеются на пустое и говорят ложь, зачинают зло и рождают злодейство!.. Ходим ощупью, спотыкаемся в полдень, как в сумерки, между живыми — как мертвые!..

Рык его отдалялся и замирал, и плаксивое бульканье Фыры тоже замирало вдалеке, и крысы, дождавшиеся наконец своего, ринулись с визгом на оставленную еду.

11

«Но ты пулю словил и в барханах лег, и туземка подходит, нацелив клинок, и хватает сил надавить курок, и в солдатский рай марш со всех ног, там найдутся места всем, кто жрал паек, паек, паек королевы…» Много раза жизни Маллесон бормотал эта слова: у них был вкус честной смерти, какая уже давно была не суждена никому на этой планете.

Небо синело все гуще, облака наливались золотом, скоро стемнеет и придется выходить на связь с Питером, как было условлено. Куда идти и кого найти, он знал — или думал, что знает. Тем обиднее будет свернуть шею в какой-нибудь расселине, пусть даже Камау его вытащит. Он должен дойти туда сам. И увидеть все сам. Он не был уверен, что маска не заставила его в последний миг поверить тому, чего на самом деле не было, запутать в своих и его видениях… Узнать это можно было только одним способом — как говорил его дедушка, «вложить перст и вынуть его целым».

Арка, выросшая перед ними за ребром очередной скалы, могла свести сума туристическое агентство элитного разряда. Округлая, изящная, словно бы отлитая из громадного струйчатого, неведомо как изогнувшегося сталагмита, она к тому же светилась темно-розовым камнем с бледно-янтарными прожилками. Лава таких цветов ему никогда не попадалась, и стекала она всегда другим образом, — как густая каменеющая грязь. Высотой футов в двадцать, арка открывала темное пространство, пещеру или проход, и туда надо было войти.

У Маллесона перехватило дыхание. Он видел это среди последних судорог маски. Другое он видел тоже, но эта штука всплывала так упорно, будто значила что-то безумно важное.

Он оглянудся на Камау и сказал ему на суахили: — Ты будешь идти за мной в пяти шагах. Если увидишь, что я… что меня меняет… ну, сам понимаешь…

Камау молча кивнул.

— Ни в коем случае не стреляй в голову, — продолжал майор. — Лучше обездвижь меня, уходи и попытайся найти группу. Питер знает, что делать… Камау снова кивнул.

— Ладно, — сказал Маллесон и помолчал. Потом открыл флягу и выпил почти половину — воды, хотя безумно хотелось виски или рома, которым снайпер заливал тогда подыхавшую маску. Завинтив крышку, он поправил кепи, одернул куртку и повернулся к Камау. — На всякий случай… Будь здоров, старина. Ты классный солдат и хорошее плечо.

Охотник выпрямился и медленно приложил два пальца к полям выгоревшей армейской панамы.

Арка была входом в какой-то странный тоннель — извилистый, бугристый, но достаточно просторный.

Достав браунинг, Маллесон нажал кнопку целеуказателя. Маленький светодиод в специальном держателе под стволом давал достаточно света, чтобы идти не спотыкаясь и вовремя заметить опасность. Потом проверил обойму, достал патрон и не стал поднимать предохранитель.