Зарисовки.Сборник - Урфин Джюс

– Я чувствую, – произнес Мишка. – Понимаешь, чувствую!

Мишка качнулся к Яну, несмело тронул его, притянул к себе и обнял. Чувство горечи утихло, отхлынуло, оставив после себя какую-то шероховатую нежность. Ян зарылся пальцами в волосы Мишки и уткнулся носом.

– Ты сводишь меня с ума, Мракобес. Я привык чувствовать, понимать людей. Для меня ты «Черный квадрат» Малевича. Нет в тебе ничего. Раздражаешь до безумия – и оторваться невозможно.

Они стояли, вжавшись друг в друга, словно опутанные выпотрошенным нервным волокном.

В дверь заколотили. Они медленно разлепились и отошли друг от друга по разным углам, Мишка к раковине, Ян к окну. Дверь распахнулась, на пороге нарисовался тщедушный охранник, из-за плеча которого выглядывала Мандаринка. Она цепко пробежала взглядом по лицам парней и не смогла скрыть секундное разочарование.

– Ми-и-иш… – протянула она, – мы волновались.

Разговор Мандаринки всю дорогу соскальзывал к Яну. Сначала робко и аккуратно, наблюдая за реакцией Мишки, потом поддразнивающе, потом в голосе зазвучал нескрываемый интерес.

– Я не знала, что вы знакомы, – наконец перешла она к лобовой атаке, не добившись от него какого-либо отзыва на ее попытки.

– Теперь знаешь.

Мишка устало потер переносицу. Его неудержимо тянуло домой, свернуться в комок под пледом и заснуть.

– Ты же не ревнуешь? – промурлыкала Мандаринка.

– Ревную?

Мишка с недоумением посмотрел на девушку. Он не понимал, как можно не увидеть, не почувствовать, что точек соприкосновения с Яном у нее почти нет, а ревновать по касательной… глупо, что ли.

4

– На вторую пару успеем, – привычная эвкалиптовая сладость освежила горло. – Где мы?

Ян рывком сел, обозревая комнату.

– М-м-м… – задумчиво произнес он, – к Андрюхе добрались. Он у нас в прошлом году на басах был. Потом забросил. Да ты не суетись, – с силой толкнул он Мишку назад и навалился сверху. – Он раньше обеда домой не попадет.

Ян, коснувшись растрескавшимися губами Мишкиного рта, споро выцарапал леденец и с удовольствием разгрыз его.

– Опять горло заложило, – пожаловался он, затягивая Мишку в карамельный поцелуй с привкусом антисептика.

Грея замерзшие после плескания в ледяной воде руки о чашку с растворимым кофе, который он без зазрения совести позаимствовал у неведомого хозяина, Мишка напряженно прислушивался к сдавленному мату, приглушенному плеском воды в ванной. После секса настроение Яна предсказать было невозможно. Он то ласковым котом толкался под руку и урчал что-то умиротворенно-пошлое, то, сбившись в агрессивный комок, сочился циничным ядом. Это не зависело ни от качества секса, ни от его количества, это ни от чего не зависело… Этот процесс не поддавался ни одному логическому заключению, и Мишка готов был гадать на кофейной гуще, лишь бы не зависать в этом безынформационном пространстве.

– Кофе? – Ян, вывалившись в кухню, втянул аромат и зябко поежился. – Дерьмокофе… – разочарованно протянул он, заметив на столе жестянку дешевого эрзаца.

– Можно подумать, ты каждое утро пьешь свежемолотый, – огрызнулся Мишка на автомате.

– Можно и подумать, – Ян забрался с ногами на колченогий стул и уставился в окно немигающим взглядом. – Можно и подумать… – пробормотал он.

Мишка ненавидел такие моменты. Взгляд Яна становился отсутствующим, он словно отгораживался от Мишки, заполняя пространство между ними Пустым Абсолютом. Мишка почти физически чувствовал, как идеальный вакуум выдавливает его из мыслей Яна. Хотелось вцепиться в эту незримую оболочку, разодрать ее, разгрызть, уничтожить… Но это же не рационально… Мишка, отвернувшись, сделал глубокий глоток кофе, который обжег гортань, продрал горло. Он обвел взглядом очередное пристанище на ночь и остро почувствовал внутренний метроном, равномерно и безукоризненно вычитающий секунды, минуты и часы из времени, которое дано им провести вместе.

– Не пойду на пары, – выпал Ян в реальность.

– Ты… что? – Мишка внимательно посмотрел на Мандаринку.

Она высокомерно вскинула голову и иронично хмыкнула:

– Я беременна.

Мишка сосредоточенно рассматривал острые носы ее сапожек. Они хищно впивались в грязно-серую мешанину снега, оставляя четкий рифленый след узора.

– Не молчи! – раздраженно дернула рукой Мандаринка. – Я сама не в восторге.

– Второй месяц, – Мишка оторвался от созерцания утрамбованного снега. – Что ты надумала?

Мандаринка резко вдохнула воздух и подалась вперед.

– ЭВМ. Бронированный, – пощечина обожгла его скулу. – Высчитал? Что же ты не применил свои аналитические способности раньше? Хотя… тебе плевать же? Ты уже тогда все продумал, даже то, как удалить погрешность… Так же? – в ее глазах стояли злые слезы.

– Я не настолько сволочь.

– Да-а-а… – Маришка задохнулась. – А насколько? Какой процент сволочизма заложен в твою программу?

– Ты не хочешь рожать, – Мишка раздраженно дернул головой. – Не истерии и не ври. Давай обсудим это…

– Обсудим? – Маришку начала бить крупная дрожь. – Соберем симпозиум… – ее губы поползли в кривой, злой, но беззащитной ухмылке.

– Тихо! – Мишка дернул ее на себя, обнимая. – Тихо, – прижимал он ее, пережидая, когда агрессивная беспомощность выйдет слезами.

– Не реви, – приподнял он ее подбородок. Потекшая тушь трагичными кругами залегла под глазами. Яркая помада, смазавшись, испортила безупречный контур губ. – Ладно? – Мишка аккуратно стер кровоподтек косметики. – Хочешь «наполеон»? – ему катастрофично не хватало времени обработать внезапно свалившуюся информацию. – И чаю. Только ты сейчас подозрительно напоминаешь фанатку КиШ.

Он мягко усмехнулся, когда Мандаринка ринулась хаотично перерывать сумочку, чтобы ликвидировать ужас. Пока у этой задачи было всего два решения. И они оба ему не нравились.

Острые коготки Мандаринки разбирали торт на тончайшие сладкие лепестки. Мишка не отрываясь смотрел на ее лицо. Брови девушки то сходились к переносице, то выламывались в трагичный излом. Губы то сжимались в суровую линию, то расцветали дрожащей виноватой улыбкой. Что-то в ней изменилось. Привычные настройки сбились, и Мишка отмалчивался, пытаясь нащупать эту новую Мандаринку. Понять, что же за мысли перебирает она в своей голове, глядя на чашку давно остывшего чая.

«Скудность». Слово вылезло из ниоткуда. Мишка обвел взглядом пустой больничный коридор с убогим, затертым до дыр линолеумом, выхолощенные серо-голубой краской стены и потрескивающие лампы дневного света. Мимо них прошла, позвякивая ведром, санитарка, затянутая в серый халат, неодобрительно поджала губы и цыкнула что-то унижающее. Мишка глубоко вздохнул въедливый запах хлорки, и ему показалось, что он проникает вовнутрь, выжигая, обесцвечивая что-то важное и нужное. Мандаринка сжала его руку, вцепляясь коготками в самый центр ладони. Обеззараженный воздух больницы будто вытравливал ее – волосы в свете люминесцентных ламп посерели, а губы казались синими, под глазами залегли глубокие нездоровые тени.