Метагалактика 1993 № 3 - Виктор Федоров

Так ничего больше и не сказав, и на целых два часа оставив меня на попечение собственного одиночества, Роберт занялся приготовлением к отъезду с таким усердием, что практически на протяжении всего этого изнурительного времени я видел его фигуру лишь мельком. Покорившись воле судьбы, я расположился в ветхой старинной беседке, с немым изумлением наблюдая за всей этой суматохой, неумолимо во всем походившей на самое безоглядное бегство.

Должен заметить, все же эти несколько часов невеселых размышлений пролетели как-то совершенно незаметно, и вскоре на пороге я увидел Роберта в столь торжественном строгом туалете, что невольно приподнялся со скамьи. В руках он держал кожаный саквояж, с которым обычно обходят своих пациентов сельские врачи, и какой-то небольшой зеленый сверток, что к моему удивлению и составляло весь его скарб. Чуть поодаль от брата я заметил сгорбившегося Джонатана, одно выражение лица которого бросило меня в дрожь, настолько сильно в нем стало проявляться нечто дьявольское и коварное.

Наше прощание длилось совсем недолго и было начисто лишено даже символического сожаления и теплоты. Хугнер вновь вскользь упомянул наш давнишний семейный конфликт, восторженно отозвался о моем отце, еще раз особо подчеркнул желание исполнить свой священный долг. Последнее, на чем он сосредоточил мое внимание, был все тот же слуга Джонатан, продолжавший, как к ранее, как-то странно, с глубоким унынием и тоской, поглядывать в сторону далекого леса.

— Конечно, Руперт, — тихо говорил мой брат, вцепившись в ручку дверцы экипажа, — вы можете обзавестись более многочисленной молодой прислугой, чтобы развеять одиночество и приукрасить сей слишком суровый дом. Однако, поверьте, без Джонатана первое время вы просто не сможете обойтись. Старик очень привязан к этим древним стенам, знает здесь каждый кирпич и каждую щель, и в любом другом месте без всего этого ему будет довольно нелегко. Одним словом, я очень надеюсь на ваше милосердие и доброту, которую старый слуга оплатит вам самой преданной службой.

Мне ничего не оставалось делать, как заверить Хугнера в том, что не имея никаких возражений против его рекомендации, я именно так и поступлю, хотя на самом деле вся моя душа внутренне противилась этим безумным мыслям. Поистине, одной встречи с этим ужасным стариком глубокой ночью было достаточно, чтобы оборвалось в груди сердце, и душа навсегда покинула тело, настолько адским и нечеловеческим было его серое обличив. Уже сейчас я, казалось, был полон решимости отдать все, что угодно, лишь бы остаться под старыми мрачными сводами совсем одному.

Мы пожали друг другу руки, и Роберт Хугнер, даже ни разу не обернувшись, покинул свое бывшее поместье. Словно каменная статуя, смотрел я вслед старому экипажу, впервые задетый мыслью, чуть было не заставившей броситься вдогонку кареты. Мой брат явно что-то не. договаривал, но неужели даже в самую последнюю минуту… Мне стоило только об этом подумать, как экипаж внезапно остановился, не удалившись от фасада и на сотню ярдов. Распахнулась дверца, и появившаяся фигура Роберта буквально стала притягивать меня к себе.

— Я очень хочу, чтобы вы выслушали меня, Руперт, но ради всего святого ни о чем не говорите, — зловеще прошептал он, тупо глядя себе под ноги, — Все ваши предположения оказались верны: я действительно безумец, но посудите сами, какой душевнобольной признается вам в своем недуге? Но я делаю это, и делаю потому, что не желаю переносить на вас свою незавидную участь. Здесь в «Поющем Камне» безраздельно властвует сила тьмы и черного ужаса, совладать с которым не смог я и не сможете вы. Уезжайте отсюда поскорей и не испытывайте роковую судьбу. Ваша непримиримость ко злу только обернется для вас бедой, хотя, — он запнулся, — хотя, я все же пребываю в полной уверенности, что наступит час, когда это дьявольское гнездо будет уничтожено навсегда.

Меня словно обдало ледяным ветром, и я даже заметил, как захлопнулась дверца кареты. Отвратительно поскрипывая рессорами, экипаж Роберта Хугнера, подобно призраку, быстро исчез за высокой каменной изгородью. Свесив голову и тяжело вздохнув под непосильной ношей немыслимых впечатлений, я обреченно побрел к подъезду своего нового имения, где кроме мрака, гробового безмолвия и неизвестности, меня ждало то, о чем впоследствии я буду страшиться вспоминать даже на шумных, многоголосых улицах своего родного города.

По случайному стечению обстоятельств, замешкавшись, в доме еще находился стряпчий Астон, что было встречено мной с невероятным облегчением я надеждой. Сложив свои последние дела, он уже собирался уходить, и вот, зная, что такое остаться здесь одному, я проявил столь завидную настойчивость, что Астон все же сдался и снял свой причудливый плащ. Только после того, как была опорожнена первая бутылка старого добротного вина из запасов Роберта Хугнера, я понемногу стал свыкаться со своим новым положением и, отойдя от лавинообразного потока первых, настраивающих на само уныние острых впечатлений, к полудню наконец почувствовал себя настоящим владельцем отнюдь не лишенного богатства имения.

Так мы засиделись далеко за полночь, даже ни разу не посмотрев на часы. После очередной бутылки благородного хереса все время замкнутый в себе стряпчий вдруг настолько оживился я повеселел, что превращаясь в прилежного слушателя его долгих, безупречных речей, я по четверть часа не смея раскрыть и рта. Во многом, прочем, он повторял то, что я уже знал от Роберта, и все же в этот вечер моим достоянием стало немало нового. Сначала мы долго и горячо говорили о поющей скале, потом в весьма осторожной форме я поинтересовался личностью Джонатана, и уже под самый конец встречи, когда нас обоих безудержно клонило ко сну, разговор как-то сам собой перешел на моих новых соседей.

То, что рассказал мне изрядно захмелевший стряпчий, я в полной мере осознал только на следующее утро, когда еще давали о себе знать неприятные последствия затянувшегося ночного застолья. Оказалось, что на десятки миль вокруг нет никого, с кем я мог бы хоть изредка переброситься словом. Моим единственным соседом был весьма странный веселый старик, все свое время посвящавший археологическим изысканиям у подножия скал и, по словам Астона, на этом чрезмерном увлечении окончательно спятивший с ума. Однако и его маленький, полуразрушенный домик, превращенный в настоящий склад извлеченных из земли камешков и черепков, находился от меня на столь приличном расстоянии, что и мысли быть не могло о каких-либо более менее частых встречах. Поистине, мне ничего не оставалось, как коротать время либо в полном уединении, либо поневоле привыкать к обществу угрюмого Джонатана, способного свести с ума любого только немыслимыми морщинами своего лица.