Оборона Порт-Артура: «Сухопутные не признают моряков, моряки сухопутных, да еще и между собою вражда…» - Андрей Гущин

Почти через месяц после возвращения А.М. Стесселя из Порт-Артура военный министр генерал-адъютант В.В. Сахаров, оказавший первоначально такой радушный прием главному руководителю крепости, 13 марта, во исполнение высочайшего повеления, вынужден был «образовать для рассмотрения дела о сдаче крепости Порт-Артур японским войскам следственную комиссию»{269}. И если после окончания Крымской войны на процесс по делу о сдаче крепости Бомарзунд публика и журналисты не допускались, то порт-артурский процесс был открытым. Видимо, публичность судебных слушаний должна была отвлекать внимание широких слоев общественности от последствий революционных брожений, а консервативно настроенной части общества предлагались персонифицированные виновники неудачной войны, чей исход способствовал распространению революции. Кроме того, устраивая гласный формально непредвзятый судебный процесс, власть демонстрировала тем самым некую приверженность букве закона даже вопреки должностям и званиям подсудимых, а ведь такое требование равного суда уже звучало на страницах либеральной периодической печати не один год. С другой стороны, судебный процесс, видимо, должен был приостановить масштабы обличительной военной мемуаристики со стороны бывших участников событий на Дальнем Востоке.

Стержнем критики и обвинений сухопутных начальников является концепция преждевременной или досрочной сдачи, которая вошла в дореволюционную, получила новый импульс развития в советской и остается доминирующей в современной историографии Русско-японской войны. На наш взгляд, она не выдерживает формальной критики. 100 тысяч японских солдат, погибших у стен укреплений крепости Порт-Артур, слишком высокая цена для купленной победы. В осажденном Порт-Артуре находились немецкие военные наблюдатели, в осаждавшей японской армии — английские военные агенты, но ни в английской, ни в немецкой военной печати не ставился и не обсуждался вопрос о том, что среди русского руководства крепости могли находиться предатели, заинтересованные в преждевременном прекращении осады. Английские, французские и немецкие военные специалисты рассуждают о сугубо военно-профессиональных аспектах обороны: особенностях инженерной борьбы, способах использования артиллерийского огня и т. п.{270}

Вообще поражает наличие некоего дуализма в оценках событий обороны крепости Российским государством. С одной стороны, ввели нагрудный знак для участников обороны Порт-Артура и разрешили публиковать материалы стенографического отчета слушаний дела о сдаче крепости Порт-Артур с формулировкой: «Помимо обстоятельств, соприкасающихся с деятельностью указанных четырех генералов, на суде выяснились весьма многие подробности героической борьбы за Порт-Артур»{271}. В то же время выносится довольно жесткий приговор главному руководителю обороны крепости. На наш взгляд, сухопутные начальники крепости Порт-Артур оказались заложниками «победного» нарратива русской военной истории. Так, за всю историю русской сухопутной регулярной армии до Русско-японской войны был только один случай добровольной капитуляции крепости. Такой крепостью были Бомарзундские укрепления на Аландских островах, капитулировавшие перед англо-французскими войсками во время Крымской войны в 1854 г. Во многом ситуация с осадой Порт-Артура напоминает оборону крепости Бомарзунд. Как и в Порт-Артуре, укрепления на Аландских островах не были достроены{272}, а противник обладал кроме численного превосходства более мощной артиллерий, позволявшей безнаказанно разрушать форты и уничтожать обороняющихся на дальней дистанции и не нести при этом потерь{273}. Ресурсы к сопротивлению крепости Бомарзунд имелись, как, впрочем, и в Порт-Артуре, но Я.А. Бодиско, комендант крепости Бомарзунд, посчитал дальнейшее сопротивление хотя и возможным, но бесполезным. Собственно, генерал А.М. Стессель обосновывал капитуляцию крепости Порт-Артур нежеланием бесполезного истребления защитников.

В 1855 г. была произведена проверка действий Аландского гарнизона. Выяснилось, что генерал-майор Бодиско сдал неприятелю Аландские укрепления, когда в главном форте не было сделано ни одной бреши и когда гарнизон форта не выдержал ни одного приступа{274}. Такая сдача формально на основании ст. 89 Инструкции комендантам крепостей считалась преступлением и, согласно Своду Военных постановлений, каралась смертною казнью. Вследствие этого высочайше учреждена была в Гельсингфорсе особая комиссия для расследования дела. Комиссия допросила всех офицеров и чиновников Аландского гарнизона, устраивала очные ставки для выяснения противоречий и пришла к выводам, что гарнизон форта по поводу решения военного совета сдаться неприятелю не выразил негодования; об этом негодовании ходили слухи, которые, однако, не подтвердились. Все офицеры единогласно утверждали, что гарнизон «хотя мог сопротивляться еще лишь самое короткое время, но это бездейственное сопротивление его имело бы последствием совершенное истребление гарнизона без всякого вреда неприятеля»{275}. Наконец, следственная комиссия нашла, что «участь, постигшая Аландские укрепления, была неизбежна», так как укрепления не были достроены и лишь в некоторых частях представляли крайне незначительную совокупную оборону. Главным выводом стало утверждение, что сдача Аландских укреплений одним днем раньше не могла причинить государственной безопасности никакого вреда, между тем как сдача одним днем позже могла привести к бесполезному истреблению нескольких сотен храбрых верноподданных воинов{276}. Таким образом, на основании ст. 84 и 98 Общей инструкции комендантам были освобождены от ответственности все чины Аландского гарнизона, «так как все они, при обороне укреплений, соблюдали обязанности по долгу чести и присяги»{277}.

Суд признал доказанным обвинения А.М. Стесселя в том, что он сдал крепость японцам, не употребив всех средств к ее дальнейшей обороне, в бездействии власти и дисциплинарном проступке. Из приложенных к показаниям генерал-майора В.Н. Горбатовского и полковника А.М. Хвостова ведомостей видно, что с 23 по 25 декабря 1904 г. сдались японцам в плен: 747 офицеров, чиновников и зауряд-прапорщиков и 23 131 нижний чин. Из них: стрелков — 12 035, артиллеристов — 4410, матросов — 5818, саперов — 626, казаков — 177 и принадлежавших к различным штабам — 65. Ко дню капитуляции крепости Порт-Артур, то есть к 20 декабря, насчитывалось больных и раненых во всех врачебных учреждениях крепости 8336 человек, в околодках (врачебный пункт при воинской части. — А. Г.) и слабосильных командах — 5313 человек, всего 13 649 человек{278}. Если к этому числу присоединить цифру больных и раненых, поступивших в команды и околодки после сдачи крепости до 29 декабря, число которых равнялось 1468 человек, то общая численность больных и раненых, оставленных в Порт-Артуре, достигала 15 117.{279} Таким образом, боеспособными оставались 8014 человек, включая в эту категорию всех штабных и даже нестроевых офицеров и нижних чинов. Общая протяженность линии обороны составляла 20 километров. Грубый подсчет показывает: каждые два с половиной метра позиций оборонял один человек. При условии общего штурма превосходящим противником несложно предсказать итог. Допустим, что комендант решился бы продолжить сопротивление и с такими силами противостоять японцам, и потому рассмотрим средства обороны, имевшиеся к тому моменту в распоряжении гарнизона. Из общего числа запасов исключим продовольствие морского ведомства, которое отказалось поделиться с сухопутным гарнизоном (данный вопрос был подробно рассмотрен в первой главе. — А.Г.). В итоге в распоряжении сухопутных начальников оставалось: круп — на 18 дней, муки — на 23 дня, сушеных овощей — на 45 дней, сахару — на 15 дней{280}. Мясных консервов оставалось 1767 пудов{281}, что в пересчете на килограммы позволяет утверждать: на одного человека всего приходилось приблизительно 1 кг 210 г мясных консервов. Поэтому мясных порций хватило бы примерно на 21 день при условии потребления мяса не чаще двух раз в неделю. Таким образом, преждевременность сдачи крепости определяется, согласно продуктовым запасам, условным сроком в две недели. Но при этом остается непонятным, как снабжалось мирное население крепости, не успевшее ее покинуть. Сестра милосердия О.А. Баумгартен в своем дневнике от 10 октября, то есть за два месяца до падения крепости, очень ярко характеризовала ситуацию в Порт-Артуре: «Давно пора, чтобы наступил конец осады. Скоро все будут голодать. Провизия стала необыкновенно дорога, да и негде ее достать. Курица стоит десять, а то и пятнадцать рублей; маленький поросенок — двадцать рублей; бутылка молока, наполовину разбавленная водой, стоит рубль, да и то говоришь спасибо, когда ее достанешь! Масла сливочного, да и столового, нигде не найти. На прошлой неделе продавалась старая, но еще годная корова; спрашивали за нее тысячу двести рублей!»{282} Для сравнения, в мирное время в столичном Петербурге обед из трех блюд в гвардейском офицерском собрании Семеновского полка обходился в 90 копеек{283}. А во время несения караулов в местах постоянного расположения размер суточных денег штаб-офицеров и обер-офицеров составлял 60 и 30 копеек соответственно{284}. В ходе процесса выяснилось, что нужды гарнизона обеспечивали 2500 лошадей{285}. Общеизвестно, что лошади для поддержания состояния работоспособности требуется 5-6 кг овса при условии дополнительного кормления ее сеном и прикормкой. Согласно Положению о продовольствии войск в военное время (Приказ по Военному ведомству 1899 г. № 346), суточная дача фуража на 1 лошадь в русской армии производилась по двум разрядам: обыкновенному — овса 13 фунтов 72 золотника и сена 1 фунт, уменьшенному — овса 12 фунтов и сена 10 фунтов{286}. Даже по уменьшенному разряду лошади полагалось, таким образом, 4,86 кг зерна и 4 кг сена. В распоряжении интендантств имелось к концу осады всего 68 пудов овса (1088 кг){287}, чего хватило бы на одни сутки для 181 лошади, запасов сена в крепости было настолько мало, что оно вышло еще до подписания капитуляции (причем сено было прошлогодним). Количество лошадей и данные о наличии на складах лошадиного корма несопоставимы. Мы приводим эти данные, так как массовый падеж или забой лошадей означал, как правило, ситуацию крайних продовольственных трудностей. Причем мясо лошадей оказавшиеся в трудном положении солдаты не употребляли, забой конского состава означал, что лошадей нечем было кормить. Овес, подвергнутый операции шелушения и сплющивания, давал полноценную овсяную крупу для приготовления знаменитой овсяной каши. Одна лошадь съедала за день столько овса, сколько хватало одному солдату примерно на пять дней. Непонятно, как и чем питались две тысячи лошадей в крепости Порт-Артур. Вряд ли удастся когда-либо выяснить достоверность сведений, отображенных в военных документах. Ибо вполне вероятно, что количество запасов на складах не соответствовало количеству единиц хранения в отчетах ответственных лиц. Интендантская служба от других родов войск отличалась высокой степенью коррупции, широкими масштабами казнокрадства и безнаказанностью. Но тем не менее, хотя мемуары защитников крепости Порт-Артур свидетельствуют о низком качестве пищевых продуктов, использовании конского, ослиного мяса и других суррогатов{288} для приготовления пищи, мы обязаны четко представлять, что голода как такового нижние чины и офицеры не испытывали. Более того, каждый защитник крепости регулярно три раза в день получал горячую пищу, хотя, конечно, по питательным качествам и иным характеристикам она объективно уступала показателям мирного времени.