Майорат Михоровский - Гелена Мнишек

Пытливый взор майората дольше всего задержался на его густых бровях и губах — но и в движениях, в голосе, во всей фигуре было что-то, прямо-таки поражавшее Михоровского.

Наконец молодой человек проиграл.

Майорат не спускал с него глаз. И ощутил странное удовлетворение, видя, как юноша после мгновенного замешательства поклонился крупье и, отступив от стола громко, сказал брюнету по-польски:

— Ну, так я и думал!

Смеясь чуточку неестественно он продолжал:

— Ничего странного, что я проиграл: я как-никак счастлив в любви!

Они прошли возле Вальдемара. Юноша бросился на канапе. Брюнет с недовольным видом присел рядом. Оба молчали. Вальдемар притворился, что увлечен игроками. Юноша все больше тревожил его, забавлял, интересовал.

Молодой человек тем временем говорил своему спутнику:

— Не делайте такую похоронную физиономию, я еще жив! Вот видите, что значит брать за рога — быка ли, удачу… Ну и что? Мне нечем заплатить в отеле, не на что купить обратный билет… ба!.. даже не на что пообедать, ничего не осталось, кроме долгов. Но револьвер у меня в кармане, стоит только захотеть — и точка…

— Что вы такое говорите! — испугался брюнет.

— Да что вы, неужели приняли это всерьез?! Стреляться из-за дурацкой рулетки, прикарманившей мои последние деньги? Еще чего, и не подумаю!

Он смеялся и говорил что-то еще, а у брюнета был такой вид, словно он не знает толком, о чем следует печалиться: тому, что юноша может застрелиться, или что стреляться он никак не хочет…

— Вы думаете, я выстрелил бы себе в висок, сидя на лавочке в парке? — спросил юноша. — Ничего подобного! Сторожа подобрали бы меня, как мусор, — и все. Нет, застрелиться здесь, возле стола, вот это было бы весьма эффектно! Все леди и мисс рухнули бы в обморок, моя кровь брызнула бы на рулетку, пятная золото… Интересно, они прекратили бы игру, как вы думаете?

Брюнет пожал плечами:

— Оставьте эти глупости. Положение крайне серьезное…

Юноша, казалось, не расслышал:

— Жаль, я не такой дурак… Иначе обязательно застрелился бы. Все европейские газеты получили бы сенсацию. Может, все-таки стоит?

Брюнет встал:

— Пойдемте. Вы слишком много говорите.

— А что мне еще делать? Только голос и остался… Ну, и несколько костюмов. Посидим, нужно обдумать…

— Что?

— Как проще и легче всего отправиться на тот свет.

— Тьфу!

— А вы что предлагаете?

— Телеграфируйте домой, попросите денег.

Лицо юноши мгновенно стало серьезным:

— Ну уж нет! Перед матерью я унижаться не буду!

Она от меня отказалась, пусть так и будет…

Он задумался, печально понурив голову. Майорат, глядя на него, вздрогнул, охваченный внезапной догаДкой.

Юноша сказал глухо:

— От матери мне ничего не получить, а милостыню просить не хочу.

— Что же тогда?

— Пойду в официанты.

— Тьфу! Пойдемте.

Брюнет грузно встал. Майорат с равнодушным, ничего не выражавшим лицом подошел к юноше, коснулся его руки:

— Послушайте…

— Кто вы? Что вам нужно? — зло вскрикнул юноша.

— Не спеши.

— Что вам нужно? Почему вы мне тыкаете?

Майорат усмехнулся:

— Потому что мы не чужие. Возможно, я и невежлив, но твое поведение нельзя назвать джентльменским…

— Опять тыкаете? Да в чем дело?

— Ты — Богдан Михоровский. Михоровский из Черчина, черчинская ветвь нашей фамилии…

Юноша отступил на шаг, от удивления потеряв дар речи.

Майорат усмехнулся, взял его за руку:

— Я не полицейский и не собираюсь тебя арестовывать. Я — Вальдемар Михоровский из Глембовичей. Ты меня не можешь помнить, но должен был слышать обо мне…

— Тот самый майорат?!

— Тот самый.

Юноша бросился ему на шею и расцеловал. Потом взглянул на своего оторопевшего спутника:

— Можешь забрать мой револьвер. Госпожа смерть получила отставку.

XVIII

Майорат забрал кузена с собой в Глембовичи. Ему понравилась откровенность Богдана. Когда Вальдемар спросил юношу, много ли у него долгов, тот ответил без обычных в таких случаях уверток и смущения:

— А! Дядюшка хочет заплатить мои долги? Вот это по-майоратски! Предупреждаю сразу, долгов у меня множество… не знаю, когда смогу вернуть вам эти деньги. Разве что… Когда получу какие-нибудь поместья — на Луне…

Майорат занялся долгами Богдана. Он ни словом не упрекнул кузена, зная, что в данный момент никакие упреки не помогут. Только однажды, увидев вексель на особенно крупную сумму, бросил:

— Слишком рано ты начал, и с большим размахом…

Богдан покраснел и грустно сказал:

— Как начал, так и кончил…

— А Черчин?

— Он уже не мой. Черчин перешел к Виктору. Все перешло к Виктору. А я всегда был enfante terrible (ужасный ребенок, фр.). Так меня однажды назвали в детстве, и я это прозвище оправдал вполне.

— Кто тебя втянул в игру? — спросил Вальдемар.

— Собственный азарт. Захотел много выиграть, да и влип. Оттуда трудно вырваться. Столько раз обещал себе и Стальскому, тому брюнету, что брошу непременно, да где там! Игра из человека делает скота…

И он облегченно вздохнул:

— Ну, Стальский наконец утешился! Узнав, что я больше не играю, обрадованный вернулся в Варшаву.

Все ходил по пятам и следил, чтобы я не выстрелил себе в лоб…

За несколько дней до отъезда из Ниццы Богдан сделался молчаливым, серьезным. В ответ на все расспросы Вальдемара он угрюмо отмалчивался, но наконец заговорил с необычным для него смущением:

— Дядя, у меня к тебе… просьба… Если я уеду, что будет… с Анной?

— Ага! Есть еще и Анна?

— Ну конечно, дядя. Разве я не Михоровский? Мы, Михоровские, всегда были покорителями женщин!

— Ты уже ее покорил? — усмехнулся Вальдемар.

— Мало того! Я ее завоевал! Подвиг, достойный глембовичских владетелей… — он шутливо склонился в низком поклоне, — чьим единственным представителем остался ты, дядюшка…

Майорат искренне рассмеялся:

— Не льсти! Анна — кто она?

— Венера Милосская! Божественно сложена, красива…

— Я в этом не сомневаюсь. Я спрашиваю, кто она, откуда?

— Какая разница? Главное — она моя! У нее красивый будуар, прекрасный салон, она одевается, как принцесса… словом, pigeon (голубка, фр.)

— Кокотка?

— Ну что вы сразу… Она приехала из Вены…

— Знаю. На сезон. Богдан скривился:

— Оставьте ваши намеки, дядя! Я люблю ее.

— Даже так? Она немка?

— Мадьярка. Леденчик! Вы, дядюшка, сами бы захотели отбить ее у меня, как только увидели бы. Но я ее вам не покажу…