Клодет Сорель - Саша Виленский

Несмотря на отречение Государя, жизнь, казалось, изменилась не сильно. В театре по-прежнему давали представления, она по-прежнему два раза в неделю выходила на сцену и пела надоевшие до одури романсы, от которых ее только что не тошнило. Но и до этого скоро дойдет, честное слово. Кому сегодня нужны певицы и актрисы? Кому в эти дни нужны поэты и композиторы? На фронте армия терпела одну неудачу за другой, Андрей писал о том, как мечтает увидеть ее снова и как при первой же возможности ринется в Москву, но она читала газеты и понимала, что вырваться ему не удастся еще долго. Фронт неумолимо разваливался, это был ясно даже такой далекой от этих мужских забав девушке как Клодет. Жалко будет, если такого симпатичного мальчика убьют безжалостные тевтоны.

Летом впервые не поехали на гастроли — никто не приглашал. Похоже, дни театра Десницкого были сочтены, всех актеров распустили в бессрочный отпуск без оплаты. Клодет после долгих мытарств, уже на грани отчаяния, устроилась певицей в кафе-шантан, где пела ужасающе пошлые романсы. Утешала себя тем, что это лучше, чем идти на панель. А иногда, наоборот, думала, что на панели было бы лучше. Там хоть все понятно — никакого ханжества, мол, я искусством занимаюсь. Тоже мне искусство.

В общем, чем дальше, тем Клодет больше запутывалась, все меньше понимала, как жить дальше и чем же ей заниматься. Иногда даже подумывала о том, чтобы вернуться к родителям, но гнала эту мысль. Стыдно. Актриса погорелого театра. Лучше уж и впрямь на панель.

Вокруг по-прежнему роились тонкие молодые люди с расширенными зрачками, пытались поить ее отвратительным самогоном, который хлынул в старую столицу каким-то нескончаемым мутным потоком. Но с ними ей уже было скучно. А когда девушка отказывает, толпа поклонников начинает редеть. К тому же и кафе-шантан закрылся, так что к осени она осталась совершенно одна, с ужасом представляя себе грядущую зиму, заботы о дровах, о хлебе насущном и потихоньку внутри начинал шевелиться холодный червячок ужаса. Как жить дальше? Так и перебиваться мятыми рублями, которые ей суют за пару романсов в ресторанах, где сидят, пьют и жрут те, за кого на фронте сражается храбрый штабс-капитан? Немцы под Ригой, не дай Бог падет Петроград, армия бежит, от Андрея вот уже два месяца нет никаких вестей. Сгинул, поди, в окопах, как Юлин корнет. Жалко.

С наступлением холодов стрельба на улицах усилилась. Соседка рассказала, что какие-то большевики готовятся захватить власть. Клодет пожала плечами: какая разница? Большевики, меньшевики, эсеры, анархисты — все они одним мирром мазаны, никто из них не может ни немцев загнать обратно в их логово, ни страну накормить, ни людям нормальную работу предоставить. Да чтоб они все друг друга перестреляли.

И тут неожиданно теплым вечером, когда она пыталась понять, как растянуть оставшиеся деньги на два дня — в пятницу обещали пригласить на поэтический вечер, в дверь постучали. На пороге стоял Андрей. Обросший щетиной, грязный, с какой-то царапиной через все лицо, с перевязанной рукой. От него незнакомо пахло не то карболкой, не то дегтем.

— Примете, Клодет? — устало спросил он.

Она, пытаясь сдерживать себя, не завизжать и не броситься тут же ему на шею, безразлично кивнула:

— Проходите, господин штабс-капитан.

Он не обратил внимания на ее сухость, прошел, подволакивая ноги, в комнату, таща за собой огромную отвратительную винтовку.

— Есть хотите? — Клодет лихорадочно соображала, что же такого приготовить из двух морковок и одной-единственной картофелины. Это все, что у нее оставалось. Андрей кивнул, полез за пазуху шинели, потерявшей весь свой лоск, и вытащил что-то, обернутое в когда-то белую тряпицу.

— Тут немного еды, — махнул он рукой. — Я не помню. Давайте поужинаем. Только потом можно я посплю?

Клодет кивнула. Говорить было трудно, до того ей было жалко штабс-капитана. Он уже не был ни бравым, ни блестящим. Усталый юноша. Андрей тоже кивнул — в знак благодарности. Снял шинель, под которой оказалась портупея, кинул на пол и буквально упал на нее, не снимая высоких кавалерийских сапог. Очень щегольских и очень грязных.

— Ложитесь на кровать! — хотела сказать Клодет, но он уже спал. Она укрыла его одеялом, посидела, глядя на ставшее вдруг таким родным лицо, и облегченно вздохнула. Она еще не знала, что будет дальше, но почему-то была уверена, что теперь ей ничего решать не надо, в ее жизни, наконец, появился тот, кто будет принимать решения. Хорошо.

В тряпице была завернута четвертина черного липкого хлеба, шмат сала, луковица и, как ни странно, яблоко, до основания этим луком пропахшее. Клодет отпластала себе здоровенный кусок розоватого на прожилках сала, отломила кусок хлеба — с корочкой, непременно с корочкой! — и сделала то, чего при других обстоятельствах не сделала бы никогда — отрезала четвертинку луковицы. Все это запихнула в рот и стала активно жевать, даже слезы выступили.

Андрей проспал до середины следующего дня — Клодет тоже не стала раздеваться из солидарности. Засыпая, подумала: «Мы с ним наши ночи проводим в одежде и без объятий!», засмеялась.

Стараясь не разбудить, утром тихо вышла на общую кухню, чтобы сварить картофелину. Почистила морковку, порезала тоненько. С салом и луком — объедение! Настоящий пир честное слово. «Никогда б не подумала, что буду получать удовольствие от того, что собираюсь кормить какого-то там мужчину», — подумала и снова засмеялась. Непонятно почему, но настроение у нее было отличное.

Картошка остыла, морковка немного заветрилась, а комнату надо было проветрить от лукового запаха, заполнившего все пространство. Но Андрей все спал и спал, по-детски приоткрыв рот. Окна были заклеены к зиме, только форточка осталась, но она боялась ее открывать, чтобы не простудить спящего на полу Зеленина.

Андрей открыл глаза и долго соображал, где он. Потом посмотрел на забинтованную руку — слава Богу, пуля прошла по касательной. Немножко жгло, но терпимо.

— Вы ранены?

Он обернулся на голос. Клодет стояла на фоне окна, на улице было светло, так что он видел только силуэт — тонкая фигурка, огромная копна пушистых волос. Силуэт был соблазнительно красив.

— Пустяки, — он постарался подняться с пола легко, но, забывшись, оперся на раненую руку и поморщился.

— Давайте перевяжу! — Клодет решительно подошла к нему, развязала остро пахнувшую колесной мазью тряпку.

— Где это вас?

— В Кремле.

— Как в Кремле?

Он удивленно посмотрел на нее.

— Там же бои шли, вы не слышали?

— Нет, — в свою очередь удивилась она. — В Кремле? С кем?

— Большевики хотели захватить власть в городе, так же,