Беглая невеста - Татьяна Алюшина

Все, даже самые неумные психологи утверждают, что дружбы между мужчиной и женщиной быть не может, что обязательно под дружбой подразумевается скрытое сексуально-эротическое влечение хотя бы одного из них.

Может, оно и было, это самое скрытое, да только их дружба, поддержка и понимание значили и весили куда как больше, чем любое страстно-эротическое и хоть трижды сексуальное. Да и испытаний на их дружбу вывалилось – врагу не пожелаешь. Выдержали!

К окончанию школы практически все ее выпускники уже имели звания, награды, травмы и четко обозримое будущее – спорт! И вперед – все в эту сторону, а Глашка в Суриковский институт прямым ходом, на следующий же день после торжественного вручения аттестата.

Офигели все до ступора!

У тренера аж сердце прихватило!

– Какой, на… Суриковский?!

Он орал так, что в тренерской позвякивали плафоны на люстре. Не жалея голосовых связок и рвущегося матерного возмущения, с красным натужным лицом, с вздувшимися жилами на шее он орал во все горло:

– Ты о… Стрельникова?! Тебе присвоили мастера спорта! Ты юношеские европейские только что выиграла, тебя, на… зачислили в сборную страны! Какая художница, твою мать?!

Маринка Бойкина на выпускном вечере отвела Глашку в сторонку и прочувствованно поинтересовалась:

– Стрельникова, ты больная? В какой там художественный институт ты собралась? У тебя же данные лучше, чем у всех у нас! Тебе же прямая дорога на Олимпийские! Стопудово!

– Марин, – спокойно пояснила Глаша, – я не хочу заниматься спортом, я рисовать хочу. Это просто.

Маринка поразглядывала ее пристально, отпила из большой керамической кружки со смешной рожицей Гуффи на боку в целях конспирации налитого туда шампанского и поделилась откровением:

– Ты всегда была не такая, как все. Я тебя за это ненавидела. – вздохнула, отпила еще и совсем уж разоткровенничалась: – И боялась. Что бы я тебе ни сделала, какие бы подставы ни устроила, ты потом на меня так смотрела, словно жалела, что ли, или сочувствовала. Словно это не ты, а я пострадала. Терпеть не могу, когда ты так смотришь! Ладно, Стрельникова, удачи тебе! Хоть и странная ты тетка, но боец настоящий. Уважаю!

Председатель приемной комиссии, он же декан факультета, когда Глашка пришла подавать документы, прочитав все ее звания, регалии и награды, чуть не зарыдал:

– Девушка! Я бы вас без всяких экзаменов взял прямо сейчас! Но вы хоть рисовать умеете? Ну хоть чуть-чуть?

Аглая выложила перед ним папку со своими рисунками, которые принесла с собой. Он издал стон восторга и облегчения, но от рыданий все же воздержался. Да и экзамены Глаше все равно пришлось сдавать, как всем. Правда, без должного дребезжа, спокойненько – она просто знала, что поступит, и все. Вот такая уверенность в ней сидела. Поступила.

Даже Коля поделился своими сомнениями:

– Знаешь, Глашуня, после того, как ты на Европе победила, я сильно сомневался, что ты уйдешь из спорта.

– Коль, это для тебя дело всей жизни, призвание и зуд в крови – побеждать. А я никогда такого не чувствовала. Побеждать, разумеется, классно, и чувства непередаваемые испытываешь, адреналин запойный, прямо эх! Но это не мое.

– Стрелка, а ты уверена, что рисование – это твое? – осторожно спросил он. – Вот в спорте ты обязательно достигнешь многого, очень многого и известной будешь сто пудов. И ты это знаешь, и я, и все окружающие. А вот станешь ли ты известной художницей – большой вопрос.

– Да я даже уверена, что не стану! – рассмеялась Аглая. – Дело не в известности. Я не хочу такой сильной, жгучей жизненной зависимости от результата. А в спорте важно только это, и вся жизнь посвящена только этому – результату и победе. Я хочу заниматься тем, что доставляет бесконечную радость, когда ты просто не можешь не делать, а результат как таковой вторичен. Нет, разумеется, чрезвычайно важно, чтобы твою работу высоко оценили и похвалили, но важнее сам процесс, когда ты растворяешься, погружаешься с головой в то самое творчество. Я никогда такого не испытывала в спорте. Коль, это ты талант и самородок спорта, ты вот этот самый кайф от процесса получаешь на каждой тренировке, не говоря уже о соревнованиях. В этом твое призвание и талант. А я испытываю такие чувства, только когда рисую. Понимаешь?

– Понимаю, – кивнул Коля.

А еще ее лучше всех понимал дед Григорий Павлович, да и остальные бабушки-дедушки не отговаривали: в художницы – так в художницы. Им уж теперь и это не страшно, после испытаний-то с детьми той же профессии. Родители высказали сомнения, но с решением дочери не спорили, признавая все же ее несомненное дарование, правда, оставляя под вопросом реализацию дарования в жизни.

С реализацией попробуем что-нибудь сделать, решила Глашка и благополучно, с большим удовольствием отучилась в институте, окончив который некоторое время пребывала в любимом родителями статусе свободного художника, а через пару лет устроилась работать в большую рекламную фирму. «А там посмотрим», – думала Аглая, с удовольствием погружаясь в новое дело.

Николай Крайнов за эти годы стал одним из самых известных спортсменов в стране, выиграл свою серебряную медаль на Олимпийских играх, не говоря уж про иные, предшествующие олимпийским победы в чемпионатах разного уровня.

Они виделись редко в силу его невероятной занятости, но переписывались по электронке, созванивались чуть не каждый день. То на минуточку – узнать, как дела, просто услышаться, то часами болтали по телефону, обсуждая все подряд: его проблемы, рутину, травмы, усталость, эйфорию побед и горечь мелких поражений, бесконечных девушек, романы от жгучих страстей до мирного совместного проживания; ее удачи-неудачи, дела, отсутствие романов и мужчин – да все!

Глаша услышала об этом по телевизору в новостях в разгар рабочего дня, ожидая в приемной назначенного начальником совещания. Горячую новость по телетайпу передавали по всем каналам: «Серебряный призер Олимпийских игр гимнаст Николай Крайнов получил тяжелые травмы во время тренировки и доставлен на машине «Скорой помощи» в институт Склифосовского. По предварительным данным, сломался один из снарядов, на котором занимался Николай…»

Аглая не дослушала, она уже мчалась в Склиф, на ходу пытаясь дозвониться до Колиных родителей. Телефоны глухо и страшно не отвечали. От отчаяния она позвонила деду, уже сидя в такси.

– Дед! – прокричала Аглая, как только он снял трубку.

– Я знаю, Глашунечка, уже еду! – ответил Григорий Павлович. – Не паникуй раньше времени.

Несколько часов шла операция. Они ждали – Колины родители и Аглая с Григорием Павловичем. Самые страшные часы в ее жизни!