Грустная история Васи Собакина - Игорь Градов

— Почему это? — искренне удивился я.

До этого мне казалось, что жизнь моя вполне удалась — по крайней мере, несчастным я себя точно не ощущал. Есть хорошая работа, семья, дети, любимая жена в конце концов… Даже большая квартира и дача. Что нужно еще мужчине, как говорил один мудрый человек, чтобы спокойно встретить старость?

— Потому что тебя никто не любит, — пояснила Верочка, — ни жена, ни дети, никто. И ни в грош ни ставят — только пользуются тобой. А каждый человек имеет право на счастье, так еще классик сказал.

— Какой классик?

— Не помню, — пожала плечами Верочка, — нас в школе плохо учили. Да и к чему было? Все знали, что готовят кадры для ПТУ. А потом все ребята пойдут в армию, а девчонки — на швейную фабрику. Так чего стараться, силы тратить? Научили на троечку, и хватит. Из всего класса, пожалуй, только мне одной повезло — приехала в большой город, поступила в училище, получила хорошую профессию и даже устроилась по специальности. А теперь и комнату свою имею! Другие мои одноклассники — кто уже спился, кто в тюрьме сидит или только что оттуда вышел, а кто и на кладбище… Девчонки же, как одна, повыскакивали замуж и нарожали по двое-трое детей. Улучшают демографическую ситуацию в стране!

— Ага, круговорот дерьма в природе, — философски заметил я.

— Что? — удивленно подняла брови Верочка.

— Ну, это о твоих одноклассниках, — пояснил я. — Сама посуди: отец с утра до вечера пьет, мамка на фабрике вкалывает, как проклятая, старается прокормить двух-трех оглоедов да еще непутевого их папашку, внимания детям почти не уделяет. Да какое там внимание — после смены скорее бы по магазинам пробежаться да домой, гладить-стирать-убирать-готовить. И за мужем присмотреть — чтобы последнее из квартиры не вынес. Хорошо, если он вечером только пьяным домой придет и спать завалится, а то может и побить или со злости голой на улицу выгнать. Тогда опять слезы, крик, милиция, бессонная ночь… А утром — снова на фабрику, и не отпросишься ведь, даже если больна: сразу выгонят и другую на твое место поставят, желающих-то много. Понаехали невесть откуда и работу отнять норовят… Поэтому все детское воспитание в вашем городе — ремнем по заднице, если слишком уж нахулиганил или соседи жалуются, или без телевизора оставить (если он есть). А по-настоящему воспитывает улица. В восемь лет — первая сигарета, в десять, а то и раньше — первая бутылка пива, потом — первый портвейн, первая водка, первый самогон… В тринадцать-четырнадцать — первых трах, как правило, в грязном, заблеванном подъезде или в полуразвалившемся сарае на пустыре. После этого — по заведенному пути: ПТУ, армия для ребят, фабрика — для девчонок. А дальше по новой: скорострельная свадьба по залету, рождение нелюбимых и нежеланных детей, вечно пьяный муж, драки, милиция, слезы, опостылевшая донельзя работа, которую тем не менее не бросишь… Вот я и говорю — круговорот дерьма в природе.

Верочка задумчиво покрутила в пальцах рюмку:

— Да, наверное, так оно и есть. Хорошо, что я еще в детстве твердо решила стать художницей и после школы нацелилась на училище. Все тогда против были — и отец, и мать, не хотели, чтобы я уезжала. Говорили: «Зачем тебе это? Город-то большой, миллион людей, а ни одного родного или близкого… Не поддержит никто, даже слова доброго, случись что, не скажет. Пропадешь, сгинешь без следа, оставайся здесь, поступай в швейное ПТУ. Где родился, там и пригодился…» Только моя классная руководительница, Клавдия Петровна, поддерживала меня и постоянно говорила: «Уезжай, даже не думай. Тебе Бог большой талант послал, глупо будет им не воспользоваться. Да, город жесток, девичьих слез и соплей не любит, и наверняка нахлебаешься дерьма немало, но только в нем обретешь себя и всего, чего хочешь, добьешься. А останешься здесь — пропадешь, как твои друзья и подружки…» Я послушалась ее и уехала, и нисколько об этом теперь не жалею.

Верочку едва заметно улыбнулась:

— К тому же, если бы не уехала, то никогда тебя бы не встретила…

И очень ласково, нежно погладила своими тонкими пальчиками мою руку. Я даже вспотел от неожиданно нахлынувшего желания… Верочка это почувствовала и лукаво спросила:

— Хочешь?

— Да, — с трудом выдавил я из себя.

— Ну, пойдем, поищем, где это можно…

Подходящее место нашлось в какой-то подсобке. Дверь была не заперта, и мы проскользнули в маленькое, тесное, пыльное помещение. На стеллажах стояли какие-то банки и пакеты (очевидно, съестные припасы), вдоль стен — меши с крупами. На одном из них мы и расположились.

Как нас не заметила местная обслуга — ума не приложу. Единственное объяснение — закончилось все довольно быстро. Я так боялся, что нас застанут в неподобающем виде и с позором выгонят из кафе, что успел уложиться в пять минут. Верочка, может, и недовольна была моей скорострельностью, но никак этого не выразила.

Вот что значит настоящая женщина — в первую очередь думает о мужчине, а не о себе! В отличие от моей супружнице, к примеру. Та, пока свое не получит, пристроиться, как я люблю, не разрешит. Жесткий принцип — сначала мне, потом тебе. И ведь не поспоришь, что печально…

Мы посидели в кафе еще минут пятнадцать (официант сделал вид, что не заметил нашего отсутствия), расплатились и вышли в гардероб.

Глава восьмая

На выходе из зала я столкнулся с тем, кого никак не ожидал увидеть в этом заведении, — со своим бывшим заказчиком Петром Федоровичем. Какой ветер занес его сюда — бог знает, однако был здесь и при этом изрядно навеселе. Хозяина, как всегда, сопровождал его вертлявый помощник.

— Осторожно, Петр Федорович, — поддерживал он босса под локоток, — здесь ступенька!

— Да ладно, Миша, я и сам идти могу, — пытался сохранить равновесие владелец «заводов, газет, пароходов».

Впрочем, давалось это ему с большим трудом: постоянно что-то сбивал своим, прямо-таки скажем, далеко не худеньким телом — то стойку при входе, то вазу с цветами в гардеробе. Миша, как мог, старался придать своему боссу вертикальное положение и направить в нужную сторону. И это было непросто — сказывалась разница в весовой категории: как если бы «мухач» пытался клинчевать с супертяжем.

Я, честно признаться, меньше всего хотел видеть Петра Федоровича, а потому постарался незаметно пробраться к гардеробу и получить нашу одежду (Верочка в это время пудрила носик в туалете). Но, как будто специально, в тот самый момент, когда я уже протягивал гардеробщику номерки, Петр Федорович неожиданно повернулся и столкнулся со мной буквально нос к носу.

— А, художник от слова «худо», — узнал он меня, — ну, что, так и киснешь в своей конторе? Сам виноват — не фига было выеживаться и умного из себя строить. Сказали тебе — давай баб с сиськами, значит — давай! И был бы ты сейчас в шоколаде, а не в дерьме, как обычно! Ведь мне все равно сделали, как я хочу — с девками, только работники другие… Нормальные ребята, кстати, оказались — с полуслова меня понимали, прямо на лету мысль ловили. Вот, сегодня они закончили, потому я и праздную, а завтра мебель завозить будем…

Я человек мирный, стараюсь в скандалы не лезть, поэтому и сделал вид, что не слышу его слов (хотя мне, конечно, было очень обидно). В конце концов, какое мне дело, что будет у этого идиота в туалете? Хотел он баб в сортире — ну и получил, в чем проблема-то? Кто платит, тот, как известно, и заказывает музыку. А художников с понятиями «чего изволите», всегда хватает… У меня же свои трудности в жизни — нужно еще Верочку до дома провожать (денег на такси уже не осталось).

— Разрешите! — я постарался протиснуться мимо Петра Федоровича и получить одежду из рук гардеробщика.

— Нет, ты погоди, — преградил он мне дорогу, — ты вот скажи: почему не захотел мне этих, как бишь…

— Наяд, — подсказал верный Миша.

— Вот-вот, этих самых наяд в сортир поставить, а? И почему вообще отказался от работы? Побрезговал мною, что ли?

Петр Федорович придвинулся вплотную и обдал перегаром. Я невольно отодвинулся и вжался спиной в стенку.

— Ведь все равно вышло по-моему! — гордо заявил бывший заказчик. — Делов-то — не один, так другой сделает, вас, художников, много — только свистни! И каждый за денежку рад постараться. Захотел бы — мне и унитаз вручную расписали, под Палех… А ты вот лох — без «зелени» остался. Ты без бабок, а я — с бабами, с наядами голыми, сиськастыми!

И Петр Федорович заржал, довольный своей тупой шуткой. При этом он напирал на меня своим необъятным, колышущимся животом и вжимал стенку.

— Это не мои наяды, а ваши, — возразил я, — и вообще — дайте пройти!

— Нет, ты слышишь, Миша, — повернулся Петр Федорович к своему помощнику, — он не хочет со мной разговаривать, брезгует, видимо. А сам-то кто? Сопля на палочке!

Миша тоненько захихикал, выражая полное согласие с мнением босса. Тут что-то у меня в голове щелкнуло, замкнуло, и я потерял контроль над собой. А заодно — и над всей ситуацией в целом.