Иван, Кощеев сын - Константин Арбенин

— Горшеня, друг, — шепчет Иван ему в лицо, — пора нам утекать, самое время! Не ровён час, утро зачнётся, тогда не сносить нам голов!

— Постой, — кривится Горшеня. — Куда бежать? Зачем бежать? Ты чего, Ваня, надумал?

— Вот ведь! — расстраивается Иван. — Проснись, друг ситный! Горыныч нас съест утром, коли мы сейчас не утекём!

Горшеня отмахнулся от приятеля, мешок под головой поправил.

— Нешто я утекать буду, — бубнит, зеваючи. — Я ещё опосля работы не отдохнул как следует. Отдых для работника — святое дело…

И обратно укладывается. А Иван не даёт ему успокою, за рубаху тянет.

— Горшенюшка, пёс тебя укуси! Очнись, дурень!

Горшеня приподнялся, посмотрел на Ивана всерьёз серыми своими глазами и губой смакнул: дескать, не тревожь души-тела! И лёг опять.

— Ну знаешь, — обиделся Иван. — Ты, я вижу, и впрямь справедливость свою испытать хочешь, в самое пекло лезешь, чтобы её за хвост ущипнуть. Воля твоя, только я к тебе в подельники не нанимался, мне эти экперементы не по душе. Я ещё пожить хочу, у меня ещё дело есть важное. А в бессмертности своей я не уверен, так что…

— Иди, Вань, поступай, как знаешь, — отозвался Горшеня из полудрёмы. — Я, правда, Вань, спать очень хочу…

И захрапел в свист.

12. Царский завтрак

Утро наступило, холодком о себе знать дало.

Открыл Горшеня глаза, глядит: туман вокруг озера вьётся, влагой всё пропитывает. Накинул мужик рубашку, штаны натянул, а сам головой вертит — ищет, нет ли где поблизости Ивана. Зверья кругом всякого разного спит вповалку видимо-невидимо, а человека не найти; знать, утёк дорожный товарищ, не выдержал.

А это что за гора сквозь туман порциями просачивается? Горшеня аж присвистнул: да ведь это Тигран Горыныч лежит! И никакого мерзкого запаху от него не исходит! Горшеня приблизился к телу, упёрся носом в змеиный бок и изо всех сил воздух в нос втянул. И ничего — вполне сносно! От удовлетворённости ли, от занюха ли — чихнул Горшеня всладость! Так чихнул, что всю орду звериную разбудил. Змей — и тот заворочался, застонал, зевнул сильным ветром и слипшиеся глазищи растопырил.

— Утро доброе, — говорит ему Горшеня. — С лёгким парком, твоё лесничество.

Тигран Горыныч глядит на Горшеню, хвостом туман разгоняет, вчерашний день припоминает в подробностях. Морда у него довольная, вид — жениховатый, в глазах перспектива светится; хорошо себя чувствует змей после давешних водных процедур. И Горшеня ему в ответ улыбается, налюбоваться на отмытого царя не может.

А воздух вокруг чистый — хоть горстями за пазуху клади!

Тут и туман рассеялся, лесные твари в себя пришли, все друг на дружку глядят, гомонят, диву даются, царя своего только по размерам опознают. А у Горшени уже другая забота: подошёл он к озеру, смотрит на него и в затылке тоскливо чешет.

— Да, — говорит, — озерцо-то мы того… испоганили, право слово.

И правда: в озере вся вода теперь в таком непотребном состоянии, что стыдно смотреть. Тигран Горыныч туда же взглянул — аж озноб по полосам его тигровым пробежал.

— Ну ничего, — говорит, — после завтрака и озеро вычистим.

— Ах да, — говорит Горшеня. — Отвлёкся маленько, виноват. Стало быть, уже прямо сейчас, твоё лесничество, завтракать соизволишь?

— Да чего уж там откладывать, — зевает змей, — почитай, всю ночь не ел!

— Как скажешь, твоё лесничество, — кивает Горшеня, — как скажешь.

Вышли из кустов еноты — вынесли шесть кадушек с солёными грибочками. Горшеня носом повёл, в кадки те глянул — один к одному рыжики да маслята! Объедение!

— Годится? — спрашивает его змей.

— Годится, — вздыхает Горшеня. — Компания подходящая, все из земли выходцы.

— Погоди-ка, ветелинар, — шарит свежим взглядом звериный царь, — а второе где?

Горшеня прикинулся, что ничего не понимает.

— Ась? — говорит. — Какое такое второе?

— Дружок твой Иван где? Утёк?

И такой сердитый у Тиграна Горыныча взгляд сделался, что медведь-воевода тут же прибежал к нему безо всякой на то команды — просто учуял, что дело выговором пахнет. А всё опять же потому, что воздух кругом чистый и никто посторонних запахов не издаёт.

— Где?! — кричит Тигран Горыныч сразу и на Горшеню, и на воеводу своего (и сокрушается в сердцах, что голова у него только одна на такой случай). — Что вы уставились на меня, как мотыли на финик! Где, я спрашиваю, эта моя вторая порция?! Кто стырил?! Кто упустил?!

Потап Михалыч сдрейфил не на шутку — подумал, что сейчас придётся ему своей тушей прошляпленный недовес восстанавливать. А Горшеня хоть и не сдрейфил, но тоже нехорошее подумал — что все его вчерашние труды по установлению мостов пошли теперь насмарку. И вот, едва они успели об этом подумать, как кусты орешника вдруг раздвинулись и вышел на поляну Иван. Поправил на себе поясок, заспанные глаза кулаками протёр, осмотрелся.

— Прости, — говорит, — твоё лесничество. Сморился от такого чистого воздуха, чуть завтрак не проспал.

Выдохнул медведь-воевода. И Горшеня тоже вздохнул с облегчением.

А Тигран Горыныч брови нахмурил, подгрёб лапой Ивана к грибкам поближе и свежевымытым пальцем завтраку своему пригрозил: дескать, не балуй, еда!

Ну вот уже и до самой трапезы дело дошло.

Только какая-то загвоздка в воздухе повисла, что-то предзавтрачная пауза слишком затянулась. Всё подданное зверьё приготовилось, выстроилось в беспорядочные ряды. Ждут животные, когда же начнётся приём пищи, потому как надеются, что царь не всё сам съест, а выдаст и им по кусочку, по косточке, на общих основаниях. Волк давешний ближе всех к затрапезной территории трётся. Медведь-воевода его боком своим к периферии отжимает — мол, не лезь поперёд батьки! Даже рысёнок, который Горшеню с Иваном так ловко сосчитал, — и тот в первых рядах шарится, кисточки на ушах навострил, готов, если надо, ещё что-нибудь сосчитать. И всё, кажется, готово, а звоночка всё нет. Змей озадачен чем-то, что-то у него в башке состыковаться не может.

— Да… — хрипит он как-то растерянно, не по-царски даже, а по-простецки, по-змеиному.

А Иван и Горшеня стоят совсем бледные, плечами друг друга едва удерживают — им-то кажется, что змей уже утробное шипение издавать начал, что какие-то желудочные операции у него в чреве начались и продолжение сейчас последует при непосредственном их участии.

Горшеня перекрестился украдкой, ладанку свою нагрудную поцеловал. Иван же просто в небо смотрит. Красиво-то небо весеннее: стрижи, скворцы, облака… «И действительно, — думает он, — распрекрасная штука — явь!»

Но вот Тигран Горыныч откашлялся, на заднюю точку присел, передние лапы сложил на груди — вид принял величественный.

— Вот что, — говорит. — Слушай меня, животный мир, слушай и ты, одушевлённая природа. Важное слово сказать хочу. Поскольку мы есть единоличный царь зверей, птиц, насекомых и пресмыкающихся в пределах нашего Лесного царства, то и слово мое есть уважаемо и весомо для каждого живого существа…

И снова закашлялся — видно, нелегко змею это весомое слово произнести.

— Кхе-кхе… существа… По существу. Вчера, — продолжает с натугой, как помочь тянет, — обещал я этим мужикам, блюдам моим царским, в качестве, так сказать, поблажки за организованный ими всеобщий банный вечер жевать их вползуба, не шибко, то есть, пережёвывать. Вот как…

Потянул время, молчанием потомил.

— Но теперь, — продолжает, — взятой мною властью я это самое решение… того самого… отменяю, в общем.

Иван на Горшеню глянул рассерженно: мол, доигрался, друг ситный! Кому поверил — гаду полосатому! А Горшеня пока ничего лицом не выражает, только пота немножко на лоб выпустил да бровью контуженной подёргивает: ждёт дальнейшего.

— Тьфу ты, пропасть корявая! — серчает на себя змей. — Зажарил меня этот царский слог, всю душу выпытал! Я по-простому, хлопцы, скажу, без политесностей: не буду я этих путников жевать вообще! Есть я их не буду! Не хочу! Аппетиту, как говорится, не прикажешь! Пускай идут себе по всем четырём направлениям.

Сказал — и глазами всех подданных обводит: кто, мол, чего возразить имеет, кто одобряет, кто сомневается? А животные смотрят на Тиграна Горыныча с раболепием, но понимающе. Только молчат, не знают: шутит их голова или всерьез раздобрился. Тут Горшеня махнул ребром ладони — разрубил затянувшуюся паузу.

— Это, — говорит, — ты правильно решил, твоё лесничество. Чем непережёванное-то глотать, так лучше вообще без завтрака обойтися. Оно для желудка в сто раз полезнее будет и душе — отрада.

— Мало того, — подхватил ему в тон Тигран Горыныч, — я этим мужикам ещё и спасибо говорю и благодарность объявляю в специальном указе! За лёгкий пар и перемену, так сказать, окружающей атмосферности!