Лав-тур на Бора-Бора - Юлия Алейникова

В воображении впечатлительной Юли тут же нарисовалась картина: кто-то придерживает за шею брыкающуюся в предсмертной агонии Ирму, вокруг пробитой головы которой расплывается кровавое пятно, а мелкие хищные рыбешки уже собираются к месту тризны. Она побледнела и почувствовала, что тошнота подступает к горлу.

– Так что, может, все же расскажете, что вы подслушали? – лениво, безучастно спросил инспектор.

Выслушав «коллегу», инспектор вызвал из Ваитапе служебный катер с двумя жандармами и устроился неподалеку от пирса караулить возвращение Андре, а Юля, вытащив с яхты Ползунова, отправилась к себе в бунгало, твердо решив носа оттуда сегодня не высовывать. Заодно осчастливила мужа сообщением, что обвинения с него сняты окончательно и бесповоротно.

Глава 17

Капитан Сомерс уже несколько часов сидел в своей каюте, глядя в темноту за окном. На душе у него было тяжело и тревожно.

«Что еще задумал этот мерзавец?» – вот мысль, которая не давала капитану покоя.

Он с трудом дождался минуты, когда смог уйти к себе. День тянулся бесконечно долго, обязанности призывали его поминутно решать десятки разных вопросов. То отключилась вентиляция в салоне верхней палубы, то береговая служба потеряла документы, которые он сдал властям по прибытии, потом он просматривал счета за стоянку, прежде чем передать их хозяину, потом долго искал на берегу квалифицированного специалиста по кондиционерам, и так весь день. Только ближе к полуночи ему удалось наконец уединиться и спокойно обдумать сложившуюся ситуацию.

Когда Андре, этот грязный хорек, пригрозил ему донести в жандармерию, капитан не испугался. Он был уверен, что мерзавец опять блефует, но, поразмыслив, пришел к выводу, что тот способен на все. Андре Эстебан с завидным постоянством умудрялся найти себе компанию из отбросов в любом порту и на любой стоянке, где бы ни швартовалась яхта. А людишки такого сорта вполне способны присягнуть в чем угодно, лишь бы платили. Особенно если врать не надо.

Капитан не раз за последние полтора года вспоминал тот злосчастный день, когда принял в команду этого негодяя. Один из матросов попал в госпиталь с приступом аппендицита, а отплытие было назначено на следующее утро. И хотя в агентстве предупредили, что не могут дать Эстебану надежных характеристик, никого другого так быстро они на замену найти не смогли. И капитан легкомысленно согласился взять непроверенного человека на судно на пару недель. И вот результат.

Капитан горестно вздохнул. За прошедший год он лишился почти всех своих сбережений, они перекочевали в карманы предприимчивого шантажиста. И это помимо того, что тот получал с покойной Ирмы.

Конечно, кроме себя, ему винить некого. В тот вечер в Сен-Тропе, когда Ирма одна вернулась на яхту и вызвала его в каюту, он должен был проявить больше твердости. Но у нее были глаза, как у раненого олененка. Он пожалел ее, хотел поддержать и сам не заметил, как они оказались в постели. И с тех пор так и пошло. Стоило ей поссориться с мужем, что случалось нередко, или просто заскучать, она тут же звала его.

Сомерс понимал, что подобные отношения не делают ему чести, он превратился в комнатную собачку, не говоря уже о том, что такое поведение было грубым нарушением профессиональной этики.

Если бы Сомерс был умнее и тверже, то уволился бы на следующее утро, и ничего бы не случилось. Но он смалодушничал. Сперва один раз, потом второй и так далее. А когда мелкий, смуглый, вертлявый Андре впервые потребовал денег, что-либо предпринимать было уже поздно. Они с Ирмой оба оказались на крючке. И если для нее эти выплаты были лишь источником раздражения, то для капитана Сомерса они были просто разорительны. Уже через полгода он простился с надеждой купить собственную прогулочную яхту, о которой давно мечтал, а чем дальше, тем крепче затягивался узел.

Некоторое время назад Сомерс стал замечать, что Ирма перестала бояться Андре, и начал не на шутку беспокоиться. Если она по какой-то причине сочтет, что ей проще все рассказать мужу, то для него такой выход будет губителен. Его карьера будет уничтожена. И капитан с ужасом ожидал, чем закончится эта история, боясь предпринять хоть что-то. Да и что он мог предпринять? Уволить Андре он не мог. Уволиться сам тоже. В обоих случаях эта жадная скотина грозила ему немедленным разоблачением. Расстаться с Ирмой? Он мечтал порвать эту связь, но она и слышать нечего не желала.

– За деньги, которые я плачу твоему ублюдку, – повторяла она каждый раз, когда он заводил этот разговор, – я хочу получать хоть какое-то удовольствие.

Хотя в последнее время Ирма потеряла к нему интерес. Сперва он решил, что причиной всему куча народу, собравшаяся в этот раз на яхте, но так бывало и раньше, и ничто ее не останавливало. Сомерс не мог поверить своему счастью. Он начал строить планы, как избавиться от Андре, и тут погибла Ирма.

Сомерс с самого начала знал, что в то утро Андре после того, как потребовал денег у него самого, отправился к Ирме на платформу. И было это уже после отплытия хозяина с друзьями на рыбалку. Почему он не сообщил об этом жандармам сразу же? Потому что, как ни горько это сознавать, он был жалким, трусливым слизняком, а не крутым морским волком, которого привык из себя строить.

Сомерс всегда был любимцем женщин. Высокий, стройный, подтянутый, с бронзовым загаром, литыми мышцами, обаятельной улыбкой, голубыми глазами и выцветшими на солнце прядями соломенных волос, он был как будто с обложки глянцевого журнала. Капитан неотразимо смотрелся на мостике белоснежной яхты, и от желающих нанять его не было отбоя. Он как своеобразный престижный атрибут на дорогой посудине, игрушке миллионеров.

И вот он, итог его бессмысленной тридцатипятилетней жизни. Он сидит и трясется от страха, что его обвинят в убийстве. Обвинит человек, который обобрал его до нитки и разрушил его карьеру.

Но что лукавить? Он сам все разрушил. И пора ему уже совершить хоть один достойный мужской поступок – разорвать раз и навсегда эти постыдные путы.

Завтра утром он отправится в жандармерию и все расскажет инспектору. А там будь что будет. Если, конечно, он не сможет сделать еще более решительный и действенный шаг.

Приняв это решение, Сомерс впервые за последние месяцы почувствовал огромное облегчение, чувство освобождения от тяжкого груза, который и днем и ночью давил на его сердце.

Глава 18

Ирина Яковлевна сидела за туалетным столиком в своей каюте, с раздражением прислушиваясь к несущимся из-за стены звукам. И когда они все успокоятся? Сама достойная матрона ложилась поздно, но при этом любила, чтобы в доме царила полнейшая тишина, не мешая ей наслаждаться заслуженным отдыхом. Из-за переборки, отделяющей ее каюту от каюты Крюгеров, доносился безостановочный бубнежь, и, что особенно раздражало, исключительно по-немецки.

– За день не наговорились, голуби, – язвительно заметила Ирина Яковлевна, адресуясь к переборке. Потом, обратив взор к зеркалу, поправила темные крашеные пряди, уложенные в высокую прическу, поправила кружевной пеньюар, ниспадающий, словно греческая хламида, с ее представительной фигуры, и задумчиво уставилась в пространство.

После некоторого размышления Ирина Яковлевна сообщила своему отражению в зеркале: «Пожалуй, так будет лучше всего, тянуть дальше бессмысленно». Она грузно поднялась с кресла и открыла дверь каюты.

С другого конца коридора, из-за закрытой двери, раздавались Иннино повизгивание и заливистый, почти девичий смех Семена. «Все не угомонятся, – покачала головой бабуля, – вот он, шульмановский темперамент, медовый месяц еще не начался, а их уже из каюты не выманишь». Ирина Яковлевна поджала яркие накрашенные губы и крикнула на весь коридор зычным, хорошо поставленным голосом:

– Инна, детка! – Сразу же установилась мертвая тишина.

Через секунду из приоткрытой двери высунулась взъерошенная Иннина голова, остальное тело она стыдливо прятала за дверью.

– Что, бабушка? – пискнула детка, слегка задыхаясь.

– Зайди ко мне, – уронила Ирина Яковлевна начальственным тоном.

– А можно завтра? – надула губки Инночка.

– Сейчас, – веско и безапелляционно заявила старая горгулья, захлопывая свою дверь.

Через секунду Инна босиком пробежала по ковру в бабушкину каюту, прикрывшись кое-как крошечным шелковым халатиком.

– Что, бабуля? – вопросило дитятко, хлопая пушистыми ресницами.

– Инна, детка, – прогудела Ирина Яковлевна, снимая с пальцев массивные, усыпанные бриллиантами перстни, – я хотела у тебя позаимствовать одно колечко, знаешь, с таким квадратным большим бриллиантом.

Инна не мигая смотрела на пухлую бабушкину руку с длинными сильными пальцами, с ярко-алым маникюром. Собственные Инночкины ручки были тоже пухленькими, но маленькими, как у ребенка. Ее пальчики, розовые и нежные, были раза в два тоньше, и у нее никак не укладывалось в голове, как это бабуля собирается носить ее кольца. Ирина Яковлевна по-своему истолковала затянувшееся молчание и решила помочь Инне освежить память.