Крестоносцы 1410 - Юзеф Игнаций Крашевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она подскочила, хлопая в белые ладоши.
– На коня! В дорогу! Лошади я не боюсь, воинство меня не пугает, а увидеть необъятный свет – это восторг! Мама! Князей, королей, княгинь, баронов, дворы, замки…
Искоса поглядела она на восхищённого ею Мерхейма, который гонялся за ней глазами.
– За письма, – прошептала она, – вы можете не опасаться, я положу их под платье; а ножик всегда у пояса ношу: если кто бы посмел прикоснуться – убью!
Говоря это, она сделала рукой движение, как если бы действительно хотела ударить в сердце.
– Ради Бога! Эта девушка – королева! Это деликатес! – крикнул, вставая, казначей. – Она всё с полуслова понимает и ничего не боится. У нас нет лучшего посла, чем она.
Носкова с некоторой гордостью поднялась, забывая об опасности, схватила её за голову и поцеловала в лоб. А девушка целовала ей руки.
– Едем, мама, едем и вы увидете, что ангелы проведут нас безопасно и лошадь в дороге не застрянет. Никто не посмеет нам ничего учинить! Пока мы на земле Ордена – мы немки, выезжаем за границу в Польшу – мы польки. Я уже умею такие красивые польские песни грустно тянуть, что их слушать невозможно.
Уже вся воспламенённая надеждой той поездки, Офка, не обращая больше внимания на достойного казначея, летала по комнате, во всех зеркальцах разглядывая себя.
– Вы видите, сестра Барбара, – промолвил в конце Мерхейм, – что девушка совсем не боится путешествия, а вы опасались! Итак, мы пока сначала уложим все вещи, только бы ничего на завтра не осталось. Двадцать слуг мы вам пришлём, за которых мы ручаемся. Из местных ни одного не возьмём, дабы не получилось, что они скинули монашескую одежду. Мы приведём их из Бальги, Эльблонга, Грудзандза и свяжем их сильной присягой. Возниц и карету вы найдёте дома. Также нужно женскую одежду и вещи взять в достаточном количестве, чтобы иметь в чём появиться на княжеском дворе. Эскорт и письма я вам привезу, но о письмах живая душа знать не должна, а доставить их нужно никому иному, кроме самой княгини, и так, чтобы свидетелей при этом не было. Подарки для неё магистр пришлёт; они никогда дела не портят: с голыми руками даже холоп в суд не ходит.
Казначей налил себе новый кубок и осмотрелся: Офка жадно его слушала.
– Подайте-ка второй кубок для матери, – произнёс он, – пусть хоть капельку с сахаром выпьет: это ей дух подкрепит.
Офка сразу закружилась и прибежала с венецианским прозрачным стаканчиком, по сторонам которого, как нити, вились белые стеклянные жилки.
Казначей налил немного вина, торговка из стоящей мисочки взяла кусочек сахара, и с ним, заслоняясь рукой, лениво и неохотно выпила чуть-чуть вина.
– Значит, всё хорошо, – молвил крестоносец, – но мы ещё одной вещи не коснулись: сейчас о ней начну. Будете думать только о хорошем, ибо я вам одну неожиданную, но милую новость принёс… Увидите.
Носкова как-то задумчиво и мрачно посмотрела, а Офка, опережая её ответ, быстро воскликнула:
– Пусть ваша милость не обращает внимания, что матушке поначалу так грустно. Она так всегда в начале принимает, но потом и сама будет рада! Как в карету мы сядем и в поля выедем широкие… в мир, порадуется её душа! Она этого ещё не видит, а у меня уже всё перед глазами. Шумят леса, золотятся поля, тянутся белые крылатые облака, пенятся реки… ржут кони, а мы постоянно летим дальше, в мир, в мир!
Крестоносец слушал обрадованный, глаза матери также засмеялись.
– Теперь, – вымолвил он, – пусть Офка идёт собираться к путешествию, а мы ещё должны немного поговорить, буквально два слова.
– Которых мне слышать не полагается? – смеясь, прервала девушка. – Пусть ваша милость будет уверена, что я сама до них додумаюсь, не слушая… Итак, я иду.
Она низко поклонилась и исчезла.
– Ещё одно дело, – проговорил казначей, – но не знаю, как его коснуться.
Он повернулся к вдове.
– У вас есть какая-нибудь родня? Мы-то никогда ни о ком не слышали.
Сильно удивлёная, вдова заёрзала на стуле.
– Родня? – повторила она, морща лоб. – Родня? Я о ней, она обо мне забыла! Не знаю, умерли, может; никогда никто не объявил о себе, я тоже не могла… Я имела одного единокровного брата, от одного отца, но не от одной матери, тот юноша, вероятно, ушёл из дома и стал либо монахом, либо ксендзом.
– Несомненная вещь, – сказал казначей, – то, что вы его увидите.
Носкова подскочила, почти испуганная этой новостью.
– Откуда бы он, Бог мой, взялся? Здесь? Он? Скажите, прошу вас. Я не знала, что он жив, и где находится.
– Я его вам привёз, – заявил казначей, – но послушайте… Он прибыл из Польши, его подозревали, что он посланный короля, у которого служил. Кажется, что он человек набожный. Его вы возьмёте в товарищи по путешествию, с ним будет безопасней. Однако помните, что даже и брат о тайнах Ордена не ведает: предостерегите дочку, дабы молчала.
Торговка слушала всё больше удивлённая и почти немая – так эта новость её тронула.
– Где же он? Где? – спросила она беспокойно.
– Тут, в замке!
– Тут? Брат? Кто же сказал, что он мой брат?
– Он сам.
Носкова замолкла.
– Удивительна Божья воля!
– Так удивительна и для Ордена благоприятна. Бог как бы намеренно его прислал для безопасности вашей поездки. Да будет Ему благодарность. Примите старика как брата, но молчите перед ним, как перед чужим: он ничего знать не должен ни о письмах, ни о вашем посольстве. Офке закройте уста.
– Девушка умная, для неё достаточно полуслова: не бойтесь.
– Пришлю его сюда, но делайте, кабы вы даже не знали о нём и не говорили ни о чём со мной.
Казначей положил пальцы на уста.
– Вы являетесь его сестрой, – добавил он, – а вместе с тем и сестрой в Ордене, а кто вступил в нашу семью, тот другой не имеет…
Носкова склонила голову. Взволнованно проводила до двери Мерхейма, который, шепнув ещё несколько слов, исчез на тёмной лестнице каменицы.
* * *
В комнате уже был сумрак и двое слуг вошли с зажжёнными свечами.
Носкова, вернувшись от двери, упала на стул и неподвижно сидела, подперев голову рукой. Тихо было вокруг, только отдалённый голос Офки, которая наверху напевала какую-то песенку, штурмую сундуки и уже готовясь в дорогу, доходил заглушённо до ушек вдовы.
Воспоминание об этом почти неизвестном брате вызвало
