Детские шалости - Генри Саттон

Самое смешное в этом, думает он, подъезжая к дому своей мамы и отчима, который стоит вдали от дороги, на холме, слегка на возвышении, с наклонным садиком, заполненным аккуратными, цветущими клумбами, и с деревянной верандой, обвитой виноградными лозами, и с передней дверью из матового стекла, и большими окнами в гостиной, с двойным гаражом и крутой наклонной крышей с толстой дымовой трубой, армированной великолепным камнем — самое смешное, что, несмотря на все ощущения опасности и горечи, болезненной скуки, эта поездка воодушевляет его, он понимает, что вообще-то ему нравится этот дом. Глядя на него сейчас, Марк думает, что этот дом нравится ему все больше и больше. Потому что он такой уютный, и стоит особнячком, и явно стоит уйму денег. Хотел бы он жить в таком доме вместе с Николь и Джеммой. Хотя, вероятно, где-нибудь в другом районе, чтобы месторасположение не вызывало столько воспоминаний.

Вероятно, где-нибудь в стороне от старой дороги Ярмут Только они втроем, но на этот раз у них будет целостный, неповрежденный семейный союз, да-да — на этой картинке отсутствует Лили. Лили вообще нет поблизости. И жизнь чиста, и проста, и донельзя комфортна. Предел его мечтаний, думает он. Его конечная цель. Ему не хочется забывать об этом.

Глава 2

— Николь хотела, чтобы я тебе кое-что сказал, мам, — говорит он, а затем делает очередной глоток чая, держа чашку рядом с блюдцем со сладостями, и наслаждается чувством облегчения, потому что Лоуренса нет дома, он играет в гольф. — Она тоже должна была приехать, — говорит он, делая глоток, — но сказала, что если поедет, то я тогда ни слова не скажу. Ты ведь знаешь меня. Я не очень хорошо умею выражать свои мысли.

— Как она? — говорит мама Марка Энн.

— Кто? — спрашивает Марк.

— Николь. И Джемма. Как там моя дорогая маленькая Джемма? По-прежнему играет в своих Барби? По-прежнему рисует свои красивые картинки?

— Они хорошо. С ними все в порядке, — говорит он.

— А как твой дом? Построил что-нибудь новенького? — спрашивает она.

— Нет, на самом деле нет.

— Что с кухней?

— Фантастика, мам. Прекрасно встала.

— Когда ты приедешь и соберешь кухню для меня?

— Ты ведь знаешь, я не люблю работать для семьи и друзей, — говорит он. — А вдруг что-нибудь не получится, или я что-нибудь сломаю, или что-нибудь еще. Все это слишком запутанно.

— Ты мог бы сделать исключение для своей мамы, правда? Они сидят в оранжерее позади дома, где невозможно жарко, хотя дверь, ведущая в сад, распахнута настежь. Старая мамина собака, маленький коричневый терьер, лежит поперек входа, тяжело и часто дыша и воняя. У его мамы всегда были маленькие коричневые вонючие терьеры. Когда она не видела, он награждал их пипками, жестокими пинками по бокам, бил их с такой силой, что порой они летали по воздуху. В частности, вот эта самая собака по кличке Мини.

— Нет, мам, — говорит он. — Я ни для кого не делаю исключений.

— Могу поспорить, ты сделал исключение для мамы Николь, — говорит она. — Ты для нее все что угодно сделаешь.

— Я сказал, мам, я ни для кого не делаю исключений. Даже если бы это была лучшая подруга Николь, я бы не согласился.

— Просто приезжай и осмотри место. Ты можешь передумать или, по крайней мере, что-то посоветовать. Лоуренс очень хочет покончить со всем этим.

Его мама никогда не дает ему сказать того, что он хочет сказать. Она всегда вмешивается, говорит только то, что хочет сказать сама. Марк заметил, что она ведет себя так же и с Лоуренсом. Как только он уселся, он попытался подвести тему разговора к Лили, подумав, что есть только один способ заставить себя сделать это — сказать ей все сразу же. А теперь он уже допил свой чай, и начинает нещадно потеть, и знает, что не сможет отправиться домой, не сообщив ей про Лили, потому что Николь его убьет — как бы он хотел, чтобы жена была рядом! В подобных ситуациях гораздо легче, если она где-то поблизости. Иногда ему кажется, что она — его мозги, его глашатай.

— Мам, — говорит он, потому что жара и эта вонючая собака заставляют его собраться с силами, и теперь он настроен решительно, больше не позволит уводить разговор в сторону, обманывать себя — он хотел уйти около десяти минут назад, — я пришел сюда не для того, чтобы говорить о чертовых кухнях. Я должен тебе кое-что сообщить.

Он видит, что у него дрожат руки, и ставит свою пустую чашку и блюдце на подоконник, между двумя кадками с растениями, и садится на руки, и смотрит прямо на нее, замечая, как внезапно она постарела, насколько она постарела с тех пор, как он видел ее в последний раз. Ее лицо все в морщинах, и кожа на шее отвисла. У нее — его строение, тонкое и угловатое — строение Лили — хотя ее волосы всегда были темнее, чем его, почти каштановые, но какое-то время она осветляла их, чтобы скрыть седину и выглядеть моложе, хотя, как ему казалось, получался совершенно противоположный эффект.

— Мам, — говорит он, — объявилась Ким, и мы ездили повидаться с Лили. С ней все в порядке. Ну, на самом деле не все. Она взвинченная, если хочешь знать. Но она жива.

— Я знаю, — говорит Энн, кивая, и кожные складки на ее шее тоже заметно движутся — не шлепают, но колыхаются независимо от движений ее головы и шеи, движутся одновременно с серьгами в ушах.

— Что значит — ты знаешь? — говорит он, вздрагивая — непонятно что останавливает его от того, чтобы пинком откинуть собаку с прохода.

— Ким звонила мне несколько недель назад, хотела узнать твой номер. Она разве не сказала, как получила твой телефон?

— Полагаю, я забыл спросить, — говорит Марк. — Но почему ты не сказала мне, что она звонила? Почему ты не сказала мне, что говорила с ней? Не могу поверить, что ты смогла оставаться спокойной. Не могу, черт побери, поверить. И кем ты после этого себя считаешь?

Он перешагивает через собаку и выходит в сад, прямо под неистовый солнечный свет — и солнце обжигает его лицо и лоб, и нещадный жар пробирается прямо под одежду, к его голой груди и ногам — и он быстро делает шаг назад, в оранжерею.

— Потому что я только и делала, что думала о тебе, — говорит Энн. — Я не хотела тебя будоражить на случай, если она решит не перезванивать. На случай, если ничего не получится. По телефону ее голос звучал очень неуверенно. Очень нервно.

— Это неудивительно, — говорит он. — И о чем вы еще разговаривали?

— Да ни о чем. Она только рассказала мне, как поживает Лили, что они путешествовали, но теперь обосновались. А я ей рассказала немножко о тебе. Что у тебя все в порядке, что ты женат на Николь и что у тебя есть Джемма. Потом она перезванивала. И мы снова говорили.

— Ты и она — вот как, правда? — говорит он, скрещивая пальцы и потрясая ими перед лицом своей матери. Он мог бы ударить ее. Он бы действительно мог. — Внезапно стали лучшими подружками?

— Я всегда могла с ней общаться, — говорит Энн, встает и пятится назад с его пути. — Ты это знаешь. Я во многом с ней не согласна, но, по крайней мере, я могла с ней поговорить и попытаться понять ее точку зрения. Я всегда думала, что это лучший способ жить дальше. В конце концов, Лили — моя внучка. В глубине души я блюду ее интересы.

— А как же я? Кто будет блюсти мои интересы?

— Да ладно, Марк, мы говорим о маленькой девочке. О ранимой маленькой девочке из разбитой семьи. Ты можешь постоять за себя. Ты вполне крепкий парень.

— Она не настолько маленькая. Ты ее не видела. Или видела? Наверное, видела. Ты, наверное, уже успела съездить к ним в гости. Снова превратилась в превосходную бабушку Лили. Как будто ничего не изменилось. А может, ты тайно общалась с Ким в течение последних десяти ебаных лет? От тебя и не такого можно ожидать.

— Нет, Марк, конечно, я не общалась с ней. Но я очень хочу повидаться с Лили. Ким рассказала мне все про нее. Мне кажется, что она очень умная и хорошенькая. Не могу дождаться, когда же она приедет на следующей неделе.

— Да я, еб твою мать, ничему этому не верю, ты даже знаешь, когда она приедет сюда погостить. Я просто, ебаный в рот, не верю, — говорит он, мечась по дому, по тому самому дому, о котором он так страстно мечтает, по своему идеальному дому, несется через холл по плюшевому кремовому ковру — его мать всегда покупает новые ковры — к яркому сиянию матового стекла парадной двери.

— Ким просто хотела убедиться, что за Лили нормально присмотрят, когда она приедет, — говорит Энн. — Что я буду поблизости, чтобы присматривать за ней.

— Тем хуже, — говорит он. — Я ненавижу, когда что-то делают у меня за спиной. Ты такая же мерзкая, как и Ким. Такая же, как все. Ебаный заговор против меня. Какого хуя я сделал, чтобы заслужить такое?

— Марк, я сделала это только ради Лили и ради тебя. И конечно, ты можешь это понять. Пожалуйста, не говори со мной так, я — твоя мать. Тебе следует проявлять ко мне немного больше уважения.