Вельяминовы. За горизонт. Книга 4 (СИ) - Шульман Нелли

– Отличный, руки у нее из нужного места растут. Что касается медали, то школу она закончит в четырнадцать лет. Университет от нее никуда не денется…  – Наташа хотела, чтобы дочь осталась в Куйбышеве, однако Михаил Иванович понимал, что Марту надо отпустить в Москву, на физический факультет Университета:

– Или она в Бауманку пойдет, – он прислушивался к тишине коридора в общежитии аспирантов, – сразу в инженеры…  – знакомясь с доктором Эйриксеном, Журавлев понял, что ученый не купил его легенду. Он помнил спокойный, немного презрительный взгляд голубых глаз. Крепкие пальцы повертели удостоверение Михаила Ивановича:

– Очень приятно, товарищ Иванов, – генералу показалось, что мальчишка едва сдерживает смешок, – спасибо Академии Наук СССР за заботу о нашем быте…

Бытом физиков занимались работники Академгородка. Михаилу Ивановичу оставалось заглядывать на заседания, где он все равно ничего не понимал. Болеющий Ландау прислал симпозиуму приветствие, конференцию открывал нобелевский лауреат Тамм. И он, и Сахаров, тоже приехавший в Новосибирск, знали Журавлева в лицо:

– Но физики будут молчать, – успокоил себя генерал, – они подписывали документы о неразглашении секретных сведений. Хотя, по слухам, Сахаров не очень-то жалует советскую власть…  – Журавлев помнил, что даже во времена покойного Сталина, заключенные шарашек не стеснялись в выражениях:

– Берия разрешал им болтать все, что угодно. Главное, чтобы двигалась работа…  – Михаил Иванович видел, что молодые советские физики свободно разговаривают с западными коллегами:

– Они все знают языки, слушают тамошнее радио. У этого Эйриксена здесь прямо простор для вербовки…  – Михаил Иванович все-таки решил, что ученый понятия не имеет о делах давно минувших дней, как он называл послевоенные события:

– По крайней мере, если он заведет об этом разговор, я сделаю вид, что ничего не знаю. Да и не заведет он, – уверил себя генерал, – не звать же ему переводчика, а русским он не владеет. Или владеет, но искусно притворяется…

Криво повешенная рукописная табличка на двери комнаты доктора Эйриксена сообщала на двух языках: «Ушел на базу». Базой научная молодежь в Академгородке называла лабораторный комплекс. Рисуночек рядом изображал обитателя комнаты, с академическими лаврами на шее, перебирающего мешок картошки:

– Физики шутят, – кисло усмехнулся Журавлев, – распустили их здесь. Но объявление писал не только доктор Эйриксен, с русским ему помогли…  – до начала утреннего заседания оставалось минут пятнадцать:

– Сейчас, – велел себе Михаил Иванович, – она не подписала тетрадку. Никто ничего не заподозрит…  – он не мог отказать приемной дочери:

– Работа о числах Серпинского…  – горячо сказала Марта, – доктор Эйриксен в прошлом году нашел самое малое, но кажется, я его переплюнула…  – девочка поскребла карандашом в коротко стриженых волосах, – сейчас я тебе все объясню, папа Миша…  – Журавлев достал из портфеля неприметную тетрадку:

– Серпинский или не Серпинский, а за такое меня бы тоже не похвалили. Саша бы меня и допрашивал, несмотря на то, что мы его почти вырастили…  – со старшим лейтенантом Гурвичем он встретился ненадолго, готовясь к поездке в Академгородок. Саша обретался на загородных дачах обкома:

– У нас идет операция в городе, – кратко объяснил юноша, – потом я к вам присоединюсь. Негласно, конечно, Викинг не должен меня видеть…  – справившись с отчаянно бьющимся сердцем, Журавлев сунул тетрадку под дверь комнаты:

– Не зря я спросил у Саши, где они поставили камеры, – похвалил себя генерал, – в коридоре их нет, а способа снимать через дверь пока не придумали. Или придумали, – Журавлев испугался, – но я об этом не знаю? Ладно, была не была…

Убедившись, что край тетрадки не виден из коридора, он пошел к лифтам.

– Небывалым трудовым подъемом охвачена вся наша страна, – бодро сказал диктор, – рабочие, колхозники, советская интеллигенция с нетерпением ждут открытия XXII съезда Коммунистической Партии. Через несколько дней в Москве соберутся почти пять тысяч делегатов с разных концов нашей страны и представители восьмидесяти коммунистических партий зарубежных стран. Одним из подарков съезду станет новый памятник Карлу Марксу, на площади Свердлова, в Москве. Сегодня в нашей студии создатель монумента, скульптор Лев Кербель…

Изящные пальцы щелкнули рычажком транзистора. Зашумел импортный электрический чайник. Кухню в уединенном коттедже на закрытых дачах обкома отделали в прибалтийском стиле. Надя куталась в шелковый халат:

– В домике, где обреталась комитетская тварь, была похожая обстановка, – брезгливо подумала девушка, – на всей мебели и технике инвентарные номера. Партия заботится о своих выкормышах, покупает им западногерманские холодильники и французское вино…  – на гранитной кухонной панели стояла полупустая бутылка бордо. Надя не хотела заглядывать в рефрижератор:

– Икра, ветчина, салями, оливки, сыр, фрукты…  – девушка подавила тошноту, – и водка с шампанским, разумеется…  – из полуоткрытой двери спальни доносился храп. Высыпав в чашку гранулы американского кофе, Надя скривилась:

– Не буду подходить к плите. Слава Богу, он не требует от меня разыгрывать домашний уют…  – он, правда, требовал кофе в постель:

– Но просыпается он только к полудню…  – Надя взглянула на часики, – пока мне можно отдохнуть…  – для всех маэстро пребывал в творческом уединении. Кремовая «Волга», тем не менее, каждый день возила музыканта на репетиции, мастер-классы и концерты. Надя вспомнила жадные руки, шарящие по ее телу, задыхающийся голос:

– Иди, иди сюда…  – он облизывал губы, – я тебя целый день не видел, я скучал…  – от него пахло табаком и спиртным, он грубо прижимал ее к широкой кровати:

– Стой, не двигайся…  – горло стискивал кожаный ремень, – ты не видела овчарок в лагерях…  – сзади раздавался смешок, – собаками травили заключенных…  – длинные ногти царапали ее спину, – ты тоже собака, ты моя сучка…  – Надя потрясла головой. Ей хотелось вывернуться наизнанку, забыть неприятный шепоток, обжигающий ухо:

– Я поселю тебя в Крыму или на Кавказе, – пьяно обещал он, – у меня много денег, ты никогда не узнаешь нужды. Я буду к тебе прилетать, моя птичка. Советы согласятся, они на все согласятся ради меня. Я король музыки, в мире у меня нет соперников…  – Наде хотелось вцепиться ему в лицо, но девушка велела себе терпеть:

– Нас записывают и фотографируют, – напоминала себе она, – думай об осторожности. В любом случае, меня скоро отсюда увезут…  – визит в Академгородок обставлялся, как поездка Нади с другими участниками концерта в районные города Новосибирской области:

– Шефские концерты, – объяснила она не слушающему ее музыканту, – в Биробиджане мы тоже навещаем трудовые коллективы, колхозы…  – он рассеянно повел дымящейся сигаретой:

– Да, да. Поезжай, но только возвращайся…  – свободная рука поползла в вырез ее платья, – я тебя надолго никуда не отпущу…  – Надя чувствовала тяжелую усталость. Девушка пила кофе, прислонившись к кухонному столу, затягиваясь «Житаном»:

– Он точно на наркотиках, – вздохнула Надя, – он принимает какое-то средство, стимулирующее работоспособность и остальное…  – девушка поморщилась, – он засыпает только к рассвету. Час, два часа, три часа…  – она подышала, – комитетчик, впрочем, тоже долго меня не отпускал…  – ей не хотелось думать о товарище Матвееве:

– О нем я забуду…  – Надя взглянула в сторону спальни, – не будет никакого ребенка, я обо всем позабочусь…  – она аккуратно принимала таблетки:

– Он тоже что-то пьет, – Надя вспомнила щелчок замка на двери ванной, – с Комитета станется снабдить его наркотиками…  – рядом с чайником стоял невинный на вид пузырек темного стекла с ярлычком: «Витамин С». Таблетки Наде выдал товарищ Матвеев:

– Ваше тонизирующее средство, товарищ Левина, – он тонко улыбнулся, – оно поддержит силы. Принимайте каждый день, не забывайте. Я проверю, как вы пьете препарат…  – Надя не хотела рисковать его недовольством: