Хромосома Христа, или Эликсир бессмертия - Владимир Колотенко

Глава 6

Окончательно я переехал в Москву только к холодной осени. Август стоял жаркий, асфальт просто плавился под ногами, потом зной ушел, а с начала октября зачастили дожди. Я притащил в Москву два огромных чемодана, набитых всякой лабораторной всячиной, без которой никакая советская лаборатория не в состоянии достичь более-менее приличных научных результатов. Голь, известно, на выдумку хитра. Мы и выдумывали. У меня не было проблем с жильем, но я жил у Жоры на даче в Баковке. Рядом была дача Фурцевой, неподалеку могила Бориса Пастернака. Мы читали самиздатовский «Доктор Живаго» и пожимали плечами: что в нем не устраивало нашу власть? Мы полдня тратили на дорогу, добираясь до места работы, работали допоздна и, если лень было ехать домой, ночевали в лаборатории. Жора, как и прежде, был влюблен в свое дело, и с этим Москва ничего поделать не могла. Ничто на свете не интересовало его больше, чем наука. Он был предан ей, как раб своему вассалу, как хозяину пес. Ни деньги, ни слава не могли похвастать, что он когда-либо обострял свой слух при звоне монет или звуках фанфар. Он боготворил свои клеточки, собственноручно с ладошки кормил их, холил и лелеял, разговаривал с ними на языке полного взаимопонимания и взаимной любви, он даже спал с ними, как спят с любимой женщиной, безраздельно деля с ними свою жизнь. «Биодатчики» стало его настольным, так сказать, словом. Чего он только не напридумал, каких только биомодулей на основе реакций отдельных клеток и фрагментов тканей, чего только не понасоздавал, чтобы вооружить себя и человечество новыми, так сказать, инструментами для тестирования степени насыщения окружающей человека среды как вредными, так и несущими ему несомненную пользу веществами и их композициями. Эти модули были его дополнительными рецепторами, обострявшими слух и зрение, нюх и вкус, повышавшими чувствительность его кожи… Одним словом, они были надежным подспорьем в оценке возможной агрессии всей той грязи, которую веками нагромождал вокруг себя человек, порабощавший природу в попытке выхолостить ее недра и не настроенный ждать от нее милостыни. Вокруг него всегда было много молодых людей, с кем он щедро делился своими знаниями, все признавали в нем вожака, женщины безрассудно влюблялись, а многие мужики даже искали у него защиты. Это выглядело странным, но так было, я помню. Однажды я стал свидетелем настоящего плача Салямона – известного исследователя раковой клетки, личная жизнь которого не удалась. Мы сидели в «Национале», он рассказывал свою жизнь, как на исповеди, Жора слушал и вдруг произнес:

– С каждым днем у нас все меньше и меньше света.

Я не смог оценить всей глубины сказанного, а Салямон воскликнул:

– Ах, как это верно сказано!..

Видимо, они уже неоднократно встречались и понимали с полуслова друг друга. Вскоре я узнал, что Салямон женился. Или уехал в свой Израиль. Или в Америку. Во всяком случае, кризис был разрешен. Я уверен, что помог этому Жора.

Лаборатория была его империей, царством. Здесь все было подчинено его воле и пропитано его духом. Везде можно было видеть его хитроумные приспособления, собственноручно изготовленные штучки: установки, модули, узлы, детали. Притом что помещение было просто набито самой современной импортной аппаратурой. Но он и ее улучшал, украшал, упрощал, совершенствовал. Здесь он спорил с матушкой-природой. Он хотел ее победить? Нет, конечно! Улучшить, усовершенствовать. У нее ведь немало изъянов, требующих, по его мнению, правок и доработок. Он спорил с Богом? Этого не знал никто. Вряд ли он мог бы на это решиться. Здесь была его империя поиска путей вечной жизни. Жора был абсолютно уверен: это ему, влюбленному в свое дело, вооруженному до зубов новейшими приборами и технологиями и знающему теперь, как это делать, ему вот-вот удастся, наконец, задвинуть куда подальше колченогую старушку с косой, если не дать ей вообще хорошенько под зад. Чтобы и дух ее выветрился. Он пока не верил в воскрешение мертвых, но победа над смертью не вызывала у него ни малейшего сомнения. И ему многие верили. Вся Москва устремлялась к Жоре.

– Ты куда?

– В «Лумумбу».

– Что там, кто-то приехал?

– К Жоре…

О Риме теперь и думать забыли, все пути вели к Жоре.

Ирузян, Чайлахян, Салямон, Симонян, Шабад… Светила советской биологической науки и асы научных интриг рвались в «Лумумбу», чтобы увидеть своими глазами то, о чем гудел ученый мир: рак побежден! Раковая клетка, этот чудовищный черный ящик, приковала к себе взгляды ученых всех стран. И вот Жора дал ей увесистую пощечину, бросил ей вызов. Я видел, что живется ему здесь нелегко и удовлетворения он ищет в работе, стараясь освободиться от нелегкого груза собственных мыслей. В том, что рак является порождением рук человеческих, его, человека, издевательством над природой, не было никаких сомнений. Плохо живет человек: грязно, пошло, жадно, криво… Не дружит с природой, с Богом, вот и рак, вот и СПИД… Идеи ученых оставались идеями, писались статьи и книги, звучали целые теории на многих международных симпозиумах, но практическое воплощение этих идей принадлежало Жоре. Его воистину золотые руки творили чудеса. Успехи молекулярной биологии давали надежду на спасение человечества от грозной болезни…

Переехал к Жоре и я.

Не то чтобы Жора не мог без меня обойтись – он нутром чуял мои способности заглядывать в мир молекул и клеток. Я был для него своеобразным тестером и инструментом, и он доверял моей интуиции. На этом и сошлись. Он не требовал подчинения, но искусно пользовался моей свободой экспериментального поиска. Тандем состоялся. Мы работали не покладая рук. Через месяц мы получили первые результаты по угнетению роста опухолевых клеток путем применения гомеопатических доз препаратов из акульего хряща, черепахи и горчичного семени, а к декабрю создали из них оптимальную композицию. Мы работали на клетках и тканях in vitro и не могли экстраполировать полученные результаты на человека. Требовались клинические испытания, разрешение фармкомитета и преодоление множества чиновничьих преград, которые сопровождают любое достижение науки. Иногда я тайно подмешивал в эти композиции куски каких-нибудь генов и тогда Жора был вне себя от радости:

– Я же говорил, – восклицал он, – что сперма кита активнее рога оленя!

Он даже не догадывался о том, что гены черепахи (белесоватый порошочек, напоминающий гипс или сахарную пудру) делали свое доброе дело, без труда преодолевая желудочно-кишечный барьер.

Глава 7

– …и Юля, конечно, – говорит Лена, – тебе…

– Что?.. Ах, да! Юля! Я совсем забыл рассказать о ней. А ведь без нее бы… Я уже не раз пытался вспомнить, с чего у нас все началось.

– Что всё? И с чего же? – спрашивает Лена.

– Как-то поздно вечером я застал в лаборатории Жору с какой-то черноволосой девицей.

– Я знаю эту историю, – говорит Лена.

– Я знаю, что ты знаешь. Послушай еще.

– Хорошо.

– Я забыл папку с первичными материалами, необходимыми для завтрашней конференции. Было уже около полуночи, и я не надеялся кого-нибудь застать, хотя Жора мог здесь торчать сутками, возясь со своими модулями. Привычным было и то, что у нас всегда были поздние гости. Так что я ничему не удивился.

– Привет, – только и произнес я войдя и, не ожидая услышать ответ, направился к своему столу.

Они не обратили на меня никакого внимания. Я открыл книжный шкаф и стал искать свою папку. Она должна была лежать на средней полке, но ее там не было. Где же она может быть? Я точно помнил, что в ту пятницу сунул ее вот сюда…

В тишине был слышен ее негромкий голос:

– И вы полагаете, что именно так можно?.. Мир сегодня ведь не очень заботится о строгости нравов…

Жора молчал. Речь, конечно же, шла о происхождении жизни.

– … а не думаете ли вы?..

Мне стало интересно, я стоял и слушал. Чтобы не вызвать у них подозрения, я несколько раз хлопнул дверцей, мол, до вашего разговора у меня нет никакого дела, а сам между тем старался уловить каждое ее слово. Я не знал, зачем. Иногда, скосив глаза, я бросал на них любопытный взгляд. У нее были роскошные длинные черные волосы, ниспадающие на плечи, густая челка, прикрывающая высокий лоб, красивый профиль с греческим носом. С греческим? Так мне показалось. Глаз ее я не мог разглядеть, но они, мне казалось, были тоже черными. «Как у Азы» – подумалось мне. Сидя за столом друг против друга, они тихо спорили. У нее был простуженный голос с сипотцой. Жора время от времени лениво отвечал на ее вопросы. Иногда он убеждал ее в чем-то. Жорина трубка сиротливо лежала на столе, не дымясь, значит, разговор у них затянулся. Прежде чем спросить, я кашлянул и еще раз хлопнул дверцей по шкафу.

– Извините, – сказал я, – пардон…

– Что ты ищешь? – спросил Жора.

Она тоже повернула голову в мою сторону.

– Нашу папку, – сказал я, – извини…

Ей было, на первый взгляд, лет восемнадцать. Да, не больше. Она была совсем юной, но вопросы задавала такие взрослые: