Таба Циклон - Даня Шеповалов

- Давай, дружище! Ты сможешь, я в тебя верю!

В туалете Даня не закрывает за собой дверь. Стоит, облокотившись для надежности лбом о выступающее на уровне лица зеркало. Пьяный писатель покачивается из стороны в сторону, безуспешно пытаясь попасть в цель. Черт, ну зачем нужно было так напиваться? Наконец льдинки в писсуаре начинают таять, оседают, проваливаются. Он возвращается к барной стойке, застегивая на ходу ширинку.

- Ну, как? - спрашивает Никитин. - Успешно?

- Так себе, - отвечает писатель, падая на стул. - Я там все обоссал.

- Как это? - удивляется Никитин.

- Так это. Вообще все.

- Аххахха! Ну что же, Дэн, ты не так уж безнадежен, как кажется на первый взгляд… Тогда… Ахах-ха… Тогда давай выпьем за твой след в истории!Писатель с трудом сдерживает рвотный позыв, когда пузырьки нагревшегося шампанского бурлят в горле.

- Знаешь, кстати, Дэн, я больше всего на свете ненавижу вставать по утрам, чтобы отлить, - говорит Никитин, - под утро, когда самые сладкие сны, обязательно захочется поссать. Лежишь и мучаешься - и вставать вроде без мазы, потому что сон пропустишь, и спать дальше никак не получается. Серьезно, я бы большие деньги платил тому парню, который за меня бы по утрам отливал.

- Ты бармену предложи, он наверняка согласится…

- Ха… Ха… Ха… Дэн, я вот только одного никак не пойму: если ты себя считаешь таким весельчаком, чего же ты своих героев замочить хочешь всю дорогу?

- Потому что я гуманист.

- Не понял…

- Ну, смотри: допустим, я не уничтожу их. Но мой текст ведь рано или поздно закончится, так ведь? И где же тогда эти бессмертные герои будут жить?

- Хм… Я об этом никогда не думал…

- А ты подумай… Это и тебя, между прочим, касается!

- Ну-ну… Мне кажется, все гораздо проще объясняется: ты, наверное, фанат The Birthday Massacre, нот и все!

- Так и есть.

- Вот видишь… Кстати, Дэн, ты, конечно, мудак, ночку и кота я тебе никогда не прощу… - откровенничает вдруг уже изрядно набравшийся Никитин. - Но я все-таки тебе сейчас честно скажу кое-что, как другу. Не такой уж ты и дерьмовый писатель. Серьезно! Во всяком случае, хоть припевы своих любимых песен не печатаешь. В наше время это редкость…

- Спасибо.

- Да не за что! И вот еще что хорошо: все слова у тебя простые, знакомые. А то, знаешь, читаешь иногда, а там всякие «мизантроп», «папье-маше»… Черт его знает, что это такое. А у тебя в этом плане все отлично. Это редкость, серьезно… Нет, есть, конечно, минусы. Ты только не обижайся: я же редактор, я все замечаю. Я тебе правду скажу… Суицидальный комплекс твой немножко утомляет. Нет, я понимаю, конечно, в самолюбовании есть свой шарм. Этакая фишка: вот, посмотрите, Даня Шеповалов, взрослый мужчина, который думает как подросток. И еще… Этот твой культ лузерства, вот, мол, какой я неудачник, я мышек в подъезде кормлю, хотя мне жрать нечего, ну и так далее. Чтобы ты там себе ни думал, а это очень скверно выглядит. Знаешь, как Лев Пирогов такой стиль называет? «Ебаться хочется, но я не сдаюсь!» Понятно, конечно, что все мы тут жертвы матриархата, но можно ведь иногда и нормальные вещи делать, а не в соплежуйстве своем купаться. А вам всем лишь бы о бабах писать…

- Достал уже! - морщится Даня. - Тебе на работе, что ли, дерьма мало?

- Нет, ты послушай. Послушай! Что, плохо правду переносишь? Кстати, да, вот еще одна твоя проблема. Ты слишком много врешь! А писатель должен быть искренен. Все должно быть чисто, сильно, от души… Знаешь, написал и умер… Ага… Так вот, я говорю, от души! А ты что пишешь? Если ты настоящий писатель, то пиши тогда книгу «Как я превратился в кусок говна за полгода», а не вот это вот, что ты тут воротишь. Представь себе, твои эротические фантасмагории с перегрузкой фальшивых эмоций никому, кроме тебя же, не интересны. Дай-ка я еще раз гляну, - Никитин берет у Дани блокнот. - Слушай, а зачем ты «наебнуться» вычеркнул? Отличное слово, зря ты так! Еще «сисечки» хорошее… Так, а «большесиська» - это же я придумал, вот ты гад, Дэн, спиздил слово! Хмм… Знаешь, завязывай с гиперстимуляцией событий: людей укачивать будет… Так-так… Дэн, ты слышал вообще такие слова: кульминация, развязка? Судя по всему, нет, а если и слышал, то очень давно… И ты не записывай тут за мной. Ишь, записывает он. Сколько у тебя этих блокнотов? Напился, как последняя скотина, и все равно записывает! Еврей! Дэн, ты еврей?

- Неа, - писатель шумно икает. - Я дистрибутив вечности!

- Бля, Шеповалов, ну серьезно - хватит выебываться, это реально утомляет! Какая кому разница, кто ты такой? Сейчас на свете около 7 миллиардов людей. Шесть с чем-то там миллиардов! Ты хоть представляешь себе это число? Если ты будешь считать до шести миллиардов, по единице в секунду, то у тебя на это уйдет 220 лет. Врубаешься? И у каждого из этих людей, которых ты за свою жизнь даже не сможешь сосчитать, у всех них свои проблемы, и всем совершенно наплевать на тебя. А мне, твоему другу детства, вдруг на миг - каприз, да и только, на миг лишь стало интересно, какая у тебя национальность, и ты не можешь правду сказать? И записывать хватит! Я говорю: перестань записывать! У меня племянник тоже писатель. Пишет роман «Приключения Лавилаза»… Чего ты смеешься-то, я не пойму, у тебя книжка вообще как пылесос называется… А если уж тебе так нравится твой маниакальный реализм, хотя бы потрудился фоны прописать нормально. И вообще, Дэн, я тебе сейчас действительно дельный совет дам. Резать надо твои тексты! - Никитин с чувством ударяет кулаком по стойке, так что бармен вопросительно смотрит на него - не пора ли уже вызывать охрану. - Резать к чертовой матери!!!

- Допиздишься сейчас, - огрызается Даня, демонстративно щелкая авторучкой и отбирая у Никитина блокнот. - Не умный, не наблюдательный, резать… Одной почки ему, блин, много… Очень просто сейчас исправим.

- Ну, можно, в принципе, и не резать, - спохватывается Никитин, до которого вдруг тоже доходит двусмысленность его собственных слов. - По большому счету, ничего - бодренько так… Эй! Дэн… Перестань! - Никитин хватает писателя за рукав. - В шутки не врубаешься? Дэн! Послушай меня! То, что ты делаешь, очень круто! Очень! Ты им всем покажешь, как надо! Всем этим занудам!Даня продолжает что-то вычеркивать в блокноте.

- Дэн! Да ты чего? Да мы же все детство вместе провели! Помнишь, как мы конфеты на кладбище воровали? А анчоусы, помнишь, мы анчоусы нашли на свалке у болота?

- Какие еще анчоусы?

- Ну, рыбки такие маленькие сушеные…

- Аа-а…Писатель вновь возвращается к своему занятию.

- Дэн! Ну, серьезно, перестань, это уже не смешно! Положи ручку, тебе говорят! А помнишь, мы на задней парте сидели и трепались, и эта сука у доски говорит: «Никитин! Шеповалов! Ну что вас ждет в жизни?» Помнишь? Дэн? Помнишь, что мы ответили?

- Помню, - говорит Даня, отрываясь от блок-пота. Взгляд его теплеет.

Никитин с облегчением переводит дыхание.

- Ну, давай опять вместе! Никитин, Шеповалов! Что вас ждет в жизни?

- Слава… Деньги… Женщины…

- Наркологическая клиника, - продолжает Глеб Давыдов, подсаживаясь за стойку вместе с подругой, - все как у людей…

Даня и Никитин смеются…

…They only want you when you're seventeenWhen you're twenty-oneYou're no fun…

- Клево тут! - робко начинает Вера. - Правда? Сквозь громкую музыку приходится кричать, чтобы тебя услышали.

- Да, ничего, - соглашается Рита.

- А мальчика этого как зовут?

- Тим. Это мой младший брат. Двоюродный…

- Слушай… - видно, что Вера колеблется, но все же ей очень хочется спросить. - Может, это, конечно, и не мое дело, но… что-то он очень странно на тебя смотрел. И на меня тоже, когда ты захотела со мной танцевать. Я имею в виду, странно для брата. Даже для двоюродного.

- Я знаю, - улыбается Рита. - Просто он меня очень любит. Очень, - повторяет она.

…They take a polaroid and let you goSay they'll let you knowSo come on…

Вера чувствует, как из низа ее живота поднимается и медленно разливается по всему телу томная, лениво-сладостная истома. Когда она добирается до груди, сердце начинает биться очень быстро, неровно, с отчетливо ощутимыми перерывами. От этого становится страшно и приятно одновременно. Страшно - потому что сердце может не выдержать. И что тогда будет дальше? Приятно, потому что… Потому что… Что? Вере хочется опуститься на пол и закрыть глаза. Громкая музыка вдруг куда то исчезает, люди вокруг становятся размытыми и неважными. Ри-та. Остается только она. Вера хочет что-то сказать, выразить свои чувства, но, взглянув на Риту, понимает, что та уже все знает.

- Очень, - вновь тихо, по слогам повторяет Рита.

Все тело Веры вздрагивает в рефлекторном спазме, она запрокидывает голову, стонет, чувствуя, как безжалостный сладкий вирус пробирается еще выше. Ей тяжело, ей не хватает кислорода. Вера глубоко вздыхает: душный прокуренный воздух кажется ей самым свежим и упоительным глотком, который она только делала в своей жизни. Становится чуть легче, она открывает глаза и тут же понимает, что сделала это зря: рядом с ней такое невероятно красивое существо, от близости к совершенству которого хочется немедленно умереть.