Хитрая злая лиса (СИ) - Марс Остин

Министр на фотографии смотрел на Веру как на жительницу Олимпа, которую смертному не понять, он точно знал, что нельзя, но собирался сделать хотя бы то, что точно можно — цветы какие-нибудь возложить на алтарь, или жертву принести. Молиться, может быть. Просить о благословении.

Министр в реальности снимал пиджак и убирал в шкаф, картины с голой цыньянкой там больше не было, зато висели его костюмы, которые раньше висели на третьей квартире. Она смотрела на красный.

Он снял всё, оставшись в белом нижнем кимоно, аккуратно сложил оружие на тумбочке, ещё более аккуратно опустился на колени, придерживаясь за край кровати, и лёг на свой коврик, Вера видела, что ему больно. Когда он лёг, она подползла к краю кровати и выглянула вниз, увидев спину министра, в белом кимоно, сквозь которое просвечивали ещё более белые повязки на груди и плечах. Она осторожно провела пальцем по краю повязки и спросила:

— Что это?

— Ерунда, завтра сниму.

Она промолчала, но руку не убрала, он перевернулся на спину и посмотрел на Веру прямо, она не успела убрать руку, поэтому пальцы оказались у него на груди, но оттуда она их тоже убирать не стала. Закрыла глаза, почти сразу увидев красную искру Дракона, попыталась как-то к ней обратиться, пожелать чего-нибудь хорошего, но искра на это не реагировала, и Вера открыла глаза. Но руку не убрала. Министр смотрел на неё устало, печально и зло, как на еду, которую ему нельзя из-за смертельной аллергии, но всё равно хочется. Тихо сказал, как будто напоминая и ей, и себе:

— Перемирие, только сегодня.

— Что-то всё-таки случилось?

— Да.

Она молчала и ждала, он отвёл глаза и сказал шёпотом:

— Я потерял одного хорошего человека.

«Пожарные всё-таки не успели... Или не пожарные? У него много разных дел, и разных людей. Зачем он вообще туда полез? Кто хранит оружие в магической аномалии?»

Она глубоко задумалась, продолжая держать ладонь на его груди, потом очнулась, когда он пошевелился и отодвинулся дальше, кивнул Вере на освободившееся узкое пространство между собой и кроватью, сказал шёпотом:

— Полежи со мной. Чуть-чуть, пять минут.

Вера мысленно фыркала как конь и спрашивала, а массажик ему не сделать, а физически уже ползла к нему, как загипнотизированная, убеждая себя, что пять минут — это ерунда.

Места было так мало, что она почти сразу же улеглась на министра, как они обычно лежали, он обнял её одной рукой, второй поправил её халат, накрывая раскрывшееся колено, и положил ладонь сверху, Вера осторожно щупала повязки на его груди, выбирая место, где не больно, и оставила руку там. Стало тихо, она закрыла глаза, чувствуя, что сейчас уснёт — его тепло и запах окутали её, погружая в состояние, в котором не важно вообще всё, кроме того, чтобы ничего не менялось. Но она с усилием вытащила себя из этого полусна, потому что чувствовала себя обязанной разобраться и поддержать его. Тихо спросила:

— Что за человек?

— Который? — сонным голосом ответил министр.

— Которого вы потеряли.

— А. Ну... Может, и не потерял ещё, — он мягко прижал её к себе сильнее, настолько сильнее, что она с опозданием поняла, что не так уж ему и плохо, как он тут изображал.

— Офигеть, — медленно выдохнула Вера, чувствуя себя окончательно идиоткой, ещё похлеще Эйнис, попыталась встать, но министр удержал её, тихо рассмеялся и безгранично довольным голосом мурлыкнул:

— Поздно, Вера, лежи теперь.

— Не стыдно? — возмущённо спросила она, он рассмеялся ещё довольнее, похлопал её по колену, этак по-братски, и сказал:

— Ты сама пришла. Ты мне всё разрешила, я ни единого шага без твоего одобрения не сделал. Я тебя даже сейчас не держу. Ты моя, Вера. Не потому, что я не дал тебе выбора, а потому, что это и есть твой выбор. Это самый надёжный способ. Я доволен.

— Я заметила.

Он опять тихо рассмеялся, лёг немного по-другому, чтобы видеть её лицо, она посмотрела в его бессовестные глаза и сказала:

— Это манипуляция.

— И она удалась, — радостно кивнул министр, — я даже не особо старался. Просто признай, что тебе хотелось меня обнять, и ты радостно схватилась за повод. Потому что ты меня любишь, несмотря ни на что. И это уже ни для кого в мире не новость. Тебе Фредди наброски показывал? Мне — да. На Малом Осеннем мы будем звёздами спектакля, за роль тебя уже дерутся актрисы. Но Фредди уже решил, что возьмёт ту, в которую влюблён актёр, играющий меня. Сказал, для достоверности. Это тоже ни для кого в мире уже не новость.

«Ага, кроме меня.»

Министр довольно засмеялся, наклонился к ней и сказал почти на ухо:

— Ты так мило смущаешься. Редко это вижу, недоработочка. Надо чаще это делать.

Вера фыркнула и отвернулась, министр рассмеялся ещё довольнее, сказал как секрет:

— Когда милого человека бесит, что он милый, это так мило.

Вера посмотрела на него с опаской:

— Свеча горит?

— Да.

— Зачем?

Он перестал дурачиться и опять лёг так, чтобы не смотреть ей в глаза, сказал с долей нервозности, которая прорывалась сквозь все попытки изображать каменную маску или весёлого Барта:

— Я правда думал, что потерял тебя. Хотел устраивать серьёзный разговор. Но потом увидел, что ты в порядке, и решил импровизировать. Я был хорош? — он опять попытался вернуть шкодную улыбочку, Вера решила подыграть, изобразила ухмылочку злодея и медленно кивнула:

— В моём мире в таких случаях говорят — звонили из ада, просили ваш номер.

— Зачем?

— На работу пригласить, помощником дьявола.

— Я бы отказался. Ну, может, начальником отдела разве что. Отдела выклянчивания и прикидывания. Барта бы взял замом. Я его сегодня превзошёл, по-моему. Как думаешь?

Вера попыталась изобразить укоризну и возмущение, но сама себе не верила, министр улыбался, она вздохнула:

— Ни стыда, ни совести.

— Так точно.

Она цокнула языком и отвернулась, что было не особо хорошей идеей — она практически уткнулась лбом в кровать, а министр сразу же обнял её сзади, от чего злиться на него становилось окончательно невозможно. Она полежала молча, пытаясь осмыслить весь случившийся беспредел, потом серьёзно спросила:

— А что со здоровьем?

— На меня кое-что упало, — с обычной небрежностью ответил министр, он был в этом беспределе как рыба в воде. Вера уточнила без улыбки:

— Что?

— Пара сотен метров горы. В туннеле меня привалило. Но группа Фила нас всех откопала, все живы, и просили вам передать благодарность за благословение. Спасатели сказали, что копали наугад, с нарушением всех норм. Но никто не пострадал.

— А вы?

— Ну, я. Я не считаюсь, меня Док уже подлатал. Стягивает только всё дико. Я упал на впереди ползущего, а он упал на бок, и всё, что было у меня в руках и у него на боку, очень близко познакомилось с моими рёбрами.

— Что?

— Топор, лопата, лом, сумка. А сверху арматура свода, по спине меня приложила. Потом мы ещё выползать пытались, и я об это всё поцарапался. Там не глубоко, просто площадь большая, это правда ерунда, оно уже заживает, я чувствую. Чешется. Док говорил зайти к нему, он чем-то намажет, но я не пойду, мне лень.

— Хотите в ванну?

Он ничего не ответил, но волна прилетела впечатляюще неприличная, Вера мягко освободилась из его рук и села на край кровати, когда она посмотрела на министра, он как раз смотрел на её ноги, понял, что она это заметила, и быстро отвёл глаза, заливаясь румянцем, от которого шкодный тон проснулся уже у Веры.

— О чём вы думаете, господин министр? Я там ванну набираю, хотела искупаться. Но что-то мне кажется, что вам нужнее.

— Я моюсь дважды в день, и в последний раз я делал это полтора часа назад.

Прозвучало довольно каменно, но Веру это не обмануло, она легла поперёк кровати, чтобы видеть его, а он видел только её лицо, уточнила преподавательским тоном:

— В вашем языке нет разницы между словами «мыться» и «купаться»? Мытьё — это использование мыла и воды для того, чтобы смыть грязь, а купание — погружение в воду для удовольствия, иногда даже в грязную, всякую морскую или с маслами-травами. И даже не обязательно в воду, фраза «купаться в обожании» звучит нормально, «мыться в обожании» звучит как полный бред.