Украинский скальпель - Александр Шуваев

Украинский скальпель Х: трепет

Ассоциации и трепет Antae Bellum

Это — не статья в собственном смысле этого слова. Это, скорее, набор ассоциация на нервной почве, Моих, но и далеко не только моих. Боже, как говорится, Спаси и сохрани.

Конец мира, — подразумевается не апокалипсис а окончание длительного перерыва между большими войнами — тошнотворно. Оно вызывает целый ряд ассоциаций, но ни одной мало-мальски приятной или хотя бы пристойной.

Во-первых, саму по себе тошноту, волнующий момент, когда понимаешь, что, скорее всего, все-таки сблюешь, но почему-то (и, главное, ЗАЧЕМ-ТО!) еще надеешься, что как-нибудь обойдется.

Остатки недоеденного «оливье» где-то числа 3-го января: можно попробовать доесть, но сильно побуждение выкинуть.

Последние два дециметра в рулоне дешевой туалетной бумаги, — утрата направления, замятия, закаты, дыры, — и отчетливо видный невооруженным глазом конец.

Отрезок жизни между не подлежащим двойному толкованию диагнозом — и исходом установленной болячки. Сдают самые, вроде бы, сильные люди: начинают на что-то надеяться, хотя все уже ясно до самого донышка, до скрипа и колокольного звона.

Бравада, лихорадочное возбуждение, бесплодные надежды, чудовищные слухи, в которые верят, невероятные слухи, в которые тоже верят вопреки очевидности, здравому смыслу и собственной, — вроде бы!!! — скептической натуре, бесконечный ужас перед ужасным концом. Разумеется, средний современный человек такого выдержать не может, и перестает воспринимать объективную реальность сколько-нибудь адекватно. Попросту, — сходит с ума, на профессиональный взгляд выглядит очевидным клиническим случаем. Обыватель прямо верит в чушь, которую ему втирают к обязательному исполнению и с пеной у рта отстаивает ее в качестве истины, а те, кто получше, поумнее, столкнувшись с каким-либо уж вовсе вопиющим несоответствием, говорит в лучшем случае только: «Я не хочу об этом думать». Некоторые добавляют, что у них «начинает болеть голова».

Все, — буквально все!!! — включая откровенных ястребов и прямых поджигателей войны, в глубине души надеются, что уж до самого-то страшного не дойдет. И все, включая «в общем, пацифистов», не говоря уж про обывателей, парадоксальным образом делают все, от них зависящее, чтобы надежды не сбылись, потому что боятся морального осуждения за недостаточно патриотичную позицию. Матери семейства призывают к уничтожению населения «на той стороне» до последнего младенца, а прочие высказываются и еще круче.

Припоминаются давно забытые вроде бы обиды, что-то представляется в качестве обид, из шкафов вытаскиваются, отряхиваются от пыли, инвольтируются и ставятся в ряды скелеты мифов и компроматов.

Наемные бумагомараки искажают, подтасовывают, врут, дожидаются ответа, искажают и его, выдергивают с кровью цитаты, смешивают собственной ядовитой слюной и снова изблевывают на страницы газет и сайты «паутины». Делает все это профессионально, радуется удачным ходам, радуется своему уму и хитрости, считает себя умным и хитрым, но только не понимает, умный, что всеми силами приближает наступление Большого Толковища. По какой-то причине считает, что уж он-то в ряды не попадет, будет по-прежнему репортерствовать, сея рознь и ненависть. Что на голову его семьи не придет бомба. Ну, или гиперзвуковой боевой блок, что, безусловно, гораздо прогрессивнее. Только у войны на определенной стадии ее развития возникает свое мнение по этому и всяким другим поводам.

Как черви в гнилом мясе, множатся «локальные конфликты», «столкновения на границах», «миротворческие миссии», «принуждения к миру», «восстания против деспотии», «народные выступления» и прочая мерзость. Приходят в движение разломы между тектоническими плитами военно-политических блоков, пованивают серой просыпающихся вулканов, порыкивают несерьезными пока еще землетрясениями.

Гордые, крутые разговоры спускаются с вершины политического Олимпа вниз, в толщу широких народных масс, — и отражаются оттуда, назад, вверх. Люди, заведенные негодяями из газет и студий, оплаченных негодяями из офисов, по методикам и лекалам негодяев из лабораторий и университетов, — пугаются. Бодрятся, дополнительно заводя и пугая друг друга, и доходят до потери сна и аппетита. Им мерещатся вражеские танки на собственных улицах. Целые страны начинают ловить несуществующие подводные лодки и, кажется, вот-вот уже начнут сбрасывать на них глубинные бомбы. Напряжение становится нестерпимым и тогда ленивые, тупые, трусливые обыватели — начинают в свою очередь гнать в огонь свое начальство! Чтоб уж скорее, потому что уж так уж уже совсем уж невозможно! А глас народа — он и впрямь глас Божий, не захочешь, а услышишь, не притворишься глухим от рождения, не включишь дурака на полную мощность. Начнешь.

Появляется колоссальное количество политических проституток. Их и в обычные-то времена в достатке, но тут число просто зашкаливает. Это и отдельные лица (про журнашлюх мы говорили), и политические партии, и целые страны. Все, памятуя о счастливой судьбе США, жаждут побыть над схваткой тигров. Манят союзническими отношениями в случае чего обе стороны, и обе стороны же шантажируют своим союзничеством с противоположной стороной. А пока выторговывают себе такие преференции, которые еще пару лет тому назад с ними даже обсуждать-то не стали бы. Турция, Иран, братская (и, как выяснилось, достаточно б…дская!) Белоруссия, — пока суд да дело, всяк норовит отсосать у обоих конфликтующих сторон. Не упомянул туда же Болгарию, потому что противно: два раза воевали против нас, собираются сделать то же в третий раз, а туда же, — «брату-ушки»!

Господа. Я ничего не упустил по части классики? И еще: из этого, выше перечисленного джентльменского набора, есть хоть что-нибудь, что не наблюдалось бы в данный момент?

Пожалуй, есть и еще одно. Речь идет о специфическом типаже очередных Остатних Времен. Я о леммингах. Их полно на постмайданной Украине. Но, оказывается, они есть и у нас. Совершенно неожиданно встретил одного такого.

Это теперь я рассуждаю так, как будто в тот момент мне в голову пришло этакое рациональное понимание. Нет. На самом деле такое бывает не так уж и часто. И уж, по крайней мере, не при оценке vis-a-vis. На самом деле было нечто вроде мгновенно промелькнувшей картинки-понимания.

Очень живо представились почему-то времена конца тридцатых, когда на первый план вышли как раз примерно такие ребята. Полным-полно таких ребят. Непроворотная, слежавшаяся толща народа вспахана на всю глубину, жирные пласты перевернуты и перемешаны, социальные лифты в полной готовности ждут Нас, потому что кроме Нас, — наконец-то! — никого больше и нет. И все понимают жизнь с ее законами правильно и одинаково, как их понимают в нашей деревне. «Нам нет преград…» — так ведь действительно, — НЕТ. Жизнь, что не особо-то менялась на протяжении сотен лет, если не полной их тысячи, не шла даже, а ползла, до неузнаваемости преобразилась буквально на глазах, закусив удила, понеслась вскачь и, по всему, это только начало. Земля крутится так, как этого хотим Мы, а, значит, мы, — Мы! — правы. Мы правы настолько, что неуязвимы, и, в самом деле, какое значение имеет такая малость, как смерть, если до ее порога я живу на всю катушку? Я согласен подчиняться, нет: я хочу и жажду быть частью неудержимого потока. Молекулой Волны, что вздымается, как гора, закрывая горизонт и одним только своим приближением сдувая с неба тучи. Ребята узрели Свет Истины, уверовали, и безошибочно отличают своих, — от всех прочих. Тех, кому остается либо подчиниться, либо исчезнуть без следа, потому что ничто более невозможно. И помалкивать, все время помалкивать, потому что, не будучи вполне своим, сроду не угадаешь правильных слов, ляпнешь невпопад и будешь в лучшем случае безнаказанно бит. А они искренне не понимают, зачем под таким безоблачным небом копошится этакое, с позволения сказать, недоразумение?

Если бы не встречный пал Нашествия! Если бы не примерно такие же, не признающие препон ребята по другую сторону границы! Сейчас таких единицы, не знаю, к сожалению или к счастью, но достаточно посмотреть даже одному такому в глаза чтобы без дополнительных рассуждений, одним непосредственным знанием осознать: Резун прав. Без встречного удара такие ребята дошли бы до Последнего Моря, и, по дороге, увлекли бы с собой всех подобных себе и еще вдвое больше увлекшихся. Сорок, пятьдесят тысяч самолетов над Британией!

Сначала десять против семи, потом двое на одного, причем Наших каким-то чудом становится только больше! Нет, нету никаких чудес, просто, когда Родина прикажет, героем у нас становится любой, а уж любых-то у нас в достатке. Чего доброго. Герой, — это, на самом деле, очень просто. Просто парень, который садится за штурвал, даже не задумываясь о том, что может и расшибиться. В итоге тех, которые так и не разбились, оказывается вполне достаточно, чтобы было: