О бедном вампире замолвите слово - Ирина Боброва

Он пристально посмотрел в безумные глаза наркомана. Кирпачек почувствовал, как от Гундарго пошла волна любви, однако поразиться такой мощи излучений вампир не успел. Оборотень стал меняться. Его тело на глазах распадалось и собиралось, переходные формы меняли друг друга, и уже перед врачами, растянутый на кровати, лежал не зверь, готовый перегрызть глотку за глоток воды, пропущенной через крест, а юный, чистый эльф.

Тут же Гундарго сменил частоту, и волна темной ненависти выплеснулась из его глаз. Реакция не замедлила себя ждать. Вытянутое эльфийское лицо перекосила вурдалачья гримаса, изо рта вылезли клыки. Гундарго снова сменил чувственную волну, теперь это была тяжелая энергия зависти. Больной завыл, тело его рассыпалось на мелкие кусочки, которые стремительно собрались в образину гоблина, однако сразу же фигура наркомана приобрела очертания демонические, уже угадывались крылья. Но то, что произошло дальше, настолько выбило молодого вампира из колеи, что потом он без содрогания не мог заходить в эту палату. Приготовившись к тому, что сейчас перед ним появится гоблин, а потом демон, Кирп удивился: метаморфозы не состоялись. Несчастный вампир, выпучив от ужаса глаза, смотрел на следующее превращение оборотня: теперь на кровати лежал человек. Он извивался, пытаясь освободить привязанные конечности, и выл — дико, потусторонне.

— Все, больше бедняга не выдержит! — И Гундарго, прямо на глазах изумленного Кирпачека, поднес к губам больного склянку с водой, пропущенной через крест. Тот, сделав несколько торопливых глотков, принял нормальный вид оборотня — полувампира, полузверя. — Дело, как я думаю, именно в том, что невозможно ненавидеть то, что любишь. Завидуют почему-то всегда тем, кто дорог, кем восхищаются. И тогда тот, кто завидует, выворачивается наизнанку, совсем не осознавая этого. Оборотни на такую смену реагируют мгновенно, принимая на себя волны эмоций. Их внешняя форма меняется, когда они находятся рядом с теми, кто изменяет свои внутренние волны — вот так резко, без переходов. — Призрак, колыхнувшись, нагнулся над больным, поправил подушку, помогая жертве своих опытов улечься поудобнее. Потом выпрямился и серьезно посмотрел на коллегу. — Скорость их телесных реакций превышает внутренние пороги восприятия. Смена обличий идет так быстро, что выгорает мозг. Как я уже сказал, они принимают внешнюю форму любого, кто рядом с ними меняет внутреннее излучение.

— Я все понимаю, кроме зависти, — задумчиво произнес вампир. — Что является причиной, вызывающей эти волны?

— Здесь все просто: чувство справедливости со знаком минус дает негативную ситуацию зависти. Сильный крен в сторону плюса тоже негатив — тщеславие. Но это уже не в нашей юрисдикции, дорогой фон Гнорь, этими вопросами занимаются духовники.

— Разве?

— Да. Хотя мне думается, я знаю причину неблагополучия нашего мира.

— Болезни? — предположил Кирпачек, вспомнив разговор с фельдшером Тобом.

— Болезни, но не те, про которые ты думаешь, — загадочно произнес Гундарго. — А точнее — болезнь. Болезнь роста, мой дорогой друг. Эволюцию-то никто не отменял. И если она перестала быть видимой, внешней, значит, интенсивно работает внутри. Сколько миллионов лет у жителей нашей планеты не отрастают новые рога и копыта, не видоизменяются и не отпадают хвосты и крылья? А ведь жизнь не останавливается, и если перемены не заметны внешне, то это означает лишь одно: меняется внутреннее состояние… Меняется сама суть людей. Здесь, в этой палате, лежат те, кто отстал от времени. А в отстойниках содержат тех, кто родился слишком рано. — Призрак замолчал, тяжело вздохнул и добавил: — Мне иногда страшно жить, так ясно понимая, что бессмертие — не лучший из даров… Иди, Кирп, тебе надо отдохнуть.

Гундарго кивнул, прощаясь. Сквозь полупрозрачный силуэт призрака вампир увидел взгляд одного из больных — сосредоточенно-понимающий и благодарный.

— Знаешь, Кирпачек, я много думал о них, но так и не нашел решения проблемы. Единственное, что пришло в голову, — это непроницаемые стены вокруг.

— Но такие стены только в отстойниках, — прошептал Кирпачек, с ужасом вспоминая свой единственный визит в место, где содержались опасные для общества члены. Те, кто встал на путь безумия.

— Да, только туда не проникают чувственные волны, но обитатели этого страшного места никогда не станут полноправными гражданами. Они распадаются так быстро, что порой невозможно определить, какой была задумана их форма в первоначальном варианте. У этих, — кивок на привязанных к кроватям больных, — есть шанс.

— Святая вода?

— Да. Святая вода, чеснок, токсичные розы — все эти яды в ограниченных количествах снижают скорость внешних реакций, позволяя несчастным какое-то время не просто жить, но и сохранять стабильность. Мне кажется, что алкоголь и наркотики блокируют каналы восприятия чужого негатива и позитива, позволяя несчастным сохранять свой естественный внешний вид. Такие вот больные контролируют собственные состояния, умудряясь удерживаться на самом краю нормы, лишь иногда преступая границу, когда обстоятельства складываются неблагоприятно. Вообще-то общество несовершенно, однако внутреннюю чистоту люди могли бы научиться соблюдать. Тогда и больных стало бы меньше. — Гундарго обвел взглядом палату, посмотрел Кирпачеку в глаза и добавил: — Я рассказал вам об одной из причин данного заболевания, есть же еще две. Как ни странно, но причиной алкоголизма и наркомании является столь ценимая людьми категория, как воля. Волевые граждане берут на себя ответственность за весь мир и надрываются, а святая вода дает пусть временный, но отдых; те же, у кого воля слабенькая, кто предпочитает подчиняться, снимая тем самым ответственность за свою жизнь, выпив или приняв дозу чеснока, чувствуют себя решительными и всемогущими. Прости, друг мой, опять увлекся. — Гундарго вздохнув, отвернулся к окну. — Я еще понаблюдаю.

Кирп вышел из палаты, присел на ободранную коридорную кушетку, освободившуюся по причине высокой смертности и почему-то еще не занятую.

Молодой врач был потрясен. То, что человеками не рождаются, человеками становятся, — стало для него страшным откровением. Он уже не относил этих монстров в разделы мифов и сказок. Вампир понял, что каждый их тех, кого он видел ежедневно, с кем сталкивался на улицах, в транспорте, может встать на путь человечности.

Тело гудело, хотелось забыть и этот разговор, и самого Гундарго, и еще — никогда не думать о человеке.

Мысли впервые за день сменили направление. Кирпачек вдруг вспомнил о том, как оказался в этой существующей вопреки всем санитарным нормам больнице для бедных.

После памятного дня в родительском поместье, когда ему впервые привиделся человек, в жизни молодого вампира произошли такие изменения, что порой он задумывался, а было ли все это на самом деле: Чертокуличинск, визжащие порося в поместье отца и остальные события? Настолько его теперешняя жизнь отличалась от всего, к чему он привык, что знал о мире вообще и о людях всех национальностей в частности. Теперь и гномы, и бесы, и черти, и каменные великаны, и даже деревенские ведьмы казались ему похожими — одной слившейся людской массой. Так город перемалывал видовые особенности, усредняя, подгоняя под не известную никому норму, добиваясь одинаковости всех и вся.

Кирп подумал, что последний день в родном провинциальном захолустье был таким, какими были все предыдущие и будут наверняка все последующие дни тоже, если бы он остался в Чертокуличинске, как того хотел отец.

В тот день они с сестрой быстро закончили прогулку по лесу. Кирпачек, сославшись на усталость, повернул к замку. Глинни сочувствующе охала, щебетала что-то про переутомление, но у вампира перед глазами стояла страшная морда человека. Он никак не мог прогнать наваждение и слушал сестренку вполуха, иногда невпопад, односложно отвечая.

— Ой, не зря мы так за тебя переживали, — вздыхала вампирелла, — не жалел ты себя, братик, совсем изнурился изучением медицины. — Она нахмурилась, но, тут же радостно улыбнувшись, воскликнула: — Я знаю, почему тебе плохо стало! Ты же за обедом ничего не ел! Ну сейчас я быстренько поджарю бешенки, у меня там на кухне все есть, даже топленое масло порося. Все будет вкусно и как ты любишь! А еще специально к твоему приезду приберегла кусочек поросячьей грудинки. — Глинни лукаво улыбнулась и добавила: — А то, правда, так эти молоки порося надоели!

Она понеслась на кухню, пообещав очень быстро приготовить обед. Кирпачек слабо улыбнулся вслед убегающей сестре. Он остановился возле скотного двора, облокотился на край ограды, рассматривая лежащих в грязеемах животных. В красной жиже виднелись только толстые полосатые спины и острые, длинные рога на вытянутых макушках.

Вдалеке, у ворот и навесов, мелькал коричневый комбинезон Сила. Брат сгружал с телеги мешки с комбикормом. Около него терлись штук двадцать животных. Они возмущенно ревели, требуя пищи. Сил громко ругался, загоняя их за ограду. Интересно, как порося вырвались из загона? Наконец ему удалось запереть ворота, несмотря на то что с другой стороны на них давило двадцать полосатых туш. «Силен, братишка», — подумал Кирпачек с уважением.