Жизнь насекомых - Виктор Пелевин

Димы нигде не было видно. Митя полетел к тому месту, где они расстались, – оно было в стороне и значительно выше. На площадке Димы не оказалось, и Митя полетел к вершине. Он был уверен, что с Димой ничего не произошло, но все-таки, несмотря на эйфорию от неожиданной победы, испытывал нехорошее предчувствие. И только через несколько минут полета, когда до вершины было уже недалеко и мимо него проплывала гладкая, словно вылитая из металла каменная стена без единой неровности, он услышал свист и понял, в чем дело. Мышь вовсе не оставила его в покое. Она просто дожидалась, когда он вылетит из своего убежища и окажется в месте, где спрятаться будет негде.

Митя сунул в рот два пальца и изо всех сил засвистел в ответ, пытаясь снова вызвать в своем воображении образ черного пушистого сфинкса, но свист вышел жалкий и вся затея показалась крайне глупой. Мышь уже мелькала вдалеке, как черный каучуковый мячик, скачущий к нему по невидимой поверхности, и деться от нее было совершенно некуда. «Что я могу сделать, чтобы она исчезла? – лихорадочно думал Митя. – Чтобы исчез я, ей достаточно перестать свистеть… Я – это то, что она слышит… Чтобы исчезла она… Может, тоже надо перестать что-то делать? А что я делаю, чтобы она возникла?»

Это было совершенно непонятно. То есть было примерно понятно, что имел в виду Дима в метафорическом смысле, но было совершенно неясно, какой толк во всех этих метафорах, когда рядом летает совершенно не интересующаяся ими летучая мышь.

Митя зажмурился и неожиданно увидел ясный голубой свет – словно он не закрыл глаза, а, наоборот, закрыты они были раньше и вдруг, открывшись от страха, впервые заметили что-то такое, что находилось перед ними всегда и было настолько ближе всего остального, что делалось из-за этого невидимым. И одновременно в его голове пронеслось мгновенное воспоминание о давно прошедшем дне, когда он тащился по серому ноябрьскому парку, над которым летели с севера низкие свинцовые облака. Он шел и думал, что еще несколько дней такой погоды – и небо опустится настолько, что будет, как грузовик с пьяным шофером, давить прохожих, а потом поднял глаза и увидел в облаках просвет, в котором мелькнули другие облака, высокие и белые, а еще выше – небо, такое же, как летом, до того синее и чистое, что сразу стало ясно – с ним, небом, никогда никаких превращений не происходит, и какие бы отвратительные тучи ни слетались на праздники в Москву, высоко над ними всегда сияет эта чистая неизменная синева.

И было большой неожиданностью увидеть в самом себе нечто похожее, так же мало затрагиваемое происходящим вокруг, как одинаковое в любое время года небо – ползущими над землей тучами.

«Весь вопрос в том, – подумал Митя, – откуда смотришь. Если, например, крепко стоять двумя ногами на земле… Стоп. А кто, собственно, смотрит? И на кого?»

Первое, что он услышал, когда пришел в себя, был знакомый свист.

«Господи, – подумал Митя, с усилием открывая глаза, – какие еще мыши…»

Он висел в пятне ярко-синего света, словно на нем скрестились лучи нескольких прожекторов. Но никаких прожекторов на самом деле не было – источником света был он сам. Митя поднял перед лицом руки – они сияли ясным и чистым синим светом, и вокруг них уже крутились крошечные серебристые мушки, непонятно откуда взявшиеся на такой высоте над морем.

Митя полетел вверх, и за все время, пока он поднимался к вершине, в голову ему не пришло ни одной мысли.

Вершина оказалась небольшой плоской площадкой, где росло несколько мелких кустов боярышника и торчал стальной шест маяка. Две красные лампы, до этого скрытые каменным выступом, опять стали видны. Они вспыхивали попеременно, и черные тени кустов меняли направление, будто на землю падала тень раскачивающегося в воздухе маятника. Под шестом с лампами стояли две непонятно откуда взявшиеся складные табуретки. На одной из них сидел Дима.

Митя помахал ему рукой, сел на свободную табуретку и развернул на колене вынутый из кармана лист бумаги.

– Сейчас, – сказал он внимательно глядящему на него Диме, – сейчас.

Минуту или полторы он писал, потом быстро сложил из листа самолетик, встал, подошел к обрыву и пустил его – тот сначала нырнул вниз, а потом круто взмыл вверх и пошел вправо, туда, где остался поселок.

– Что это ты? – спросил Дима.

– Так, – сказал Митя. – Мистический долг перед Марком Аврелием.

– А, – сказал Дима, – это бывает. Ну а все-таки, свет чего отражает Солнце?

Митя сунул в рот сигарету, щелкнул зажигалкой, и над ее обрезом возник ярко-синий язычок огня.

– Вот, – сказал Дима. – Как все просто, да?

– Да, – сказал Митя, – удивительно.

Он поднял глаза на мигающие вверху лампы. Возле их стекол воздух трещал от крыльев сотен неведомых насекомых, безуспешно пытающихся пробиться сквозь толстое ребристое стекло к самому истоку света.

– Куда же все-таки она делась? – спросил Митя.

– Ты про мышь? Куда она могла деться. Вон летает.

Дима показал на крохотный черный комок, ныряющий вверх-вниз на границе освещенного участка. Митя посмотрел туда и перевел взгляд на свои руки – они по-прежнему были окружены ровным голубоватым сиянием.

– Я сейчас понял, – сказал он, – что мы на самом деле никакие не мотыльки. И не…

– Вряд ли тебе стоит пытаться выразить это словами, – сказал Дима. – И потом, ведь ничего вокруг тебя не изменилось от того, что ты что-то понял. Мир остался прежним. Мотыльки летят к свету, мухи – к говну, и все это в полной тьме. Но ты – ты теперь будешь другим. И никогда не забудешь, кто ты на самом деле, верно?

– Конечно, – ответил Митя. – Вот только одного я не могу понять. Я стал светлячком только что или на самом деле был им всегда?

8. Убийство насекомого

– И под конец, – с явным удовольствием рассказывал Артур, глядя на Арнольда, подставившего голову под хлещущую из крана воду, – ты закричал на все отделение: «Американские комары наших мух ебут, а мы смотреть будем?»

Арнольд закрыл лицо руками, вода потекла по его предплечьям, закручиваясь на локтях и двумя потоками падая на кафель.

– Но самое интересное, что в милиции к тебе отнеслись с явным сочувствием, – сказал Артур, – и даже деньги отдали, что бывает очень редко. Ты хоть что-нибудь помнишь?

Арнольд отрицательно потряс головой.

– Минуты три назад еще помнил, – сказал он, закрывая кран и кое-как расправляя на голове волосы. – А сблевал последний раз – и сразу все как отрезало.

– Хоть про масонов-то помнишь? – спросил Арнольд. – Я прямо заслушался.

Арнольд задумался.

– Нет, – сказал он, – не помню.

– А про Магадан духа?

– Тоже не помню.

– Вот это самое интересное и было, – сказал Артур. – Это ты ментам рассказывал, когда протокол составляли. Что есть где-то такой особый город, куда никто просто так не попадает. И там существует особое искусство и особая наука, и все – как в восьмидесятом году. Последний оплот. И время по-другому течет: тут один день проходит, а там – несколько лет. Так сказать, советская Шамбала наоборот. Но вход в нее то ли под землей, то ли в воздухе, этого я не понял. И ты еще дал понять, что у тебя там связи.

– Не помню, – сказал Арнольд. – И вообще хватит. Проехали.

– Ладно, – сказал Артур. – Проехали так проехали. Ты мне только скажи, чего тебя на приключения потянуло? Ты же видел, что с Сэмом было.

– Даже не знаю, – сказал Арнольд. – Взял чемодан, смотрю – клиент как бревно лежит. Интересно стало. Я подумал – неужели и на меня подействует? Напился, вылетаю – вроде ничего. Ну, думаю, слабый парень этот Сэм. Полетел, значит, с вами встречаться, а потом… Помню только, как Сэма за столом увидел. А что это с ним была за девушка?

– Не знаю, – сказал Артур. – Я и сам не понял. Бац, а она уже за столом. Они сейчас от голода очень проворные. Готов?

Арнольд остановился у зеркала, привел себя, насколько возможно, в порядок и положил на тумбочку перед старушкой мятый рубль. Выйдя из душевого павильона, приятели направились в сторону моря.

– Слушай, – сказал Артур, – до вечера все равно делать нечего. Давай Арчибальда навестим?

– А он все там же?

– Вроде да, – сказал Артур. – Я иногда прохожу мимо его избушки, только зайти все недосуг. Но дверь открыта.

Через несколько минут они подошли к стоящему прямо на газоне бревенчатому домику, повернутому приоткрытой дверью к набережной. Домик был очень маленький и казался перенесенным сюда с детской площадки; над его дверью красовалась вывеска – красный крест, полумесяц и большая капля крови, а сверху была красная надпись «Донорскiй пункт».

Артур толкнул дверь и вошел внутрь; Арнольд последний раз пригладил волосы и шагнул следом.

Внутри было полутемно. Напротив двери помещался невысокий прилавок, на котором стояли несколько банок медицинского вида и электрокипятильник для шприцев, а сзади, у стены, располагалась пыльная конструкция из стеклянных сосудов, соединенных оранжевыми резиновыми трубками. Арнольд знал, что это нагромождение пробирок и колб совершенно бессмысленно и является просто декорацией, но все равно ощутил специфический дух больницы. За прилавком никого не было. На стене висело объявление, тоже пыльное, выведенное через трафарет шариковой ручкой: