Единственная любовь Казановы - Ричард Олдингтон

— Прежде всего, — сказал барон, не обратив внимания на наглую выходку Казановы, если не считать легкой морщинки, появившейся на лбу, — я хочу поблагодарить вас…

— Поблагодарить меня?.. — Брови у Казановы взлетели вверх.

— Вы помогли спасти мою жизнь и спасли жизнь молодой особы, которой я интересуюсь…

Казанова изящно прикрыл рот пальцами, выступавшими из кружевной пены манжет, как бы сдерживая легкое покашливание, означавшее: «Вашей любовницы?»

— Милостивый государь, — сказал барон, — речь идет о даме, заботиться о которой мне поручено ее величеством королевой Австрии.

Казанова наклонил голову, принимая это объяснение.

— А затем произошел тот небольшой инцидент напротив моего дома… — добавил барон.

«Не человек, а дьявол, — подумал искренне удивленный Казанова, — он знает все…»

— Это была ошибка излишне усердных слуг, — сказал барон. — Тот камень предназначался полицейскому шпику и должен был попасть в его голову. Я сожалею, что обеспокоил благородного человека, и радуюсь, что камень не попал в вас.

— Ваше сиятельство слишком любезны, — не без иронии пробормотал Казанова.

— Вы вели себя со свойственным молодости безрассудством, — милостиво, однако не без язвительности в тоне произнес барон. — Как и в том случае, когда подкупили одного из лакеев сенатора Брагадина, чтобы тот в свою очередь подкупил моих гондольеров и узнал у них про даму; так же вы поступили, когда предложили изрядную сумму моему брадобрею, чтобы тот порасспросил меня на этот предмет, после того как выяснили, что гондольеры ничего не знают; и прежде всего так же вы поступили, когда пытались достичь той же цели через вашего друга-иезуита, который должным образом отчитал вас…

По мере произнесения этой тирады Казанова все больше бледнел: он-то считал, что об его интригах никто не знает. Сказать ему было нечего.

— Вам следует прекратить такого рода занятия, — покровительственным тоном произнес барон. — Во всяком случае, не стоит так вести себя с представителями великих держав. А кроме того, интересующая вас дама покинула Венецию в течение двадцати четырех часов.

«А вот он и солгал! — подумал Казанова, приободряясь. — И он не знает, что она послала мне записку. Возможно, она все еще здесь!»

— Весьма сожалею об этом, — вслух произнес он, — ибо мне хотелось — с разрешения вашего сиятельства, конечно, — передать даме мое глубочайшее почтение. Но я должен поздравить вас с таким всеведением вашей шпионской сети.

— У меня она и в самом деле всеведущая, — сказал барон, искренне довольный похвалой. — Я рад, что вы это признаете. Ах, синьор, в эти дни всеобщей продажности до чего же трудно нам, людям благородных кровей, найти честных и преданных слуг, которые ни перед чем не остановятся… Но я не хочу вас задерживать. Моя гондола в вашем распоряжении. Однако прежде, чем вы уйдете… — Он порылся в кармане и вытащил небольшую коробочку. — Я был против этого, — добавил он, с досадой глядя на коробочку, — но эти чертовы женщины могут у кого угодно выудить обещание.

— Я не вполне вас понимаю, ваше сиятельство, — сказал Казанова, однако сразу догадался, что Анриетта нашла способ дать ему знать о себе.

— Дама, — произнес барон, — благодарит вас и в знак признательности посылает вам это кольцо.

Кольцо было тяжелое, из гравированного серебра с большим овальным ляпис-лазуритом — оно не представляло иной ценности, кроме памяти об Анриетте. Она явно постаралась выбрать такое кольцо, которое было бы ценно лишь как ее дар.

— Я с радостью принимаю его, — сказал Казанова, чувствуя, как к нему возвращается веселое настроение. — В том, конечно, случае, если ваше сиятельство заверяет меня, что оно исходит от самой дамы.

— Разрешите присовокупить небольшой совет, — произнес довольно грозным тоном барон, не обратив внимания на слова Казановы. — Вы должны оставить всякую надежду когда-либо увидеть снова эту даму и не предпринимать никаких усилий, чтобы выяснить ее имя, не то это действительно дорого вам будет стоить. — Он помолчал, давая осесть угрозе, затем мелодраматическим жестом указал на дверь. — Вам туда, синьор!

Казанова поклонился и направился к двери; открыв ее, он, казалось, помедлил, затем повернул голову назад.

— Что такое? Что вам еще угодно? — раздраженно спросил барон.

— Я хочу всего лишь, — сказал Казанова, — чтобы вы поблагодарили от моего имени за кольцо и передали мою вечную любовь… Анриетте.

— Стойте, синьор, стойте! Немедленно вернитесь! — воскликнул барон, ринувшись к двери, но Казанова захлопнул ее перед его носом.

Барон опоздал: Казанова уже успел незаметно раствориться в темноте, решив не беспокоить его гондольеров.

В ту ночь, далеко за полночь, Марко и Казанова сидели у него в комнате и разговаривали. Казанова мог при необходимости хранить тайну, но если тайна касалась хорошенькой женщины, это раздражало его не меньше, чем крупный каштан в кармане. Уже несколько раз в течение вечера он порывался рассказать Марко о том, что произошло, и всякий раз спохватывался. Наконец, не в силах больше сдерживаться, он выпалил:

— Я видел сегодня барона фон Шаумбурга.

— Какого черта! — Марко явно встревожился, но одновременно и удивился. — Ты говорил с ним?

— Безусловно говорил. Он посылал за мной.

Марко присвистнул.

— И что же он тебе сказал?

— О, слишком много всего — не упомнишь. Кончилось тем, что он пригрозил мне, если я буду пытаться встретиться с Анриеттой.

— Анриеттой?

— С той молодой особой, которую мы выудили из канала, — сказал Казанова.

— Откуда тебе известно ее имя?

— Она сама мне сообщила.

Марко был совершенно сбит с толку, и Казанова, получая от всей этой ситуации огромное удовольствие, протянул ему записку Анриетты, которую Марко прочел и, возвращая, сказал:

— Тебе посчастливилось так легко выпутаться. Ты правильно поступишь, если забудешь ее.

— Забуду?! — Казанова расхохотался. — Да неужели ты думаешь, что я испугаюсь угроз какого-то болвана-австрийца? У него же нет на нее никаких прав. Он солгал мне, сказав, что она покинула Венецию. Город этот не маленький, но все равно старому мерзавцу не удастся вечно скрывать ее от меня.

Наступило молчание — Марко поерзал в кресле, явно не зная, на что решиться, и наконец произнес:

— Мне не следовало бы тебе это говорить, но барон сказал правду: Анриетта покинула Венецию.

— А ты-то откуда знаешь? — мгновенно парировал Казанова.

— Мне сказал отец. — Марко помедлил и чуть ли не шепотом добавил: — Это обсуждалось на Совете десяти.

Теперь уже Казанова присвистнул.

— Вот черт! — громко воскликнул он. — С каких это пор мои любовные авантюры стали делами государственными?

— Тихо, тихо! — Марко огляделся, словно ожидая увидеть при свете свечей выступающего из тени шпиона. — Запомни: в Венеции у всех стен есть уши.

— Очевидно, тут замешано что-то политическое, — произнес Казанова, не обращая внимания на предупреждение Марко. — Триумвират и Совет десяти не тратят времени на обсуждение того, что не затрагивает их власти. Что ж, время, наверное, покажет… Куда же она уехала?

— Откуда мне знать? Да если бы я и знал, то не посмел бы сказать тебе. Забудь ее. Считай, что все это тебе приснилось.

— Приснилось? — протянул Казанова, вынимая из кармашка кольцо и медленно поворачивая его в пальцах. — Вот достаточно ощутимое доказательство, что это был не сон. Анриетта передала мне сегодня через барона это кольцо.

— Через барона?! Ты шутишь!

— Ничуть. Барон — человек чести. Возможно, она подловила его, заставив дать обещание, но уж раз он его дал, то и выполнил с пунктуальностью аристократа, у которого шестнадцать квадратов в гербе и деревянная башка… Это кольцо — с ядом, заметь. Я обнаружил, что оно открывается, если нажать на этот изогнутый малиновый лист, а внутри лежит сладостный яд. Смотри.

Казанова нажал на скрытую пружину, ляпис-лазурит отскочил, и Марко увидел в углублении крошечную, изящно исполненную миниатюру Анриетты.

Однако миниатюра под камнем была портретом не Анриетты, как затем вынужден был с сожалением признать Казанова.

Визит кардинала, архиепископа Венецианского, — это событие даже для семьи сенатора, а его высокопреосвященство не преминул дать понять сенатору Брагадину и его двум неразлучным друзьям, что визит будет кратким и что прелат не пришел бы, если бы не угроза скандала для церкви…

— По вашей просьбе, ваше превосходительство, и вопреки собственному мнению я весьма неохотно разрешил этому молодому человеку дать обет, — сказал прелат.

— Я надеялся… — начал было Брагадин, но кардинал мановением руки прервал его.