В царстве тьмы. Оккультная трилогия - Вера Ивановна Крыжановская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она обвила его шею и поцеловала, а Заторский не противился. Несмотря на ученый диплом, он был достаточно доверчив, чтобы лукавая нежность баронессы обманула его. Он молча поцеловал ее руку и вышел. Но едва за ним закрылась дверь, как лицо баронессы исказилось злобой.
— Постой, — прошептала она, сжимая кулаки. — Я устрою тебе счастье, которого ты не забудешь!
Едва все сели ужинать, как во дворе послышался шум подъехавшего автомобиля.
— Кто это может быть так поздно? Борис, взгляни, кто приехал, — сказала удивленная баронесса.
Мальчик выбежал, и вскоре раздались его громкие возгласы:
— Папа… папа приехал!..
Баронесса удивленно вытаращила глаза и сидела неподвижно, точно пришибленная по голове; ее лицо покрылось красными пятнами, она дрожала, как в лихорадке.
Заторский сперва побледнел, но, поймав тоскливый взгляд Мэри, понял, что она знает все, и покраснел. В эту минуту в соседней комнате раздались шаги, и на пороге появился барон.
С глухим криком бросилась баронесса к мужу и обняла его. Нервно рыдая и смеясь, прижалась она головою к его груди, а счастливый и растроганный проявлением радости по случаю его приезда барон поцеловал жену и пробовал успокоить ее, но та не могла оторваться от него. Она обхватила его голову руками и целовала, разглядывая его, осыпая вперемешку с рыданиями нежными именами.
Она успела оправиться и ловко играла двойную игру. С присущим ей апломбом она выражала нежную любовь к мужу и этим пробовала возбудить ревность возлюбленного: подобный прием ей не раз удавался. Наконец барон вырвался из объятий жены, поцеловал тетку и потом протянул обе руки Заторскому:
— Благодарю, верный друг, за дружбу и заботу о моей семье.
Он не видел презрительной усмешки Елены Орестовны, но Мэри заметила ее и жала генеральше руку, умоляюще смотря на нее и как бы говоря: «Молчите о том, что мы знаем». В это время барон опять обратился к жене:
— Милая Настя, от радости снова увидеть все дорогое мне я сделал непростительную оплошность: забыл представить тебе моего друга и товарища в пути, князя Алексея Андриановича Елецкого.
Все обернулись к высокому молодому человеку, остановившемуся в дверях столовой.
— Князь принял мое приглашение пожить у нас несколько месяцев. Нам придется еще поработать вместе, а так как, на мое счастье, он холост, т. е. никто не ждет его с нетерпением, то я и забрал его. У тебя найдется помещение для моего друга? — весело продолжал барон, пока князь раскланивался с хозяйкой.
Князю Елецкому было лет тридцать. Он был высок ростом и худощав. Правильное лицо его было покрыто бронзовым загаром, большие темно-синие непроницаемые глаза глядели строго, а на красиво очерченных губах под темными усами проглядывала складка могучей воли.
— Конечно найдется. Подле библиотеки две комнаты и кабинет, который можно обратить в уборную. Надеюсь, Алексею Андриановичу понравится там, — ответила баронесса, любезно улыбаясь. — Но вы, должно быть, голодны, господа? Садитесь за стол, я прикажу подать вам что-нибудь посытнее.
Теперь князь перезнакомился со всеми присутствующими. Взгляд его скользнул по лицу доктора, а потом серьезно и испытующе остановился на бледном, взволнованном личике Мэри. Какое-то загадочное выражение мелькнуло на его лице, когда он здоровался с молодой девушкой и садился за стол. Вошла Анастасия Андреевна, и разговор сделался общим. Барон был весел, без умолку рассказывал о своем путешествии и привезенных сокровищах, князь же, наоборот, молчал и лишь лаконично отвечал на обращенные к нему вопросы.
Только все встали из-за стола, как лакей доложил, что из Ревеля прибыл фургон с багажом путешественников. Барон приказал внести только два сундука с необходимыми вещами в комнаты его и князя, а прочие ящики осторожно поставить в комнату первого этажа, подле прихожей. Затем все разошлись, так как приезжие были утомлены; прислуга занялась перенесением и установкой множества ящиков всевозможных размеров.
Пробило полночь, люди собирались достать из фургона последний ящик, как вдруг со двора ворвался бурный порыв ветра, с треском распахнул несколько окон, и в воздухе закружились валявшиеся на полу клочки бумаги и соломы. Прислуга изумленно переглянулась, так как снаружи все было совершенно спокойно, а ясное небо усеяно звездами. Откуда же мог взяться внезапный порыв? Но в следующую минуту ветер возобновился; со свистом и воем, точно в бурю, пронесся поток холодного воздуха по прихожей, а с лестницы послышался странный шум, будто из мешка высыпали камни — и те катились по ступенькам, устланным ковром. Вслед за тем появилась смертельно бледная и перепуганная горничная.
— Господи боже мой! С нами Крестная Сила! — пробормотала она, крестясь. — Что это творится такое? Была я в галерее, окна закрывала, как вдруг ветром вырвало из моих рук обе половинки, и меня чуть не опрокинуло. В это время я услыхала грохот, ровно камнями бросали в дверь князя, а ветер стонал и ревел на разные голоса, ну точно вот режут ребенка. И так стало страшно, что я убежала.
— Мы слышали то же самое… И вправду подумаешь, что сам Сатана приехал с ящиками этими, — прибавил один из лакеев.
Проворно внесли они последний ящик, заперли дверь и ушли в людскую.
Если бы в это время кто-то заглянул в комнату князя, то был бы очень удивлен. Около стола стоял бледный и озабоченный Алексей Андрианович. Из открытого чемодана он вынул крест на металлической ножке, в центре которого была вделана маленькая лампада из голубого хрусталя. Князь зажег ее, как и вставленные в три конца восковые свечи: свеча наверху была белая, а по бокам одна голубая, а другая красная.
У подножья креста была металлическая чашечка, и в ней курилось смолистое вещество, разливавшее сильный запах ладана, роз и сандала. Когда раздался шум, словно в двери бросали камни, князь взял кропило и крестообразно окропил все четыре комнаты сильной ароматической эссенцией. Затем, надев на шею голубую ленту с золотой звездой, посередине которой была глава Спасителя, князь помолился и лег в постель. А в коридоре еще продолжался необыкновенный шум, слышалось глухое ворчание, царапанье и мяуканье, но постепенно звуки стали затихать в отдалении и наконец совершенно смолкли.
Доктор ушел к себе мрачно озабоченным: душу его волновали многие противоречивые
