Warhammer: Битвы в Мире Фэнтези. Омнибус. Том I - Гэв Торп

И вот наконец показался вход в храм. Кноблаух стоял на страже. Проходя мимо, воспитанники строились в сомкнутые ряды по обе стороны зала перед лицом высокого и далёкого идола. Факелы, которые они несли, отбрасывали тусклый свет на гобелены, висевшие на стенах, скрытых туманом, что тоже собрался в храме, как будто занесённый сюда крыльями круживших сов и летучих мышей. Сам идол, настолько высокий, что его руки почти достигали крыши, был едва различим. Впрочем, это не имело значения. Хенкин знал со спокойной уверенностью, что бог был уважаем в этом храме: тот, чей закон поддерживал не только крышу, но даже небо, тот, которому он уже был посвящён, и тот, кто привёл его сюда спустя два десятилетия.

Ах! Сколь немногие могут похвастаться, что столь же долго хранили зарок, данный в юности!

Хенкин вошёл. Он ощутил удивительную неуверенность, была ли то мысль, что непрошенной возникла в его разуме, или то были произнесённые Альберихом слова — за которыми последовало нечто, что, как ни странно, прозвучало как смешок. Он сделал было попытку спросить, но его опередили. Кноблаух качнул створки, и тяжёлые двери закрылись с оглушительным стуком, и в тот же миг гонг — который к этому времени стал почти оглушительным — смолк.

Окружённый атмосферой всеохватывающего ожидания, Хенкин обнаружил себя идущим по центральному проходу храма — воспитанники замерли вокруг, словно каменные истуканы, не шевелясь, даже когда капли расплавленной смолы падали с факелов на обнажённые руки, с неописуемой тоской глядя на укрытого туманом идола. Хенкин вспомнил эту тоску сейчас, как она мучила, как она воспалялась, как она могла быть смягчена лишь церемонией, подобной той, что проводилась в сей миг.

Тем не менее, не было ни пения гимнов, ни процессии пышно одетых псаломщиков, ни фимиама, ни кучи даров, ни одного из тех пустяков, которые было так легко найти в любом ином храме. Конечно же, нет. Этот обряд был уникален.

Это, в конце концов, было Место Тихого Собрания.

Сами по себе его ноги перестали двигаться. Он стоял перед статуей. Если он поднимет голову, то сможет узнать её, и имя, что вертелось на языке, будет произнесено. Плод его образования созреет в тот же миг. Он станет наилучшим слугой делам бога — чего, с прошедших школьных годов, он хотел больше всего на свете.

Недоумевая, почему не вернулся сюда уже давным-давно, присоединившись к Альбериху и Кноблауху, Юргену и Вилдгансу и остальным, он оглянулся по сторонам, ища одобрения. И встретил поощряющую улыбку настоятеля.

По крайней мере, он заставил себя поверить, что это была улыбка. Она включала в себя губы, приоткрывшиеся над множеством зубов, что было поразительным для такого старого человека, и некое ожидание, сквозившее в его взгляде, так что…

Решив не смотреть слишком долго, Хенкин уцепился за остатки радости, что наполняла его на пути сюда — теперь, по неизвестной причине, начавшей рассеиваться — и смело запрокинул голову, чтобы взглянуть на образ бога.

И застыл, разрываемый между обожанием и недоумением.

То, что доставало до крыши — не было руками. Те руки, что были там, венчали чудовищные лапы, а ноги оканчивались огромными широкими ступнями. Однако кое-что вздымалось и над ними, прорастая из отвратительной головы, это были… рога? Нет — щупальца! И они изгибались! И когда они, изогнувшись, обратились к нему, то он увидел, что каждое заканчивается глазеющим, обрамлённым короной из ложноножек лицом…

Оно заговорило — каким из трёх ртов, Хенкин понять не мог. Оно заговорило голосом, напоминающим скрежет трущихся горных пород, предвещающих оползень в долине, когда вешние воды подмывают склон холма.

— Произнеси моё имя. Тебе нужно лишь произнести моё имя и жизнь без ограничений ждёт тебя. Вечная жизнь!

Имя возникло, почти. Тем не менее, где-то в сокровенных глубинах сознания Хенкина, что-то воспротивилось. Какая-то часть его возмутилась, её воображаемый голос был почти сварливым — как у матери, когда отец раздражал её, побеждая в споре — из чувства, можно сказать, стойкого упрямства.

«Это не бог Закона, — подумал он. — Он больше похож на того, с кем я боролся на протяжении всей своей жизни!»

Всё это время, которое Хенкину казалось половиной вечности, он стоял перед статуей, замерев в недоумении. Он знал имя, которое должен был произнести. Он совершенно никак не мог вспомнить какое-либо другое. Из этого следовало, по извращенной логике, которая держала его в своих руках, что он должен был произнести то единственное, которое мог произнести.

С другой стороны, если бы он делал это, там было некое наказание… или что-то… или… Подняв руки к вискам, он качнулся, чувствуя головокружение, собрал все свои силы, облизнул губы, окончательно и бесповоротно приготовившись выполнить обязательства…

И раздался громоподобный треск дубовой двери, и чудовищный топор сокрушил их деревянные створки, словно хрупкие стены крестьянской хижины.

Чем, как оказалось, они для него и были.

Медленно, как муха, попавшая в забальзамировавшую её смолу, чтобы спустя тысячу лет быть выгодно проданной в качестве янтаря, Хенкин повернулся. В дальнем конце прохода что-то двигалось так быстро, что он едва мог уследить за ним взглядом. Кроме того, его уши были атакованы даже сильнее, чем когда гремел гонг.

Движущимся предметом был топор. Его владельца он видеть не мог. Но он был, этот владелец, Хенкин слышал его. Он услышал, из того, что удалось разобрать, нечто, напоминавшее ужасный боевой клич гнома, пришедшего в неистовство. Только после того, как клич взорвался под сводами храма, отразившись от арочной крыши, он смог ощутить его силу. Первой — после двери — жертвой Готрека стал брат Кноблаух, голова которого, уставившаяся на своё распростёртое на каменных плитах тело, выражала на лице недоумение, подразумевающее, что она вроде бы должна, но не вполне способна это лежащее рядом тело опознать.

При этом зрелище мальчики, вопя во все легкие, сломали строй и побежали куда глядят глаза, топча братьев, пытавшихся остановить их, и отшвыривая факелы, не обращая ни малейшего внимания, летят ли те на каменные плиты или на гобелены, драпирующие стены храма. И взметнулось пламя. И дым смешался с туманом. Альберих и его спутники скинули капюшоны и с рычанием повернулись к незваному гостю, на время позабыв о Хенкине.

— Скорее! Варш, бегите! Сюда, вы, глупец!

Всё ещё в тисках колдовства, Хенкин посмотрел в сторону кричавшего, который отчаянно размахивал руками у двери. Он бестолково спросил: — Феликс Ягер, это вы?

— Конечно, это я! — крикнул в ответ Феликс. В руке он держал меч, но подобную работу предпочёл оставить своему спутнику. — Сюда! Быстрее! Пока Готрек не обрушил крышу на наши головы!