Три романа и первые двадцать шесть рассказов (сборник) - Михаил Веллер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он знал повороты и спуски этих аллей наизусть, прокатывая маршрут в лютые морозы, подмечая, где можно лихо скатиться, где удобно тормознуть так, чтоб веер снега взвихрился из-под лыж.
Он скалил зубы – на нее не смотрел.
Трамплинчик на обочье крутой дорожки торчал небольшой, пара любителей из пацанов прыгали раз за разом, пролетая десяток метров над низким настом. Какое ни на есть – а зрелище, ловкость всегда привлекает, нет?
Володя уперся палками вверху разгона, толкнулся, пронесся согнувшись – и преодолел несколько метров воздушного пространства, отчетливо шлепнув лыжами по утрамбованному снегу, сбалансировав руками и неловко тормозя у кустов.
– Ларик, а ты? – подначили.
Ларик утвердился наверху, комично подрожал коленями, покатил все быстрей, кренясь вбок и оседая назад, неуклюже оторвался от обрубленной снежной кромки трамплина и, маша и повернувшись в косом падении боком, зацепился лыжей, кувыркнулся через спину, проехал на животе и встал на четвереньки, стряхивая снег с лица.
Зрители надрывались в восторге.
– Трамплин кривой, – оправдался прыгун, выковыривая из ушей.
– И снег скользкий, – сочувственно добавил Володя.
– Лыжи тяжелые, – пояснили из толпы.
– Ноги кривые, – поправил мальчишеский голос.
Валя хохотала от всего сердца, и были на сердце этом и злорадство («Так и надо»), и тонкий-тонкий наждачный осадок («Опозорился…»). Володя лихо повторил прыжок; девчонки зааплодировали.
– Утешительный заезд для неудачников! – шутовски завопил Ларик, карабкаясь наверх. Резко пихнувшись, сложился скобкой и со свистом полетел вниз: толчок! носки лыж подняты, корпус вперед! тянуть параллельно земле! – и почти без хлопка ровно коснулся поверхности далеко от снежного уступа. С хрустом раскидывая из-под ребер лыж радугу, развернулся и четкой елочкой побежал в гору.
– Ура!
«Клоун».
Обгоняя Валю сбоку лыжни, он кивнул с одобрением:
– А ты неплохо ходишь. – Слепил снежок, кинул в Нину и с ней рядом побежал по снежной целине, болтая.
В павильончике у шоссе взяли тепловатый кофе с холодноватыми пирожками. Стекла горели красным, морозец поострел, покалывал.
– Во сколько электричка?
Ларик поискал глазами на автомобильной стоянке, оттянул рукав над часами:
– Извините, мне пора!
– Ты куда-а? Бросаешь?
Он шутливо-виновато развел руками, взял лыжи – вышел. И пошел к «Жигулям»-пикап цвета коррида.
– Стрекозел! – с напускным негодованием кинул Володя. – Зальем горе. Официант – еще две морковки!
И воскресенье как-то сразу кончилось.
Уже в вагоне Нина спросила подчеркнуто незаинтересованно:
– С кем это он отбыл? Личный шофер?
– Какая-то знакомая, – уклончиво пожал плечами Володя.
– Покупай машину, Нинка, – был дан не без ехидства совет.
И это ехидство единственно утешило Валю в ее думах.
– Я подожду того, кто мне купит, – не замедлил пренебрежительный ответ.
Весь вечер несчастная жертва любовных интриг и армейской тактики решала и не могла решить задачу: коли Ларик упорно лезет ей на глаза – он делает все специально ради нее, или ему действительно нет до нее дела? А что с Ниной? А что за машина? Сумбур и неразбериха… независимость его и нравится, и задевает…
«Так что – я к нему неравнодушна? Он имеет для меня какое-то значение?» Открытие ее удивило, задело. Но не настолько задело, чтоб из самолюбия запретить себе думать о нем; думать было все-таки не больно, приятно… однако не без горечи.
Ах, и быть любимой девушке потребно, и любить потребно, а вот страдать не хочется, но на самом деле душа без страданий не может… В душе ее наметилось некое движение, и в конце движения того, в перспективе проекторного луча, Ларик летел над заснеженными кустами, прижав руки к бокам и вытянув лыжи, и хлопала дверца «Жигулей».
– А если ты разбил несчастному аспиранту жизнь? – обвинила дочь.
– Каждому свое, – зевнул Звягин. – Настоящего человека не собьешь с пути ничем. От чего можно отказаться – то не очень-то и нужно было.
– А конкретней можешь?
– Отцепись, чадо. У него все в порядке. Поженятся они, уймись!
– А что сейчас, интересно, делает твой бестолковый Ларик? Ну и имечко все-таки!
– Сейчас? Зубрит план похода с Валей в кино.
– Ты им что, сценарий написал?
– Шпаргалку.
36. Из всех искусств для нас важнейшим является кино.
Ларик действительно собирался в кино.
– Я почему-то решила, что ты хочешь мне позвонить, – без обиняков заявила Валя, позвонив на вахту общежития. Наскучив неопределенностью, она брала инициативу в свои руки.
Помолчав, он ответил с извинением в голосе:
– Я действительно собирался.
– Я так и думала. И что ж тебе помешало?
– М-м… Работа допоздна… и телефон вечно занят.
– …Ну, как живешь? – храня превосходство в интонациях, спросила она.
– Да вот, в кино собираемся.
– На что?
– В Зимнем стадионе фестивальные идут, «Полет над гнездом кукушки».
Пауза. Он не приглашал. Она не напрашивалась.
– А «Скромное обаяние буржуазии» ты уже видела?
– Нет.
– Я тоже. Если хочешь, можем в пятницу сходить.
– Я не знаю, буду ли свободна.
– Нет, если хочешь.
– Ну хорошо, позвони мне завтра вечером…
Она получила приглашение – и интерес к нему сразу ослаб. Итак, она по-прежнему может делать с ним что хочет. Но почему это не радует? Его легко вернуть… или это ей только кажется? Достаточно сознания того, что – может вернуть? И все-таки ей хотелось, чтоб он пригласил ее в кино! Не пойти? Ну и что. Он все равно не позвонит… Наказать тем, что пообещает, но не придет? А если он не огорчится, а наоборот – больше не согласится? Нет: надо пойти и вызвать его на откровенный разговор.
А Ларик долго бродил по морозным черным улицам – охлаждал пыл. Она позвонила! И захотела пойти с ним в кино! И попросила позвонить ей! Успех! успех! повторял он себе.
И трезвый внутренний голос, копия звягинского, осаживал: спокойно! Без головокружения от успехов. Мелочь! Не размякать, не поддаваться чувствам. Помни, как бывало раньше. Один неверный шаг – и конец всему, она потеряет интерес навсегда. Только не дать ей убедиться, что он любит! Иначе – провал, хана.
– Ты играешь комедию, но смеяться должны не над тобой, – говорил Звягин. – Если ты не умеешь заставить женщину плакать – будешь плакать сам.
– А если и так плачешь? – тихо спросил Ларик.
– Мужчине нельзя запретить плакать, но можно запретить показывать это.
Никчемный сюрприз ожидал Валю у касс: рядом с Лариком торчал чертов Володя с девицей. Вот тебе и наедине!
Когда погас свет, Ларик вытащил кулек с карамельками и, прошептав: «Простите бескультурную серость», протянул ей, а потом и им.
Не получилось уединения: Ларик и Валя сидели словно каждый по отдельности. Она ждала, сделает ли он попытку коснуться ее руки: и близко ничего подобного. Он был всецело прямо-таки увлечен фильмом: отпустил шепотом пару замечаний – не для нее, для всех, смеялся на смешных местах… А фильмец был, в общем, зануден, с ненужными неясными повторами, без действия, а так… непонятно что. И с чего это Лариончик стал такой вумный?.. И уж лучше бы он проявил навязчивость, откуда в нас столько английской благопристойности?
– Все это – вырождение, – авторитетно заметил он при выходе. – Вторичные идеи.
Володя с Галей мигом потерялись в толпе. Ага: все-таки решил остаться с ней вдвоем, подумала она снисходительно и с удовлетворением.
– Есть хочется – ужасно, – признался Ларик. – Поздно, перекусить уже негде. Можно было бы погулять, но мороз ужасный, правда?
– Да так… бывало и холоднее.
– На верхотуре смену отпахать – рожа деревенеет. Все старые строители – радикулитчики: разогреешься за работой – а ветерок поясницу прохватит, и привет. Японцы, те шерстяные пояса под одеждой носят. И как строят!
То есть: намерзся за день, прогулка не улыбается.
– Зачем же ты выбрал эту профессию? – (Сам захотел, так чего расхныкался?)
– А – интересно. И – со смыслом. Это тебе не конвейер, не штаны в конторе просиживать. Крыша над головой каждому нужна. Но как подумаешь в мороз о горячем борще – аж слюнки капают.
А ведь голоден бедный мальчик, живет один, ест по столовкам, никто не позаботится…
– Поехали – накормлю, – неожиданно велела она. – Борща нет, но если фасолевый суп тебя устроит…
– Поздно уже…
Они прошли мимо «Маяковской», как бы не видя ее, дальше к «Площади Восстания»; время для принятия решения выигрывалось.
– В двенадцать уйдешь, успеешь на метро к себе. Еще не ночь.
Ларик вздохнул:
– Доброта тебя погубит.
Грамотный комплимент: шутливый, с тончайшим оттенком осуждения – поскольку отнюдь не часто была она добра к нему, признающий ее доброту в данном случае, выражающий благодарность – и сомнение.
– И чеснок есть? – предвкушающе сдался он.
