Россия молодая - Юрий Герман

— А более тебе из города не отлучаться! — гневно произнес Афанасий. — Ты — воевода, в слово сие вникни головою, умом своим…

Он усмехнулся, глаза его остро блеснули:

— Воевода воин — сидит под кустом да воет!

Офицер, доставивший из Москвы письмо о шведской эскадре, разглядывал князя с наглостью. Алексей Петрович хотел было обидеться, да недостало смелости, улыбнулся кисло, стал отговариваться недугами. Афанасий прервал:

— Иевлев Сильвестр Петрович куда недужнее тебя, князюшка, да пред бедою все недуги словно позабыл, любо-дорого посмотреть на господина капитан-командора. Я — старик, одной ногой во гробе стою, не чаю и завтрашнего утра увидеть, однако ж не плачусь. А ты — воевода, для чего ж срамишься?

Алексей Петрович вовсе не нашелся, что ответить. Лекарь Лофтус с поклонами разливал мальвазию, слуга разносил рыбу в рассоле, битую капусту, грибы. Архиепископ Важеский и Холмогорский сидел насупясь, глядел неприязненно, к еде и вину не притрагивался. Один только приезжий офицер, наголодавшись в пути, ел за десятерых.

— Я ныне по монастырям поеду, — опять заговорил Афанасий, — да в крепость наведаюсь. Потрясу монахов маленько, пусть и они татей встретят достойно. А ты, князь, о недугах забудь и думать — невместно то воеводе пред бедою. Народишко, и то смеется; болтают, дескать наш князь-воевода, взявши шлык, да в подворотню — шмыг…

Прозоровский, вовсе обидевшись, крикнул:

— Болтунов палач Поздюнин за ребро подвесит — живо замолчат!

— Ну и дурак! — спокойно ответил Афанасий. — Ей-ей, дурак! Палач! Много ты с палачом со своим против шведа сделаешь? И то стон стоит — всех хватаешь, а ты еще собрался? Да не квохчи, ровно курица, слушай меня…

Отбивая ребром ладони по столешнице, стал советовать, как надобно воеводе встать во главе обороны Архангельска, как надобно подумать о пище для защитников города, как обо всем заранее договориться с капитан-командором, который будет командовать сражением крепости с эскадрой…

— Не стану я под него! — опять сорвался воевода. — Что он мне?

Афанасий хлопнул рукой по столешнице:

— Станешь! Он Петром Алексеевичем послан…

— Я тоже, владыко, государем поставлен!

Архиепископ открыл было рот — отвечать, но ничего не сказал: только слабый жалобный стон вырвался из его груди, лицо страшно побледнело, рука судорожно вцепилась в скатерть. Лофтус, уронив лавку, бросился к владыке, на шум в столовую палату вбежали келейник и костыльник Афанасия. Владыко тихо попросил:

— В карету меня! Худо!

Лофтуса к себе не подпустил. Келейник дал ему понюхать соли из флакона, он попил квасу, стуча посохом, медленно пошел к дверям. По пути говорил князю:

— В крепость нынче же наведайся! Воеводу в лихой час видеть должны, а тебя, окромя княгини, да княжен с недорослем твоим, да тараканов запечных, — кто зрит? Палач в застенке? Тоже нашел время зверствовать, лютостью своей пугать…

Во дворе, отдыхая, сказал:

— Еще не по-хорошему делаешь: зачем недоросля своего, когда лихая беда, словно старика прячешь. Люди-то знают: мужик вымахал на пшеничном хлебе — косая сажень. Дай ему саблюку али мушкет, не таи при себе в Холмогорах…

И махнул рукою:

— Зря толкую с тобой. Ничего ты не понял. Эх, князюшка!

Карета, гремя коваными колесами, выехала со двора; воевода, держась за голову, пошел в опочивальню. Лекарь с испуганным лицом разул князя, посоветовал ничего не подпускать близко к сердцу, сохранять спокойствие, необходимое для поддержания в теле огня-флогистона.

— Шел бы ты подальше со своим флогистоном! — огрызнулся князь. — Флогистон! Тут измена вокруг, воры, обидчики, а он вздор городит. Ставь пиявиц, не то помру!

В опочивальню пришла княгиня, за ней — старые девки княжны, сзади недоросль. Воевода, охая, рассказал про шведскую эскадру; лекарь Лофтус добавил от себя, что покорнейше просит отпустить его к Вологде али на Москву, потому что шведы накажут смертью иноземца, пользующего князя-воеводу и все княжеское семейство.

— Тебя-то за что? — воскликнула княгиня Авдотья.

Лекарь развел руками.

— Да неужто не одолеем шведа? — спросил недоросль.

Лекарь тонко улыбнулся, ничего не ответил; потом, отдирая пиявиц от боярского затылка, рассказал как бы невзначай, что двиняне под начальством князя, конечно, отстояли бы город, да больно велика измена; например, на цитадели содержится некто Никифор. Пришел он с моря, несомненно подослан шведами, а лечат его там и ухаживают за ним, будто он владетельный герцог. В то же самое время пушечный мастер Риплей заключен в цитадели под стражу, равно как и инженер-венецианец — Георг Лебаниус. Пушки с иноземных негоциантских кораблей приказом Иевлева сняты, а иностранные корабельщики давали присягу — стрелять из тех пушек по шведской эскадре. Пушки добрые, разве здешним мужикам с ними справиться? И кто здешние пушкари? Может, они из тех, кто замыслил мятеж? Нынче еще новость: пришла с моря большая лодья, трехмачтовая, один раз видели ее с полным грузом, а второй раз — совсем без груза. Кто на лодье пришел? Может, шведы? Ходят по городу переодетыми, теперь ищи их…

Воевода слушал, моргал, княгиня крестилась, дочки переглядывались, недоросль сказал решительно:

— Коли так, зачем и воевать? Ежели с покорностью ключи от города…

— С покорностью? Тебя самого велено в стрельцы отдать.

— Меня? Да я, батюшка, несмышленыш, куда меня…

Княгиня Авдотья заголосила было, но князь рявкнул:

— Молчите, дурни!

И выгнал из опочивальни всех, кроме Лофтуса. Лофтус посчитал князю пульс, покачал головой, с сокрушением произнес:

— Опять в жилах ваших ускорилось отложение ртути, серы, а также соли.

Воевода молчал задумавшись, потом поднялся с ложа, велел себя одевать. Лофтус подал панцырь, саблю, пистолеты.

— Для какого беса? — спросил воевода.

— Шведы близко! — произнес лекарь.

Всю дорогу до крепости воевода был задумчив, сонными глазами поглядывал на низкие зеленые берега Двины. Лофтус гнусавым голосом напевал псалмы, гребцы на карбасе мерно вздымали весла, воевода все думал свои думы, потом пальцем поманил лекаря, сказал повеселевшим голосом:

— Нечего тебе к Вологде ехать али на Москву…

Лофтус удивленно поднял короткие бровки.

— Обладим нынче же дело честь честью…

Лекарь опять не понял ничего.

Сильвестр Петрович встретил воеводу со всем приличием у ворот цитадели и даже с лекарем был вежлив, хоть и не выразил никакого удовольствия от встречи с ним. Инженер Резен занял внимание Лофтуса, повел его к себе в избу, дабы побеседовать о здоровье капитан-командора. В чистой, пахнущей сосновыми бревнами горнице он усадил гостя спиной к окошку, заговорил учтиво об иностранных столицах. Беседа завязалась непринужденная.

В это же время у себя в комендантской Иевлев потчевал воеводу квасом, заваренным Машей. Воевода хвалил квас — такого в здешних местах не добьешься, — хвалил капитан-командора, что цитадель нынче вовсе не узнать, много понастроено, хвалил порядок на подступах к крепости. Сильвестр Петрович настороженно молчал: не для того приехал воевода, чтобы хвалить!

— Дверь-то закрой, господин, потуже! — попросил князь.

Капитан-командор подозрительно посмотрел на князя, поднялся, закрыл дверь. Воевода молча прихлебывал квас. Потом, оглаживая усы, спросил:

— Как надеешься, господин Иевлев? Отобьем шведа?

Сильвестр Петрович подумал, ответил не сразу:

— Трудно будет, князь-воевода. Весьма трудно. Швед идет большой силой. Команды на эскадре пожелают грабить, то им обещано, небось. Город Архангельск слывет богатым городом. Король Карл сам отправил эскадру, шаутбенахт Юленшерна — опытный моряк…

— Умно толкуешь! — одобрил воевода. — Ворог идет великой силой, а у нас все не слава богу. Думный дворянин, верный человек, ума палата, господин Ларионов, издавна правит розыск и дознался, что быть у нас мятежу. Ныне и я своею персоною немалое время на съезжей трудился и в подлинности всех тех скаредных и мерзейших дел, господином Ларионовым открытых, подтверждение получил. Взято драгунами человек с дюжину подлого народа, заправил сей татьбы; еще надобно хватать и хватать. Приходимцы с Азова, здешние воры, от Москвы беглые стрельцы, иные разные смерды винятся в том, что меня, воеводу своего, вздумали на копья вздеть, — слыхано ли такое? Чего в Азове делали — и здесь поделать решили. Да в какое время? То все антихристово Разина Степки дело: дядюшку моего, блаженной памяти князя-боярина Прозоровского в Астрахани повесили, здесь то же задумали, да не так сие просто! Похватали мы их. Похватать-то похватали, и еще имать станем, да только какая война — коли и в войске мятежники, и на верфях, и по слободам. Пушечный мастер, кличкою Кузнец…