Творения. Том II - Ефрем Сирин

и осмеяли мертвый истукан; и огонь, который пламенем своим ужасал всех приближающихся к нему, как росоносною рукою обнимал и ласкал их. Как сердобольная матерь объемлет и лобызает детей своих, так пламень обнимал и лобызал юношей. Он разрешил узы их, потому что видел в них Божию силу, и не опалил, но приосенил их росою.

Ни воды, ни огня, ни зверей, ни народов, словом, ничего не страшатся боящиеся Бога. Кто боится воды, тот пусть представит себе великого Моисея, которого не устрашило великое море, но прославило при переходе. Кто боится огня, тот пусть обратит взор на юношей в печи, которых огонь не устрашил, но объял крылами своими. Кто боится зверей, тот пусть воззрит на праведника во рве, который львов сделал кроткими, подобно невинным агнцам. Кто трепещет народов, кровожадно устремляющихся на брань, тот пусть возлюбит молитву Езекии, которая многие тысячи предала смерти. Мученики не боялись огня, бестрепетно взирали на пламень, на страдания, на истязания, на мечи, на оковы.

Ничто не может преодолеть Божия страха, а он препобеждает всякое мучение, всякую смерть. Ничто не преодолевает Божия страха, потому что он препоясан великой силой. Он равен любви, а любовь равна милосердию; три же эти добродетели – Божия обитель.

Кто боится Бога, тот не может согрешить, и если соблюдает он заповеди Божии, то далек от всякого нечестия.

Кто грешит, от того далек Бог, и потому лукавый исполняет его страхом, и всегда живет он в мучительной боязни.

Поелику перестали мы бояться всевышнего Бога, то пришел грех со своими ужасами и навел на нас страх и трепет. Кто творит грех, от того требует он страха, и тот должен перед ним трепетать и таить его, потому что грех – смертельный яд. Грех приносит с собой страх, и его хочется скрывать, как скоро совершен, потому что он не хочет обнаруживать себя, как гнусный и губительный.

Поелику грех гнусен, то скрывается, поелику он – яд, то таится, а если бы не был так мерзок, то не искал бы скрытности, и если бы не был так ядовит, то не желал бы оставаться втайне. Кто делает грех, от того требует, чтобы боялся он, скрывал в себе грех и не обнаруживал его, иначе видна будет гнусность греха. Грех боится укоризны, избегает стыда, стыдится своего безобразия и не любит видеть света. Кто гнусен лицом, то взгляда на того избегает око, а прекрасного лицом желательно оку видеть. Поелику тьма весьма гнусна, то ни одно око не желает видеть ее, и поелику свет весьма приятен, то ни одно око не может насмотреться на него досыта. Грех пресмыкается во тьме и бегает света, потому что, если бы показался он на свет, то всякий бежал бы от него. Грех ходит во мраке и содрогается от малейшего шума. Кто совершает грех, тот боится даже собственного своего голоса.

Тать сам себе не дает сказать слова; прелюбодей не отваживается говорить громко. Тихо ведет речь свою тать, прелюбодей шепчет, сластолюбец часто говорит только взорами, боится собственных своих уст, чтобы безмолвно совершить грех, и вместо уст и языка выражает мысль движением бровей и ресниц. Итак, прелюбодеяние причиняет страх прелюбодею, воровство производит боязнь и ужас в тате. При всяком грехе чувствует боязнь совершающий грех; даже речь о грехе приводит его в трепет из-за опасения, что откроется грех. Сей безумец содрогается от собственных шагов своих, чтобы не услышал кто шума их и чтобы не открыли, не устыдили, не опозорили его. Услышит ли где голос, – стоит как камень; залает ли пес, – невольно вскрикивает от ужаса; тронется ли что с места, – торопливо бежит через окно; не в дверь идет он, но спешит как можно скорее спастись через стену, и хотя бы все ноги стали у него в ранах, не чувствует этого от страха. В него вошел и вселился лукавый и наполняет его страхом и ужасом; куда бы ни пошел он, везде перед ним ужасы и преткновения.

Если же тайное совершение греха столько страха поселяет в грешнике, то как велик будет ужас его, когда грех обнаружится? И если грех еще здесь ввергает грешника в такой ужас, то какое мучение произведет в нем, когда предстанет он Судие? И тать, и прелюбодей чувствуют стыд, когда видит их один человек, в каком же стыде должны предстать там, когда будут взирать на них и небо, и земля!

Ни один сердечный помысел не останется там неоткрытым, ни один взор очей не избежит Суда. И срамное слово, сказанное тайно и шепотом, будет в тот день обнаружено перед праведным Судией, Который сокровенное судит открыто. И небо и землю призовет Он быть с Ним на Суде, и горние и дольние предстанут со страхом и трепетом. И Небесные воинства, и полчища преисподних вострепещут перед немилующим Судией, Который приидет, сопровождаемый ужасом и смертью.

Небо свивается в ужасе, небесные светила падут, как незрелые смоквы со смоковницы и как листья с деревьев. Солнце померкнет от страха, побледнеет луна, содрогаясь, помрачатся светлые звезды в страхе перед Судией. Море, ужаснувшись, восколеблется, иссохнет, исчезнет, и не станет его. Персть земная объята будет пламенем, и вся обратится в дым. Горы растают от страха, как свинец в горниле, и все холмы, как пережигаемая известь, воскурятся и обрушатся.

Восстанет Бог на Суд и вознесется над врагами Своими. Ужасом объята будет тварь, и станет как мертвая. Восстанет Бог на Суд, и всякий порядок приидет в расстройство, и нестерпимы будут для тварей гнев и ярость Судии. Восстанет Бог на Суд, и небо и земля разорятся, весь мир разрушится, все красоты его исчезнут.