Княжич. Соправитель. Великий князь Московский - Валерий Язвицкий

Ноги же молодого итальянца видом были непристойны: можно было бы подумать, что он совсем без портов, если бы порты его, обтягивающие обе ноги, как длинные тонкие чулки, не были бы из цветных тканей. Правая нога от бедра до самого носка спереди синяя, а другая половина ее, сзади, желтая; левая же нога от бедра до носка спереди желтая, а сзади от бедра до колена синяя, а от колена до пятки – белая.

– Словно чиж со щеглом, – беззвучно шевельнул губами Иван Васильевич и, чтобы скрыть усмешку, сказал ласково:

– Слушаю вас.

Послы поклонились, став на одно колено, и, поднявшись, поклонились опять, но уж только в пояс.

Заговорил Грек, сильно сюсюкая и не выговаривая звуков «ч», «ц», «з» и «ж». Дьяк Федор Васильевич с трудом разбирал его речь и медленно переводил:

– Архиепископ грецкий Виссарион, ныне кардинал его святейшества, молит Господа Бога, государь, о твоем здравии на многие лета. После грозной и скорбной гибели Царьграда отец Виссарион с рвением печется о царском роде Палеологов. Наставник он и попечитель царевичей и юной сестры их. На сем яз кончаю и передаю тобе сей лист.

Юрий Грек отдал лист дьяку Курицыну и, опять поклонившись великому князю, отступил подальше от него, как этого требует на Западе порядок почитания государей.

– Погляди, Федор Василич, как писано, и читай, – молвил Иван Васильевич.

– Писано, государь, как подобает к тобе писать, – сказал Курицын.

– Читай мне токмо наиглавное. Какой речью сей лист писан?

– По-латыньски, государь, – промолвил дьяк и стал читать: «Есть в Рыме деспота морейского, Фомы Ветховсловца от царства Константинограда, дочь его, именем Зоя, православная христианка. Восхочешь взять ее собе супругой, яз сие сотворю и пришлю ее в твое государство. За ней уже присылались[218] король французский и герцог великий меделянский,[219] но она не хочет в латыньство…»

Федор Васильевич поклонился государю и добавил:

– Все, государь. Как прикажешь?

Иван Васильевич невольно закрыл глаза, но пересилил себя и тотчас же открыл их.

– Прими подобающе послов кардиналовых, – сказал он своим обычным голосом, – наряди корм, покои и все прочее. После придешь, когда позову! Теперь же идите все.

На другой день утром, после завтрака, с разрешения великого князя допущены были в покои его для беседы итальянцы-братья: Карло, приехавший из Рима, и Иван Фрязин вместе с племянником их обоих, Антоном Джислярди.

Иван Васильевич хотел поболе вызнать о Риме, а главное о папе, дабы ведать, какие наказы давать послам своим и какие подарки отправить папе, чтобы не было у того худого мнения о Москве и о нем, государе московском.

Великий князь сидел за столом, а подле него стояли справа дьяк Федор Курицын, а слева дворецкий Данила Константинович.

– Федор Василич, – обратился государь к дьяку, – яз токмо приму сих фрязинов и отъеду к митрополиту. Ты же тут один угостишь их, а Данила Костянтиныч в сем поможет тобе. Помни токмо, что яз тобе сказывал, и все вызнай об их обычаях рымских и на что у папы-то задор есть, дабы знать, какие подарки ему давать. Пои, не жалей. Иван Фрязин пьяница и во хмелю хошь много и наврет, но и правду по хвастовству своему скажет. Да ты и сам, Федор Василич, разумеешь сие. Яков-то писарь хитрей был, а спьяну забыл, что по-русски не разумеет. Не забудь и про турок вызнать, о какой рати против них папа мыслит.

Ефим Ефремович доложил о приходе итальянцев.

– Пусти их, Ефимушка, – молвил Иван Васильевич и, улыбнувшись, добавил: – Да скажи страже-то, не фыркали бы собе в бороды и рукава, глядя на щеглов сих рымских.

Все рассмеялись, государь же, остановив их, приказал:

– Ну, веди послов-то, Ефим Ефремыч. Да повели там, возок бы мне подали. К отцу митрополиту поеду.

Начальник княжой стражи вышел, а великий князь добавил, обращаясь к дьяку:

– При мне за стол их не сажай. Дам им испить здравицу, а отыду, тогда сажай и пируй с ними. После дойдешь ко мне. Буду яз, как ворочусь от митрополита, в хоромах у старой государыни. Обедать у ней буду.

Итальянцы и племянник их Антон вошли с низкими поклонами и, остановясь шагах в пяти от великого князя, встали перед ним на одно колено, а Иван Фрязин сказал ото всех по-русски:

– Челом бьем тобе, государь, живи многая лета.

– И вы здравствуйте, – молвил Иван Васильевич, сделав знак, чтобы они встали с колен.

Затем дворецкий Данила Константинович подал послам на подносе три серебряных кубка с заморским вином. Иван Фрязин взял кубок первым и, держа его перед собой, опять за всех провозгласил здравицу государю.

Иван Васильевич поблагодарил и, встав из-за стола, молвил:

– О том, что мне довести хотите, скажите дьяку моему, а сей мне передаст. Яз же сей часец еду к митрополиту…

Кивнув, он вышел из трапезной, сопровождаемый низкими поклонами.

Этот день государь обедал, как обычно, когда тайные беседы вел, у матери своей. Да и Ванюшеньку повидать хотел он: отрок уж совсем возрастал и стал лицом походить на свою покойную мать. Недоволен был Иван Васильевич сыном, что мало еще вникает он в дела государства, но, видя у него прилежание к наукам разным и к военному искусству, любил его нежно.

От митрополита государь приехал прямо к столу, а к концу обеда пришел и дьяк Курицын.

– Ну как отец-то Филипп мыслит? – спросила Марья Ярославна у сына.

– Так же, как и яз, – глухо ответил Иван Васильевич, – спешить некуда, вызнать все надобно.

– Истинно, сыночек, истинно, – одобрительно кивая, заговорила княгиня. – Жена-то не сапог, с ноги не скинешь. Жениться ведь недолго, да жить-то ведь долго, а то и весь век.

Иван Васильевич стиснул зубы, но, притворно позевнув, продолжал ровно и спокойно:

– Митрополит Филипп баит, может, папа-то рымской опять нас к унии понуждать будет? А может, царевна-то сама унию приняла в Рыме? Может, она, став княгиней московской, латыньство сеять будет среди православных?

Великий князь замолк вдруг, поймав подозрительный, тревожный и недоброжелательный взгляд Ванюшеньки… «Разумеет, что ему мачеху берут», – подумал он, но вслух продолжал тем же ровным голосом:

– Митрополит хочет Юрия Грека повыпытать. К собе позовет на беседу и трапезу, а у него есть некий книжник, именем Никита Попович, зело хитер он во Святом Писании и разумеет по-грецки. Сей Никита будет вызнавать все про Виссариона и папу. Митрополит баит: «Пусть поживет Юрий Грек на Москве подоле…»

Иван Васильевич немного подумал и, обратясь к матери, спросил:

– Поманить, может, сего Грека к собе на службу, вотчину пожаловать?

– А пошто не поманить? – ответила старая княгиня. – Отец твой вотчины давал и татарам, ежели польза от сего была. Грек же Юрий не татарской веры, а единой с нами, христианской.

Иван Васильевич вопросительно взглянул на дьяка Курицына.

– И яз так мыслю, государь, – быстро ответил дьяк. – Надобен нам такой человек на службе, а слугой он, мыслю, будет верней Ивана Фрязина, денежника, а как за сие награждать, ты сам, государь, лучше меня разумеешь.

– Подумаем еще о сих делах вместе со всей родней нашей, с митрополитом и боярами. Ласкать же сего Юрья надобно: от него много вызнать можно о Рыме, о папе, и о Виссарионе, и о прочем, Ивану-денежнику мало яз верю: сей за деньги на всякое воровство пойдет. Токмо и такой нам нужен. Митрополит сказывал мне, что Фрязины все такие же, все на един лад. Яз и мыслю, денежник наш будет под стать рымлянам, но у нас ему прибыльней. У него тут и хоромы, и деревенька есть, и жена, и дети, и жалованье немалое, а там, чай, он и не надобен, без него хватит…

Иван Васильевич оборвал свою речь и спросил Курицына:

– Ну а ты что скажешь, Федор Василич, о сем?

– Вызнал яз, государь, что все сии фрязины, – заговорил Курицын, – родня нашему Ивану-денежнику и все они венецианцы, как и наш денежник. Бают они, что и папа Павел Второй из одного с ними государства, из знаменитого рода венецианских купцов Барбо. Хвастались, что их и родню их папа знает и верит им. Мыслю, они и ране ссылались меж собой.

– За сим гляди, Федор Василич, – перебил дьяка великий князь, – людей для сего верных найди.

– Есть такие, государь, – продолжал Курицын. – После разорения турками Крыма многие фряжские купцы, как тобе ведомо, на Москву приехали. Все они хотят прибытка друг перед другом, а наибольшая вражда и ревность у них меж венецианцами и генуэзцами. Вот яз и найду меж генуэзцев нужных нам людей…

– Льготы некие дадим им, – снова перебил дьяка великий князь. – Разумею замыслы твои. Твори, как мыслишь, а к совету нашему собери все, что сможешь. Ныне же о папе скажи, какие подарки ему надобны, на что у него задор?

– На все, государь, – усмехнувшись, молвил дьяк. – Фрязины прямо так и говорят: «Все любит, что цену добрую имеет, а наиболе всего самоцветные каменья, сребро и злато…»