Дюма - Максим Чертанов

По должности Дюма имел доступ к архивам Неаполя; он начал писать на итальянском языке исторический труд «Неаполитанские Бурбоны» и на французском — обзор древней архитектуры и культуры «Неаполь и окрестности»: первый публиковался в его итальянской газете «Независимая» в 1862 году, второй — во Франции в газете «Мир» в 1861-м (и в 1863-м в его переводе в «Независимой»). С газетой проблемы возникли еще до выхода первого номера: Гарибальди не захотел взять ее под патронаж, ограничившись письмом «К сицилийцам» от 21 июля: его друг будет издавать газету, и он ее «рекомендует». 24-го местные газеты напечатали письмо Дюма: новое издание будет «не газетой банкиров и аристократов, как „Таймс“ или „Морнинг пост“», а «народной газетой»; у нее будут корреспонденты в европейских столицах, и нужно всего-то шесть тысяч подписчиков. Он рассчитывал на правительственное финансирование, осаждал Гарибальди просьбами, но ничего не добился, а вскоре генерал перестал отвечать на его письма. 7 октября: «Когда я говорю, что Вы обо мне забыли, я говорю: Вы забываете самого себя. Зачем мне стремиться к власти — она нужна мне лишь для того, чтобы помогать Вам!» Романо помог в организационных вопросах, но денег дать не успел. И все же 11 октября «Независимая» вышла на личные средства Дюма; в первом номере он объявил краудфандинг, и пожертвования если не лились рекой, то на издание их пока хватило. Газета печаталась в Палермо, затем в Неаполе на французском и итальянском языках, редакция помещалась во дворце Кьятамоне, основных сотрудников (журналистов и редакторов одновременно) двое: Дюма и двадцатилетний итальянец Эуженио Торелли, участник «Тысячи».

Уже через несколько дней после того, как Дюма обосновался в Неаполе, он начал раздражать местных чиновников: приехал, живет за счет муниципалитета, устраивает оргии, истребляет дичь в королевских угодьях; они жаловались на него Гарибальди. «Неаполитанский народ похож на любой другой; ждать от народа, что он не будет неблагодарным — все равно что требовать от волка, чтобы он питался травой…» — писал Дюма в ноябре в эпилоге к «Одиссее» и объяснял: на помещение во дворце был заключен арендный договор, а питался он не за счет муниципалитета, а по договору с рестораном Кроселля, и приводил копию оплаченного счета на тысячу франков. Этот счет вызвал еще большее негодование: сколько же можно съесть за такие деньги! «Гарибальди сказали, что я тратил пятьдесят пиастров в день и что у меня постоянно было двадцать гостей за столом, но он просто ответил своим мелодичным голосом: „Если двадцать человек садятся за стол Дюма, я уверен, по крайней мере, что это — двадцать моих друзей“». Трудно сказать, правда ли это: осенью они с Гарибальди не виделись, и письма к нему оставались без ответа.

Гарибальди было не до своего биографа. Он разбил королевские войска при Вольтурно (Франциск отступил в Гаэту) и собирался взять Рим. Но Виктор Эммануил и Кавур не хотели усиления его влияния: 18 сентября они своими силами разбили армию Папского государства. (В армии Пьемонта воевал сын герцогини Орлеанской, младший из двух мальчиков, которых едва не растерзала толпа в 1848 году.) Но брать Рим Кавур не хотел — Луи Наполеон, хотя и враждовавший с папой, но не желавший прослыть врагом христианства, был против. Завоевать юг Италии, и довольно: Гарибальди велели идти в Капую. 21 октября в бывшем Неаполитанском королевстве прошел референдум: 1 миллион 742 тысячи за присоединение к Пьемонту, 10 тысяч 600 — против; 26-го в Теано Гарибальди встретился с Виктором Эммануилом и приветствовал его как короля Италии. 2 ноября взяли Капую, 5-го приступили к осаде Гаэты. Гарибальди просил оставить его наместником Неаполя «до стабилизации обстановки». Король сказал, что в его услугах не нуждается. Дюма был в бешенстве: сколько раз уже он видел, как «сливают протест» и все революционеры наступают на одни и те же грабли, но что он мог, кроме как писать возмущенные статьи в «Независимую»? Гарибальди уехал на Капреру, его соратник Мадзини — в Лондон, чтобы собирать деньги и вербовать добровольцев. Бедняги, они еще на что-то надеялись.

Бертани, наместник Неаполя, относился к Дюма плохо, теперь его сменил Паллавичино, чье отношение было еще хуже. Но, надо отдать должное Кавуру, закрыть «Независимую» не пытались, хотя она отныне была посвящена разоблачению происков Кавура и восхвалению Гарибальди. Историк Бенедетто Кроче назвал газету «более гарибальдийской, чем сам Гарибальди», так радикальна она была; французский консул в Ливорно доносил министру иностранных дел, что Дюма призывает изгнать Виктора Эммануила из Неаполя. Он предлагал создать конфедерацию, где север и юг, Пьемонт и Неаполь, были бы равными партнерами, и Неаполь стал бы республикой. Он также продолжал публиковать статьи против папы и Дюпанлу, живущих не по евангельским заветам. Все это злило итальянцев: не учи нас жить!

Но сперва «Независимая» пользовалась популярностью: в Неаполе осталось немало сторонников Гарибальди, а она была единственной газетой, где о нем писали. Материалы из «Независимой» перепечатывались в «Монте-Кристо» (где был теперь другой редактор, Кальве), в свою очередь, для «Независимой» Дюма переводил на итальянский язык свои романы. Новой беллетристики не писал — некогда. Многострадальную пьесу «Графиня Монсоро» доделал Маке, премьера состоялась 19 ноября в «Амбигю комик», на афише значились оба автора, Дюма приезжал, вероятно, надеясь на встречу, — Ноэль Парфе всю осень уговаривал его: «Я искренне верю в то, что, советуя Вам вновь сойтись с Маке, даю хороший совет — никто из людей, любящих Вас, не осудит меня за это… Скажите только слово — и дело будет сделано». Дюма отвечал: «Покажите Маке Ваше письмо и скажите, пожав его руку, что ничто не могло доставить мне большего удовольствия, чем Ваше предложение…» — но Маке уклонился. Дюма просил Парфе передать бывшему соавтору, что вновь предлагает совместные инсценировки, и получил отказ. Продолжались разборки из-за инсценировки «Бражелона», которую соавторы начали писать еще в 1851 году; в конце концов пьесу под названием «Узник Бастилии» поставил «Имперский театр-цирк» 22 марта 1861 года. Дюма — сыну, 29 декабря 1860 года: «Маке — тип, с которым я больше не желаю иметь ничего общего. Он получил за меня гонорар и должен был его мне передать, но вместо того, чтобы оставить себе третью часть за „Гамлета“, в создании которого он никогда не участвовал, и две трети за „Мушкетеров“ („Узника Бастилии“. — М. Ч.), он присвоил все. В моих глазах он — вор. Мои книги принадлежат мне. Это ваша собственность, твоя и твоей сестры, и для того, чтобы никто этого не оспаривал, я в один прекрасный день продам их тебе, за что нам придется уплатить лишь налоговый сбор. Но, пока я жив, мой друг Маке не будет иметь ничего общего ни со мной, ни с моими книгами».