Робинзон Крузо. История полковника Джека - Даниэль Дефо

— Сэр, — говорю я, — мне уже предъявляли этот чек, и я тогда же дал свой ответ.

— Ответ! — воскликнул он с презрительной усмешкой. — Не возьму в толк, о каком ответе вы говорите, сэр, никакого вопроса вам и не задавали, сэр, речь идет о чеке, по которому следует платить.

— Совершенно верно, сэр, — говорю я. — Я знаю, что это чек, и я уже давал свой ответ по этому поводу.

— Оставьте, сэр, — весьма дерзко заявил он, — какой такой ответ? На чек не отвечают, его оплачивают, чек требует оплаты, а не ответа. Говорят, будто вы купец, сэр, а купцы всегда платят по своим чекам.

Я тоже уже начинал сердиться, и хоть мне и не понравился этот человек, так как я понял, что он затевает ссору, я все же ответил:

— Как видно, сэр, вы не привыкли иметь дело с чеками. Сперва, сэр, чек должно предъявить, предъявление и есть запрос, он означает, собираюсь ли я признать, то есть акцептовать данный чек, а значит, и оплатить его. Мое «да» или «нет» и будет означать в данном случае ответ. Если я акцептую чек, никакого другого ответа не требуется, значит, я собираюсь платить в свой срок, и вам следует принять это к сведению, ибо таков обычай среди всех купцов, или негоциантов, привыкших иметь дело с чеками.

— Пусть так, сэр, — говорит он, — что же из того? Какое это имеет отношение к выплате мне тридцати фунтов?

— То самое, сэр, — ответил я, — что я уже заявил человеку, предъявлявшему мне этот чек, что я не собираюсь по нему платить.

— Не собираетесь платить! — воскликнул он. — Нет, вы должны заплатить, да, да, и заплатите.

— Та, которая подписала его, не имеет никакого права выписывать чеки на мое имя, уверяю вас, я не стану платить ни по одному чеку, подписанному ею.

— Должен вам заметить, сэр, — прервал он меня резко, — что речь идет об особе в высшей степени благородной, которая не может выписать чек, не имея на то права, и ваше заявление я расцениваю как личное оскорбление, за что еще потребую от вас сатисфакции, но сначала покончим с чеком. Да-с, с чеком, сэр, вы должны заплатить по нему, сэр!

Я ответил не менее резко:

— Сэр, смею надеяться, я никого не оскорбляю. Эту особу я знаю не хуже вас, и то, что я о ней сказал, не является оскорблением, она не имеет никакого права выписывать чеки на мое имя, так как я ничего ей не должен.

Я опускаю здесь крепкие выражения, какими он украсил свою речь, ибо они кажутся мне слишком грубыми для моих записок; он сказал мне, что еще докажет, есть ли у нее друзья, способные постоять за нее, и что я пожалею о нанесенном ей оскорблении, он еще отомстит мне, но первым делом я должен оплатить чек.

Я оборвал его, заявив, что не буду платить ни по этому чеку, ни по любому другому, подписанному ею.

Он отступил к двери, запер ее и поклялся, что заставит меня заплатить по чеку, без этого он не уйдет; тут он положил руку на эфес шпаги, однако шпаги не обнажил.

Признаюсь, я сильно перетрухнул, так как у меня шпаги не было, а если бы и была, должен честно сказать вам, хотя я и много чему научился во Франции, чтобы казаться истинным дворянином, про главную науку — как пускать в ход шпагу — я забыл, а в истории подобного рода я никогда не был замешан, поэтому, когда он закрыл дверь, я крайне изумился и просто не знал, что делать или говорить.

Однако слуги услышали наш слишком громкий разговор и столпились в коридоре, нарочно производя при этом шум, чтобы дать мне знать, что тут рядом люди; одна из служанок попробовала открыть мою дверь и, когда обнаружила, что она заперта, крикнула мне: «Ради бога, сэр, откройте дверь! Что случилось? Может, нам позвать констебля?» Я ничего ей не ответил, но голос ее придал мне смелости, я уселся в кресло и сказал:

— Сэр, таким способом вы не заставите меня платить, лучше успокойтесь и подумайте, как иначе получить сатисфакцию.

Он понял меня так, будто речь идет о дуэли, хотя, право слово, этого я и в мыслях не держал, а имел в виду посоветовать ему обратиться за помощью к правосудию.

— Я готов, сэр, — сказал он, — говорят, вы дворянин, вас называют все Полковником, а коли вы дворянин, я принимаю ваш вызов, сэр, и если вам будет угодно последовать за мной, я буду считать, что полностью получил по чеку, ибо полагаю, только так и следует разрешать спор между истинными дворянами.

— Вы думаете, я вызываю вас на дуэль, сэр? — воскликнул я. — Ничего подобного! Я только сказал, что вы выбрали неподходящий способ, чтобы заставить меня платить по чеку, который я не акцептовал, лучше уж обратитесь к закону, сэр, если хотите получить сатисфакцию.

— К закону?! — возмутился он. — К закону? Но я не знаю иного закона, кроме закона дворянской чести. Одним словом, либо вы мне заплатите, сэр, либо будете со мной драться! — Но тут он словно спохватился и, резко повернувшись ко мне, сказал: — Нет, вы будете и драться и платить, и то и другое! Ибо я намерен защищать ее честь, — заявил он, при этом раз шесть или семь крепко выругавшись.

Заминка спасла меня, ибо только он произнес слова: «Вы будете драться… ибо я намерен защищать ее честь», — как вернулась служанка, которая привела констебля и еще трех-четырех соседей на подмогу. Он услыхал, как они вошли, и, распаляясь все более, спросил, не собираюсь ли я, вместо того чтобы платить, натравить на него толпу. И, положив руку на эфес шпаги, предупредил меня, что, если хоть кто-нибудь позволит себе приблизиться к нему, он тут же проткнет меня насквозь, чтобы хоть одним противником стало меньше.

Я возразил, что, как ему известно, я помощи не звал, так как не верил его угрозам, а ежели кто и решится войти к нам, то только чтобы предотвратить нападение, коим он угрожал и которое я не мог отразить, ибо, он сам видит, я безоружен.

Тут нас окликнул констебль и именем короля потребовал открыть дверь. Я сидел в кресле и хотел встать, но он схватился было за шпагу, и мне пришлось снова сесть, а так как дверь оставалась закрытой, констебль высадил ее ногой и вошел.

— Прекрасно, сэр, — говорит мой противник. — Что же дальше? Что вам здесь нужно?

— Но, сэр, — отвечает констебль, — вы прекрасно знаете, что мне нужно, я ведь блюститель порядка и призван этот порядок поддерживать. Люди, испугавшись, что затевается злое дело, вызвали меня, чтобы предотвратить его.

— Какое же злое дело, по их мнению, вы должны предотвратить? — говорит он.

— Я думаю, — отвечает констебль, — они боялись, что вы будете драться.

— Да они не знают этого субъекта, сэр, потому так и подумали, а он и драться-то не умеет. Все называют его Полковником, — продолжал он, — быть может, он и родился Полковником, не знаю, знаю только, что он родился трусом. Он никогда не дерется, он вообще не смеет взглянуть в глаза настоящему мужчине, потому что если бы он мог драться, то пошел бы со мной, но нет, храбрость он презирает, и если бы эти люди знали его хорошенько, они бы никогда не подумали, что здесь готовится поединок. Поверьте мне, господин констебль, он трус, а трус всегда подлец. — С этими словами он подошел ко мне и пребольно щелкнул меня пальцем по носу, презрительно захохотав, как будто я и в самом деле был трусом.